Глава 12 (2/2)

— На самом деле мне никогда и ни с кем не было так хорошо, — сказала она, глядя на него из-под ресниц. — Ты был… очень деликатен, и я… я… спасибо тебе. И за то, что не настаивал на большем. Я… мне жаль, что ты, эм… ты не… что я не вернула услугу.

Гарри смущённо рассмеялся и поднёс её руку ко рту, чтобы коснуться губами тыльной стороны ладони.

— Не беспокойся об этом, — сказал он, подмигнув, и снова положил их руки на стол. — Я в порядке. Я обещал, что не буду ни на чём настаивать, и я не буду. Я счастлив тем, что у нас есть. Знаю, что сейчас всё слишком сложно. Мы сможем обсудить это позже, когда всё станет менее неопределённо.

Грудь Гермионы болезненно сжалась. Казалось, её ударили ножом в сердце. Его слова растопили её решимость, заставили её почувствовать себя одновременно невероятно счастливой и невероятно грустной — и почти виноватой.

Гарри был так уступчив. Он был готов взять всё, что она даст, и не просил ничего взамен. Он совершенно открыто вложил своё сердце ей в руки, в то время как она продолжала твердить, что не хочет отношений. Это было больно, она понимала это и ненавидела. Она знала, что для него, как и для неё, физическая близость была неотделима от эмоций, и понимала, что произошедшее между ними значило для него не меньше, чем для неё. Ей хотелось переползти через стол, поцеловать его и сказать, что она хочет быть с ним с этой минуты и навсегда, — но её логическая сторона всё ещё сомневалась, всё ещё предостерегала её от принятия подобных обязательств во время войны. Она крепко сжала его руку и грустно улыбнулась. Ей хотелось дать ему то, чего он желал, но не просил вслух, но она не была уверена, что сможет. Она не хотела совершать ошибку, она не хотела сожалеть о случившемся позже или ставить под угрозу их миссию.

В памяти снова всплыли слова Гарри из их разговора несколько недель назад. Он сказал тогда, что это то, за что они боролись, и что близость — это сила. Её мысли вернулись к Ремусу и Тонкс, а затем к родителям Гарри, которые объединились в попытке спасти своего ребёнка и в результате подарили ему сильнейшую защиту. Но от этих мыслей её сердце заболело только сильнее, она чувствовала себя совершенно разбитой. Она осознавала, что он ей нужен. Что он ей дорог. Она не могла этого отрицать, но при этом панически боялась предпринять хоть что-то по этому поводу.

Она долго смотрела на него, пытаясь найти правильные слова, пока не подумала, что могла бы дать ему хоть что-то. Некую золотую середину. Может, если она будет более откровенна, это немного сгладит ситуацию.

— Спасибо тебе за понимание, Гарри, — медленно проговорила она и опустила взгляд к его груди, чувствуя, как сжимается её собственная. — Я знаю, что со мной тяжело. Я правда не хочу быть такой сложной. Мне нужно, чтобы ты знал, что ты очень важен для меня. Больше всего на свете, но я… я боюсь, что это может поставить под угрозу нашу миссию и отвлечь внимание от вещей, на которых нужно сосредоточиться в первую очередь. Я боюсь брать на себя обязательства в разгар войны — обязательства, которые мы, возможно, не сможем выполнить. Но… я… я не могу притворяться, что меня к тебе не тянет. Я… не могу притворяться, что не хочу быть с тобой, когда это так.

Она нервно посмотрела на их руки, пока Гарри ждал продолжения. Она отчаянно надеялась, что Гарри понимал, что её колебания не были связаны с ним. Речь шла о войне и только о войне — о принятии обязательств, которые они не смогут выполнить, если всё закончится плохо. Потому что быть вместе означало иметь больше того, что можно было потерять.

