15 (1/2)

— Трансгрессируем сразу в Рим, — Том не глядя бросает те немногие вещи, которые взял с собой, и уже успел достать, в чемодан. — Может быть теперь и нет смысла бороться за безопасность нашего дома и скрывать местоположение.

— Сначала остынь.

— Что? — от неожиданности Реддл резко поворачивается в сторону Грейнджер. Его взгляд не обещает ничего хорошего.

— Ты никуда не трансгрессируешь в подобном состоянии, дай себе время, — у неё серое от волнения лицо, и руки трясутся, пока она обнимает себя за талию, цепляясь наверняка холодными пальцами, за ткань.

Но у неё хватает мужества попросить паузу для осознания происходящего.

Или это просто не её время. Она не росла с Пожирателями. Они не заменили ей семью. Они не стали для неё первым и единственным домом.

А для Тома — это всё, что у него есть. Он сам, и ребята, оставшиеся в Риме, которых он с таким остервенением пытался защитить. А теперь принесёт в жертву идее, в которую ещё сам до конца не успел поверить.

Можно ли так сильно доверять Дамблдору?

Стоит ли так сильно желать мира.

Если бы профессор попросил только его жизнь. Если бы этого действительно могло хватить.

Том снова возвращает взгляд к Гермионе. Она не двигается с места, замерла как статуя, наблюдая за его реакцией. Пытается почувствовать его магию и предсказать следующее действие.

Не слишком ли ты строга с Темным Лордом. Это ведь, дементор поцелуй, не Гарри и не Рон.

И как просто у тебя выходит выжидать, когда этих двоих нет рядом и им ничего не угрожает. Никому из тех, кого ты любишь, ничего сейчас не угрожает.

Она невольно поджимает губы.

Но под ударом Вальбурга и Абраксас, и Афелия. И Тео. Не ври себе, что не переживаешь. Не ври себе, что их жизни — посильная плата для тебя.

— В действительности ему нужны только мы двое. Ребята поедут, потому что им так будет безопаснее. Но до этого ты выдохнешь, — она переводит дыхание. — Им не стоит видеть твоей тревоги.

А вот сама Гермиона чувствует его эмоции превосходно. И они сливаются воедино с её собственными. Тревога — ты делаешь невероятный комплимент животному страху, раздирающему вас двоих изнутри.

Том смеряет её недоверчивым взглядом.

Она взрывается, когда дело касается её жизни. Или скорее бесится, когда кто-то бросает ей вызов. Она защищается, как в последний раз. Но так легко рассуждает, когда это нападение — её выбор.

Может быть ты сделал поспешные выводы о её нестабильности.

— Скольких ты успела похоронить?

Грейнджер усмехается, хотя в вопросе нет ничего смешного. Тот Волан-де-Морт, которого она знала, не способен был спросить ничего подобного. А этот человек чувствует все иначе. Так же, как и она?

Почему в её реальности он не смог сохранить этой адекватности.

— Боюсь, что мне не сосчитать могил.

Она лучше многих знает, каково это, хотеть сохранить жизнь близким. Ещё лучше она знает, как это всегда неблагодарно и недооценено. Но сейчас ей снова хочется бороться. И ей придется провести через эти чувства Тома.

— Тогда ты знаешь, что он просит многого. Всегда слишком многого.

— Ты прав. Всегда. Но ещё ни разу не подвел.

Ты ведь в это не веришь. Ты ведь помнишь, как обнимала Гарри, идущего на смерть. Знал ли Дамблдор, что после этой смерти будет жизнь? Или это просто совпадение.

— Альбус сдался. Ты тоже видела испуг в его глазах. Он сделает из нас живой щит, а если не сработает — Гриндевальд окончательно одержит победу. И тогда все зря.

Реддл не боится. Она не чувствует в нем страха. В нем говорит ответственность.

— А если этого щита не произойдет, то мы лишь оттянем ненадолго неизбежное и увеличим количество жертв.

Том цокает языком, опускаясь в кресло.

— Лучше бы здесь был Абраксас, он бы не спорил.

— Тогда стоило взять его, — грубо бросает Грейнджер. И, сюрпризом даже для самой себя, садится на подлокотник кресла Реддла. — Мы оба знаем, что он все сказал правильно. Англия ждет нас домой.

***</p>

— Думаете, он сошел с ума? — Алектус меряет шагами комнату сестры. Ему кажется, что перед глазами стоит туман, очертания знакомых предметов расплываются, лица стираются в бесформенные пятна.

— Он никогда нас не подводил, — голос Дианы доносится издалека. Она сидит в углу комнаты подруги, смотря прямо перед собой не моргая. Новость о необходимости возвращения домой и её сбила с толку.

Италия начала становиться родной. Горячий летний воздух изгонял все переживания, наполняя собой легкие. Он не оставлял сил вспоминать и анализировать. Да и даже просто думать о неизбежном здесь было не под силу. Незнакомые ранее ароматы сводили с ума, заставляя мечтать о новой, счастливой жизни, которая вот-вот начнется, когда война закончится.

Но война продолжалась. Будто ни одна из молитв не доходила до нужных ушей и все действия были не больше, чем удары о бесконечную твердую стену.

— Родители, должно быть, будут рады, — Афелия излишне долго расчесывает идеально прямые волосы, смотря на свое отражение в зеркале. — Как мама будет торжествовать.

Нужно будет написать ей первой: лучше самой сообщить об их возвращении, чем дожидаться, пока эта новость дойдет через третьи руки.

Им станет легче добраться до детей.

