Глава первая — «Мысли в одиночестве» (1/2)
Оставленная дурным сном, я медленно раскрыла глаза. Знаете, жуткое это чувство, когда просыпаешься где-то в совсем незнакомой обстановке. Далеко не в собственной любимой постели, а здесь, в месте, где куда бы не упал помутнённый взгляд, всё такое чужое и не домашнее.
Под придавленными отёкшей щекой ладонями скользила жёсткая поверхность холодного лакированного столика. А с соседней стороны меня встретило широкое, прозрачное, словно воздух, окно, за которым стремительно проносились ряды хвойных, да и многих прочих деревьев густого леса.
Откуда-то снизу, из-под самых ног, часто и монотонно раздавался совсем непривычный уху стук, иногда сопровождаемый назойливым потрескиванием. Да и запах! Запах здесь тоже был совершенно другой! Пахло одновременно и кожей, и деревом, и ещё каким-то хорошо уловимым ароматом, какой явно был внедрён нарочно, дабы создать благоприятную атмосферу.
Понадобилось краткое мгновение, пара недоумённых взглядов и один протяжный стон, дабы, наконец, ясно понять — где же я всё-таки нахожусь.
Поезд постепенно начинал выбираться из непроглядного взору леса. Похоже, что сон мой оборвался с исчезновением темени, бросаемой большую часть пути верхушками острых крон. Деревья быстро расступались, и ворвавшийся солнечный свет теперь чередой мелькал по стенам моего купе.
Там, за окном, в скрываемом соснами и елями мире начинал вырисовываться узнаваемый пейзаж.
«Должно быть — это…?! Ну ведь точно — Ветреная долина! Мы покидаем восточные земли!» — осознала я, вспомнив рассказы об этом месте. Его появление означало, что родной край остался уже далеко позади.
Глазам открывался завораживающий вид на далёкие, покрытые вечным снегом шапки остроконечных гигантов. От них пролегал великий горный хребет, который отделял восточные, а также центральные земли империи от холодных и труднодоступных северных.
У подножья этих белых исполинов расстелились множество зелёных и золотистых луговин. Поля уходили к горизонту бесконечным морем, а маленькие коричневые крыши домов, будто одинокие корабли, дрейфовали между его цветными водами.
Правее же показались две неизмеримо длинных, мерцающих в отражении закатного неба ленты. Реки спускались вниз с крутых склонов и уходили куда-то вдаль, уже незримые любопытному взору. А там, у самого края долины, возвышаясь между водяными потоками, зазнавался старинный и от важности покрасневший замок.
«Воистину это великая картина, не раз перенесённая на холст многими художниками ещё с давних времён!» — подумала я и бросила взгляд на оранжевое закатное солнце. Светило уже пряталось за острыми верхушками гор и напоследок успевало окрашивать горизонт вечерними красками.
Его последние тёплые лучи, нежно согревая моё томное лицо, окончательно помогли мне проснуться.
В такие моменты я вновь начинаю жалеть о том, что бросила писать кистью. Талант мой так и остался в детских мечтах и тщетных попытках юности, во всё в нескончаемых надеждах освоить давно упущенное желание, запечатление чего-то прекрасного. А поезд, как специально замедлял ход, дабы все, кто сейчас находился в его вагонах, смогли вдоволь насладиться открывающимся видом долины.
Сама же долина означала, что путь мой по железной дороге продлиться ещё примерно с целую ночь. Начало его положил отъезд из провинциальной окраины обширной империи далеко на запад, в практически самый её центр.
Само собой, мне, как и многим, хотелось побывать в столице. Посмотреть, как там кипит жизнь, как живут верхушки августейшего общества. Конечно же, попутно оставить без товара каждого известного в городе портного, загрузив багаж всеми тканями и платьями, что у них есть! Ну а после, вечером, посетить величественную цитадель Кайзера на большом светском приёме и, может даже увидеть его самого, если очень сильно повезёт.
Однако всё это лишь мечты, а меня ждало другое, не менее красивое и точно не менее значимое место — духовное, нравственное и историческое сердце государства — старый, как сама империя, город Аркадия. — «Или же правильнее называть его Садами Аркадии?» — Возведённый почти с начала времен Рассвета в честь супруги первого императора Святой Аркадии Просветительницы. Так рассказывали мне о нём ещё с самого детства.
Никогда ранее я не покидала родные земли, а потому для меня эта поездка станет возможностью взглянуть на мир и за пределами марки. Стать самостоятельнее, ответственнее и мудрее, отучившись и набравшись опыта взрослой жизни. Так как в мои недетские года пора уже брать судьбу в собственные руки.
«Не всё же время провести под крылом родителей, ибо на их место должны будут встать их дети» — Кто-то повзрослевший давным-давно сказал мне эту фразу, а теперь она имеет места быть и в моей жизни. — «Так что, может, какая и женится на богатом влиятельном муже, и, наверное, уже бы женилась, как предрешено по роду и при рожденье; но не я, потому что велена мне совсем другая судьба, и я об этом, в общем-то и не жалею!»
Смотря на протекающую в окне картину, я вспомнила слова матери в ночь перед своим отъездом: «Завтра вечером ты сможешь взглянуть на неё. Уверяю тебя, милая, я ничего прекрасней в жизни не видела и, наверное, вряд ли уже когда-нибудь увижу. Ах, ну какие же там закаты! — Она тогда, улыбнувшись, поцеловала меня прямо в растрёпанную макушку. — Знаешь, они напоминают мне тебя, Астра: цветок, в честь которого ты названа. Прямо как оранжево-красное небо во время зори!»