— Я не хочу морочить тебе голову или посылать смешанные сигналы. Так что если физическая близость — это слишком, я пойму и не буду инициировать ничего большего. Но я действительно хочу быть с тобой. И если ты не против просто позволить вещам быть такими, какие они есть… мне бы очень этого хотелось. И… я хочу, чтобы ты знал, что я не против… физических проявлений близости. Скажем, если ты… если ты вдруг захочешь меня поцеловать. — Она медленно подняла глаза и встретила его внимательный взгляд. — Я знаю, что прошу о многом, и я обещаю, что, когда война закончится и всё станет менее безумным, мы сможем поговорить и во всём разобраться. Я правда не хочу быть такой сложной, и я знаю, что то, о чём я прошу, несправедливо, так что если ты решишь, что проще сразу отказаться, я пойму.

Гермиона сжала его руку в обеих своих и посмотрела на него в ожидании ответа.

— Могу я прикасаться к тебе? — спросил Гарри. Его голос понизился до глубокого баритона, а взгляд был таким пронзительным, что её пульс участился, а низ живота отчётливо сжался.

— Да, — выдохнула она, чувствуя, как по спине пробежала дрожь. Совсем не такого ответа она ожидала, и слово слетело с её губ прежде, чем она успела его обдумать.

Гарри крепко сжал её руки, опустил взгляд на стол и глубоко вздохнул. Когда он снова поднял взгляд, его глаза были чуть светлее. Похоже, он немного восстановил самообладание.

— Гермиона, ты не сложная, — сказал он уже более мягким голосом, хотя глубокий рокочущий баритон всё еще угадывался под ним. — Я тебя понимаю, правда. Ты боишься, что быть ближе значит и терять больше — и, честно говоря, ты права. Я просто смотрю на это по-другому. Я вижу в этом то, за что стоит бороться. Ты запираешь свои чувства, чтобы защитить от лишней боли себя и того, кто тебе дорог, и я уважаю это. Я знаю, что ты не из тех, кто делает что-то наподобие прошлой ночи, если это ничего не значит. Так что не беспокойся — я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что ты меня не используешь.

Гарри улыбнулся и встал, чтобы собрать тарелки со стола и отнести их на кухонную стойку. Однако, вернувшись, он не сел обратно на своё место, вместо этого он обошёл стол, встал позади неё и наклонил голову к самому её левому уху.

— Я более чем счастлив принять то, что ты готова мне дать, Гермиона, — тихо сказал он ей в шею, и Гермиона почувствовала, как по спине поползли мурашки. — Мы можем разобраться во всём позже, если ты так хочешь. Но прямо сейчас…

Гарри медленно втянул носом воздух, слегка поцеловав её в шею чуть ниже подбородка, и Гермиону бросило в жар.

— Я очень хочу тебя поцеловать, — договорил он шёпотом. Гермиона почувствовала, что становится влажной. Он осторожно положил руку ей на правый бок. — И прикоснуться к тебе.

Гермиона повернула голову и прижалась губами к его губам. Её движения были продиктованы чистым инстинктом и откровенным желанием. Она потянулась, чтобы запустить руку в его волосы. Угол был чуть неловким, но не неудобным, и Гермиона практически растворилась в страстном поцелуе. Его рука на её боку задела кожу под свитером, скользнула вдоль пояса по животу и крепко обхватила её с другого бока, притягивая ближе. Она застонала, когда он провёл другой рукой по её шее и щеке, не прерывая глубокого поцелуя.

Через несколько мгновений он отстранился, оставив Гермиону тяжело дышащей и смотрящей на него бессмысленным затуманенным взглядом.

— Что ж, уже довольно поздно, — сказал Гарри с фальшивой беспечностью, убирая руку с её шеи и потирая затылок. — Пожалуй, пойду готовиться ко сну.

С этими словами Гарри повернулся и направился в ванную, а Гермиона осталась сидеть, не веря в происходящее. Её рука вцепилась в перед свитера, а сердце колотилось, как сумасшедшее.

Вот дерьмо, — мысленно простонала она, когда дверь ванной закрылась.