И сложнее осмыслить, что эти дети не просто так сбегали, а выбрали путь бороться с тем, что не устраивает. Хватит ли сил не проиграть, когда придется это делать не в безопасной стране, используя хитрость и слова.

Интересно, если они проиграют и погибнут: родители будут торжествовать, что были правы, или все-таки станут оплакивать?

— Мы не поедем к ним. Мы ведь можем не ехать к ним, верно? — Алектус резко останавливается, обнимает себя руками, начиная раскачиваться из стороны в сторону. — Нас никто не заставляет возвращаться домой.

— Безусловно, — Афелия наконец оставляет гребень, поднимаясь с места. Она быстро оказывается около брата, обнимая его двумя руками. — Мы не обязаны возвращаться к ним. Мы и не будем этого делать. Наш дом с ребятами. Мы дома там, где Том.

Диана молча наблюдает, как близнецы успокаивают друг друга. И старается не завидовать. Их жизнь трагедия, она не имеет к этому никакого отношения.

Её дома встретят с распростертыми руками. Розье всегда отличались своим дуализмом. Пока одна часть семьи воюет на стороне Гриндевальда, вторая спонсирует министерство. А когда станет ясно, кто победил — что ж, одна из сторон вытащит из тюрьмы другую.

Лишь бы только не встретиться с Виндой Розье лицом к лицу, чтобы не узнать в ней черты отца. И не принимать решение: проливать родную кровь или нет.

Да и хватит ли сноровки для такого.

***</p>

— Твоя сестра собирается сбежать! — Вальбурга влетает в их с Орионом комнату подобно мегере. За её спиной стоит испуганная Друэлла, уже ни разу не считающая правильной идею предупредить Блэк о планах Лукреции. — Сбежать. Сейчас.

Вальбурга меряет комнату шагами, сведя скулы от злости.

— Вот почему я отказалась за неё просить! Вот почему я просила и тебя не лезть в это!

Она обессилено падает на кровать, продолжая злиться.

— Что у вас происходит? — Сигнус закрывает за собой дверь в комнату. — Вас слышно по всему коридору.

Друэлла отступает ближе к парню, желая скрыться за ним от двух других Блэков. Моргана дернула её за язык.

Как тебе вообще пришло в голову влезть в дела этой семьи.

Твоей будущей семьи.

— Я её убью, ладно? Задушу. Заморожу и скину в свой погреб с вином, — не унимается Вальбурга. — Она подводит нас всех. Это чертова репутация. Так не поступают!

— Что конкретно она делает? — Орион решает вклиниться в истерику. — Может быть почудилось или ты как-то не так поняла?

— Лу написала письмо Пруэтту и сейчас собирает вещи в нашей комнате, — Друэлла поджимает губы, виновато смотря на Сигнуса. Конечно, ты зря все это начала. Просто сделала бы вид, что пропустила это решение мимо ушей.

— Я поговорю с ней, — Орион направляется к выходу их комнаты раньше, чем кто-то успевает подхватить историю, навешивая на происходящее придуманные дополнения.

— А если это не поможет, я все-таки её прикончу! — рычит Вальбурга ему вслед. И когда дверь за парнем закрывается, добавляет. — Или быть может она и брата своего убедит свалить, — и растягивается на кровати, безумным взглядом изучая потолок.

— У них странные отношения. Но в целом они друг друга любят, — тихо поясняет Сигнус.

— Объяснишь? — Орион застает сестру за сбором вещей. Она движется медленно, делая вид, что ничего особенного не происходит, однако, движения её дерганные и весьма неуверенные.

Ей нужно успеть до возвращения Реддла, Малфоя и Розье домой. И при этом не выдать всем остальным, что она действительно что-то задумала.

Хотя какой смысл стараться, если уже рассказала Друэлле о намерении, секреты она никогда держать не умела, если, конечно, дело не касалось кого-то вроде Вал и Сигнуса.

Чертова Друэлла.

Лу поворачивается в сторону брата. Так же размеренно, как до этого собирала вещи. Но теперь куда более уверенно. И совсем не волнуясь.

— Уезжаю.

Получается весьма просто.

— Мы все уезжаем, но не прямо сейчас. Тебе будет неудобно провести двое суток с собранным багажом, — её всегда бесила уверенность старшего брата. И его нежелание замечать проблемы. — Я помогу тебе развесить вещи обратно.

— Не трогай! — взрывается Лу. — Не трогай мой чемодан, пожалуйста, — ей требуется несколько секунд, чтобы собраться.

Она совсем не по-Блэковски шмыгает носом, а затем вздергивает нос вверх, сжимая зубы.

— Я уеду сегодня. Если быть точной — через четверть часа выйду через камин до ближайшего бара. А оттуда трансгрессирую несколько раз, чтобы добраться до Швейцарии.

Орион молчит в ответ, и Лу ломается под взглядом брата. Всегда холодный. Даже сейчас. Ни понимания, ни жалости, ни гнева. Ему плевать. Он просто исполняет свой долг правильного Блэка.

И получается из рук вон плохо. Потому что этим её не остановишь. Не теперь.

— Он обещал мне безопасность. Том тоже её обещал. Ты видишь, я поверила. Я здесь. Я выбрала вас, а не Игнатиуса, — она берет паузу, чтобы увидеть хоть что-то на лице брата. — Но это всё вранье. Возвращайтесь. Сдохните все в Англии, вперед.

Ни единая мышца не двигается. Почему у родителей получилось передать ей эмоции. Ей, но не Ориону. Как бы он страдал, если бы хоть малая часть эмоций перепала от неё ему.