Часть 3 (1/1)
Он сбивал с ног людей и чудовищ, они платили ему ненавистью, сплетнями, дрязгами, постоянным враньём — чаще мелким, мерзким. Он шел на переговоры вместо трусливых агентов и слышал:
— Что? Деньги? Какие деньги? Мы все отдавали, у нас нет долгов. Да что вы себе позволяете, мальчишка?
У всех нас есть неоплаченные долги. Всегда.
Приходилось браться за дело, чтобы привести этих людей в чувство, встряхнуть, втряхнуть в их жалкие тела хоть каплю жизни и, может быть, совести и сожаления о самих себе. А они по-прежнему ни-че-го не понимали.
Зато переулочные хвостатые понимали все и уже узнавали, давно перестали шипеть и щетиниться, а если рядом был Чжун Ли, и вовсе затихали и урчали, точно на солнце в летний день.
Может быть, назваться обычным именем? Иван, Виктор — ну я не знаю — каким-то местным — прирастет же, должно — и скрыться в крохотной деревушке, где сама Царица не отыщет… Как-то он открылся Чжун Ли, рассказал, как его зовут на самом деле — и какой он герой, если способен на предательство, и какой он герой вообще?
— Аякс. Аякс. Как красиво. Не теряй его.
Не теряй себя. Именно это он и хотел сказать. А потом был Осиал — и Бездна, рвущаяся к нему навстречу изнутри — черный туман в глазах и дикий восторг от собственной непобедимости — цирк уродцев, Фатуи, умеют творить ТАКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ, аплодируйте стоя! И рухнувший в море Нефритовый дворец, поднявший такую волну, на какие даже он не способен. И сжавшееся в комок, упавшее куда-то вглубь сердце. И сам он — сжавшийся, сдавшийся комок, падающий глубоко… в бездонную пустоту.
Как легко любимый человек сказал о том, что он — бог. Как легко назвал свое настоящее имя. Как просто и между прочим подкинул на ладони сияющий Гнозис — точно безделушку. Можно было забрать в любой день и отметить галочкой (а может, орденом?) задание. Так близко. Так больно.
Если бы он знал сразу, смог бы? В тот вечер он напился и разбил ещё одно зеркало и почти кричал от жгучей боли и черноты, рвущей вены. И ещё от чего-то. Другого, совсем другого. Перекрывающего любую Бездну, глушащего все ее сигналы.
Покачиваясь, опираясь на стены, в пропахшей потом и вином рубашке, он кое-как выходил в ночь Ли Юэ, в привычные переулки. Оставлял еду котам, садился прямо на тротуар и прислонялся к холодной стене.
«Аякс. Моракс. Моракс. Аякс. Прямо поэзия какая-то», — усмехался он про себя созвучию имён — его, нежного и текучего, точно река, и строгого, каменного, раскатистого. Как красиво. Не теряй его, Моракс.
Не теряй меня.
Через неделю он получил письмо в элегантном конверте с печатью похоронного бюро. Бездна нашептала усмотреть в этом недобрый знак, но он-то понимал. Так дрожали руки — конверт пришлось рвать, а там — такое тихое письмо, такой родной голос в голове — «приходи, мне так не хватает твоих историй, к тому же чувствую, тебе есть что рассказать нового». И вместо двух привычных иероглифов — лаконичное «М.» Ничего уже не как прежде.
Он так легко простил? Почему он простил? Точно не было ни предательства, ни катастрофы, ни разбитых зеркал, ни черной крови… Аякс выучил это письмо наизусть за пятнадцать минут — оно звучало и звучало в голове, и это было ошеломительное счастье и такая же бьющая наотмашь тревога.