Гарри был прав. Она пряталась от своих чувств, отказываясь признавать их, потому что признание делало их реальными. А значит, ей было что терять. Поэтому она изо всех сил избегала называть вещи своими именами, предпочитая цепляться за кажущуюся неопределённость. Её притяжение к Гарри было неоспоримым, она позволила ему прикасаться к ней и целовать её, но при этом продолжала притворяться, что это не значит того, что значит, потому что боялась его потерять. Она отчаянно боялась потерять то, что у них было. И Гарри в своей типичной манере был готов принять всю эту чушь и полную нелепость ситуации. Он просто принимал её такой, какая она была, со всеми её страхами и сомнениями.

Она вздохнула и с глухим стуком уронила голову на стол. Он ведь специально меня раззадорил, чтобы подтолкнуть к действию, — подумала она, фыркнув. С другой стороны, он, по крайней мере, понимал её мотивы и не думал, что она сомневается в нём или как-то его использует.

Несколько минут спустя Гарри освободил ванную, и Гермиона пошла готовиться ко сну. В ту ночь каждый из них спал на своих койках. Гарри заснул быстро, уставший после дневной дуэли и довольный тем, как прошёл его разговор с Гермионой, особенно тем, как он закончился. Он полагал, что со временем она смирится со своими чувствами, в конце концов примет их и перестанет рассматривать как слабость. Тем временем Гермиона лежала без сна и слушала шум волн Северного моря, размышляя об их отношениях. Размышляя о том, как Гарри смотрел на вещи, и пытаясь понять, насколько приемлем такой взгляд для неё самой.

***</p>

Следующие три дня пролетели быстро. Они готовили еду, дежурили по ночам, прибирались в палатке, тренировались, устраивали дуэльные поединки, практиковали свои заклинания щита и осваивали новый вид тренировки — ближний бой в кругах внутри палатки. В свободное время Гермиона либо в сотый раз листала свой экземпляра «Сказок барда Бидля», либо исследовала браслеты, а Гарри читал и практиковал некоторые исцеляющие заклинания.

Они больше не говорили о том, что между ними происходит, вместо этого по взаимному молчаливому согласию они просто позволили себе быть самими собой, допуская физическую близость как часть их естественного поведения. Гермиона была только рада не признавать складывающихся между ними отношений, это позволяло ей быть с Гарри и в то же время сохранить иллюзию безопасности. Гарри же, со своей стороны, радовался той близости, что теперь была у него с Гермионой, и окончательно убедился, что его чувства взаимны, даже если об этом и не говорилось вслух.

С той ночи они целовались ещё дважды.

Первый раз — на следующий же день после их разговора. Во время дуэли Гермиона склеила заклинанием ноги Гарри и расхохоталась, когда он неуклюже завалился в особенно глубокий сугроб. Сжалившись, она забралась следом за ним в снежную кучу, чтобы наложить контрзаклятие и помочь ему выбраться, но он выглядел так очаровательно-нелепо, что она не смогла его не поцеловать. Это был невинный поцелуй, нежный, сладкий и медленный, он длился не больше минуты, после чего Гермиона отстранилась, и они вернулись в палатку, чтобы согреться.

Второй раз был гораздо более… жарким. Это произошло на второй день после ужина. Гермиона стояла у кухонной стойки и очищала посуду, когда Гарри подошёл к ней сзади и положил обе руки ей на талию, фактически прижав к столешнице. Он склонил голову к её уху и сказал, что она «невероятна». Гермиона не была уверена, чем заслужила его слова в тот день — с её точки зрения, она не сделала ничего впечатляющего, но, как бы то ни было, они закончили довольно агрессивным сеансом поцелуев.

Именно тогда он прикоснулся к ней ещё раз.

Левая рука Гарри прошлась по её животу и, поднявшись вверх, обхватила её правую грудь, в то время как его правая рука спустилась ниже, к поясу. Его большой палец обвёл верхний край её джинсов, слегка касаясь обнажённой кожи, и опустился чуть ниже, под ткань, отчего дыхание Гермионы сбилось.

— Г-гарри… пожалуйста… прикоснись ко мне… — пробормотала она ему в губы и громко застонала, когда мгновением спустя он расстегнул её джинсы и просунул руку между ног.