Родители никогда не говорили мне, в честь кого у меня такой редкий цвет волос…
«Эх! Ну вот, снова слёзы побегут сейчас! Как же долго я теперь её не увижу? Ведь они остались там: мама, отец, все, кого я называла семьёй!»
Вправду говорят: близость и важность людей по-настоящему осознаёшь, только когда они далеко. А вот теперь это время пришло, и я тут осталась одна перед целым миром.
Всё это было непривычно и, конечно, грустно. Я бы могла тысячу раз повторять себе: что я должна, что всё это ради моего будущего, ради моего долга и, в конце концов, ради моей семьи! Но как же не хотелось покидать их, уезжая так далеко и так надолго.
Я буду скучать по вечной повседневной суете поместья, играми с подворной ребятнёй, душевной и тихой жизни далёкой марки. Ведь на самом деле ничего иного мне было и не нужно!
Красота долины за окном стремительно отдалялась, снова начиная уступать хвойному лесу. Я тут же вспомнила и, спохватившись, поспешила открыть футляр с фотоаппаратом.
Дорогая вещь, подаренная мне по случаю отъезда моим отцом со взятым клятвенным обещанием: «Запечатлеть все красоты и невзгоды, что встретятся на моём пути!» — Я догадывалась, что подарок такой редкости был сделан не без помощи нашего господина маркграфа Кристофа Фон-Вайтмарка; ибо не у кого на родине я ни встречала подобной вещи ни в продаже, ни в пользовании. Страшно было даже подумать о его стоимости!
Конечно, я была искренне благодарна родителям за возможность запечатлеть что-то прекрасное, хотя и иным способом. Поначалу даже не могла нарадоваться, но только после, взяв аппарат в руки, пришла к тому, что пользоваться им совершенно не умею.
Тут же напало гадкое чувство уныния; однако маленький виконт — единственный сын нашего господина, похоже, уже бы сведом, как управляться со столь сложными изделиями. Как же мне повезло, что он проводил так много времени с нами — прислугой, а потому от известной провинциальной скуки, а также и злого любопытства, мы принялись тайно фотографировать всех подряд в поместье. И даже зачем подряд…
Людям это, конечно, пришлось не по нраву, но руку набить я немного успела и теперь хорошо понимала, какие клавиши за что отвечают и как нужно было правильно выставлять эти проклятые линзы.
«Рисовать не научилась, так попробую фотографировать!» — зареклась я себе, проталкивая голубой кристалл, подпитывающий аппарат в гильзу на матовом корпусе.
В таких условиях сделать хороший снимок было сложно, так как искать нужные установки совсем не оставалось времени. Благо, я успела перед отъездом отладить объектив к общим планам, и теперь это пришлось очень кстати.
Нацелившись прямо на уходящий пейзаж, я плавно нажала на спуск: аппарат в ответ громко щёлкнул, затем настырно зажужжал и, наконец, ещё раз тихо щёлкнул, объявив, что увиденное запечатлено навсегда.
«Не забудь по приезде найти фотоателье! Плёнка не бесконечная!» — гласила бумажка с неаккуратной надписью, заботливо приклеенная маленьким виконтом к аппарату.
Прочитав её, я улыбнулась: «Что же, подарю карточку маме, когда вернусь обратно домой. Она точно будет рада вновь взглянуть на эту красоту», — решила я, упаковав фотоаппарат обратно в кожаный футляр.
И говоря о фото и о красоте: хорошо бы успеть сам поезд запечатлеть на память. Меня очень заинтересовал его диковинный вид.
Раньше мне несколько раз доводилась путешествовать механическим транспортом из поместья в станционный городок; однако то была вполне обычных размеров повозка на паровом ходу, и большого удивления она, конечно, не вызывала. Разве что жутко коптила всю дорогу и очень смешно фыркала.
Я также краем взгляда видела и огромные железнодорожные составы, неустанно возившие лес и уголь. Но те оказались просто маленькими гудящими игрушками в сравнении с моим воистину исполинским поездом.
Однажды в библиотеке господина, из-за возникшего волнения, а также разыгравшегося вместе с ним любопытства, я полезла искать ответы о далёкой Аркадии, её академии, да и о самой поездке. И в ходе изучения старых заметок наткнулась на краткое описание механического монстра, в первый раз пронёсшегося по всё Империи и поразившего каждого, кто успел застать детище инженеров некой артели. Тогда это были просто слова восхищения на выцветшей бумаге, в которые было сложно поверить. Но увидев его в живою…
Высота так называемых вагонов на вид была сравнима с крышей самой большой конюшни, а их наклонные края практически врезались в хлипкий деревянный пирон станции, которую к прибытию и так пришлось разобрать наполовину.
Издали, глядя на поезд, казалось, будто кто-то снял с верхушек домов прямоугольные мансарды и вознёс эти надстройки на рельсы, предварительно оббив листами чёрного, как сажа, железа.
Поверху украшенных странными геометрическими узорами бортов расползались массивные серые трубы, походившие на разросшийся под прямыми углами дикий плющ, опутавший собой весь поезд. А под ним мерцали в отражении августовского солнца множества полупрозрачных окон, аккурат уложенных в единый ряд.
В длину же механический змей, наверное, выбирался за три мостовые улицы станционного городка, так как конца его было толком не разглядеть. А начало состава венчал вытянутый многоугольный цилиндр, отросший по обеим сторонам восемь диковинных железных лап, прямо как у травяного паломника. Похоже, это и был ведущий локомотив. Он встретил нас на станции, утробно гудя и натужно выпуская из-под колёс длинные струи клубящегося пара.