Она чувствовала, как его твёрдая эрекция прижимается к её заду, и это только ещё больше возбудило её. Не прерывая глубокого поцелуя, Гарри нашёл пальцем её клитор и начал обводить его маленькими кругами. Пока его правая рука ласкала её влажные складки, левая переместилась к шее. Он вжался в неё всей своей твёрдой длиной, и она инстинктивно прижалась к нему бёдрами в ответ и застонала, прикусив его нижнюю губу. Сладкое напряжение внутри усиливалось с каждым движением его пальца.

Достигнув кульминации, она ухватилась за стойку, чтобы не упасть. Гарри крепко прижал её к груди, когда её колени подогнулись. Он развернул её спиной к стойке и поцеловал медленно и глубоко, пока она спускалась со своего пика. Её голова кружилась, а тело приятно покалывало, когда они неспешно, словно в оцепенении, расстались.

Остаток вечера они провели, уютно свернувшись калачиком на диване с горячим чаем. Гермиона прислонилась к Гарри, он обнял её одной рукой, и оба тихо читали. Перед сном Гарри нежно поцеловал её, и это заставило её в очередной раз задуматься о своём решении оставить вещи неопределенными и притворяться, что ничего не изменилось, когда изменения были столь очевидны. Между ними не было никакой неловкости. Ничего из происходящего не казалось странным или принуждённым — напротив, Гермиона обнаружила, что с тех пор, как она позволила себе быть с Гарри так, как хотела, не слишком об этом задумываясь, она чувствовала себя с ним ещё комфортнее.

Но что-то во всём этом всё ещё заставляло её нервничать, и это не имело никакого отношения к Гарри.

Дело было исключительно в ней и её противоречивых желаниях и логике. Она никогда не имела цели оставить себе путь к отступлению на тот случай, если её чувства изменятся. Пусть это и пугало её, но она знала, что чувствует, и знала, что это не мимолётная прихоть. Её интересовала не только физическая близость — она была не из тех, кто ищет отношений без обязательств.

Скорее наоборот. По своей природе она была невероятно преданным и верным человеком. Ей всегда нравилась мысль, что если она когда-нибудь вступит в «отношения», то они будут нерушимыми — она хотела быть с кем-то, кому абсолютно доверяла, кого уважала и кто уважал её в ответ. И вот теперь, лёжа в своей постели, она пыталась не признаваться самой себе, что этим «кем-то» был Гарри.

За последние три дня её сердце распирало такое количество чувств к Гарри, какого она в себе и не представляла, и это заставило её задуматься, как долго эти чувства существовали на самом деле. Отчего избегать признания в своих чувствах стало только сложнее. Она не могла отрицать их. Она знала, что единственной причиной, по которой она не хотела признавать их «отношения», был страх. Ей была невыносима даже мысль о том, что в этой войне можно потерять ещё больше.

Но продолжать убеждать себя в том, что они с Гарри не были «вместе», становилось всё труднее. Она начинала понимать, что молчание или отсутствие ярлыков никак не меняло реальности. Не защищало от возможной боли. Её отрицание было последней, отчаянной попыткой избежать признания, что если она его потеряет, это её убьёт. Она боялась всё испортить и разрушить те невероятные отношения, которые у них были. Так что хоть она и осознавала, что хотела быть с ним, она просто не могла себе позволить этого в полной мере.

Это было слишком рискованно.

Слишком безрассудно.

Они были на войне.

Она лежала на своей койке, наблюдая, как колышется тканевый потолок палатки, и прокручивала в голове все эти аргументы. Только вот они никак не влияли на то, что Гарри уже значил для неё больше, чем кто-либо другой в мире, какой бы ярлык она на него ни повесила. В глубине души она знала, что её привязанность к нему была куда глубже, чем она позволяла себе признать, и что эта истина останется истиной, даже если не говорить об этом вслух.

Итак, глубоко вдохнув и закрыв глаза, она задала себе вопрос: почему она так боялась открыто признать это.