Часть 1. Глава 1. (1/2)
Солнце только что начало подниматься из-за ясных вод Золотого Рога. По морю уже начали там и сям скользить легкие лодки, поддерживавшие сообщение между городом и лежащими по берегам деревнями. На самом берегу поднимались стены, виднелись купола мечетей и шпили стройных минаретов, украшенных полумесяцами. В полутени дворца, будто пытаясь скрыть свое скуластое угрюмое чело, и в целом длинную поджарую фигуру стоял молодой ага.
Хранитель ложа самого султана, да продлит Всевышний дни Повелителя, казалось, был начисто привязанностей, а, тем более страстей, полностью растворился в личине, с жестокой заботой созданной хозяином. Непреклонный страж более чем сотни девиц, глухой к плачу и мольбам, слепой к блеску золота, Нергиз слыл их худшим врагом, но объединяться красавицы не решались, а он всегда давал сделать им первый ход, предпочитая из мрака держать гурий на виду. Возможно такой подход дозволял ему оставаться свободным — насколько вообще свободным может быть раб — но в гареме, где половина служила избраннице Падишаха, Сафие-султан, а другая половина ею уничтожалась, ибо султанша преследовала две цели: властвовать над сыном и притеснять будущих наследников престола, и никакие средства не пугали ее, это почти половина свободы, о второй, Нергиз знал, мечтать и не следовало. Из более-менее поэтичного в нем были глаза цвета редкого лесного ореха. И то, глядели они холодно, тяжело и… Безразлично. Никто никогда не слышал, чтобы этот блюститель сераля кричал или даже громко говорил, его речь была спокойной, а движения скупы, но в то же время пропитаны ядовитой усмешкой, отчего ощущался морозец на коже.
Нергиз не любил спать. Наверное, именно поэтому он делал это так редко, что пошел слушок о том, что и не человек вовсе. Он вникал в тысячи новых и новых забот, причуды женщин сменяют одна другую, они ловко притворяются больными, разыгрывают обмороки и страхи, а ночами рыскал по саду в поисках ослушниц, и, появись там после заката хоть одна из шутниц, ей бы не поздоровилось — делал все, чтобы не уснуть и не провалиться в собственный кошмар наяву.И если это была не жизнь — то и не смерть, а своего рода игра, в которой воля господ не беспрекословна, а эмоции реальны.
Через коридор, он вернулся в дворцовый павильон, пройдя несколько комнат, поднявшись по ступеням и очутился на площадке, где его собратья по ремеслу увлеклись пожалуй единственно доступным им развлечением — осмотром новенькой.
— Она слишком худа и никуда не годится! — сказал один.
Другой спросил:
— Почему Аллах не наделил меня светлыми волосами и голубыми глазами?
Одна из старых женщин, с опытом и занимательными историями, как-то рассказала, что ей становилось тяжелее на сердце каждый раз, когда она видела, как очередную невинную девушку вводят в гарем. В их мечтательных глазах отражались ее собственные мечты, их уста обещали поцелуи, которыми ей уже не суждено насладиться.
— Я ни за что не расскажу им о своем отчаянии, о долгих годах ожидания знаков внимания от султана… — говорила она.
Среди них не было турчанок, ибо считалось грехом так унижать мусульманку. Они были из земель, где живут неверные, — с гор Кавказа, островов Греции, Балканского полуострова — и оказались здесь по воле собственных родителей. Некоторым было всего восемь или девять лет, некоторые пришли сюда сами и, пока преодолевали горные тропы, а затем плыли на лодке в Стамбул, твердили себе, что лучше быть одалиской богатого мужчины, чем законной женой нищего. Наверное, они были правы: невольничий рынок может показаться жестоким и безнравственным, тем, кого притащили сюда силой, но у рабыни больше надежд на теплую постель и хорошую еду, чем у злополучной крестьянки, счастье которой зависит от капризов природы.
По выражению лица новенькой ее следовало бы пожалеть — с нее сняли платье и изодранные нижние юбки, стояла с высоко поднятой головой и, не веря своим глазам, с недоумением взирала на пленителей и собственную наготу — но здесь от соблазна накопить огромное состояние и обрести большую власть никто не проявит к тебе сочувствия, а слабые погибают первыми.
О не первой и далеко не последней наложнице Нергиз совершенно забыл в оставшийся день. Обязанности требовали, чтобы верный слуга находился у старшей калфы, к тому же во дворец пожаловал Шейх-уль-Ислам, а, значит, дела в этот раз были плохи. Появление в столице джина считалось зловещим знамением. Многие называли это видение предостерегателем, являвшимся тому, кому грозило несчастье, особо острые языки, до того, конечно, как их посадили на кол, твердили, что скоро падет царство Мурада.
Рассказывали, что много лет назад султан уже подходил ко входу в свои покои, как вдруг пажи, шедшие впереди, с испугом бросились в сторону, выронив из рук канделябры, слуги, шедшие сзади и не знавшие причины этого неслыханного поступка и боявшиеся гнева султана, бросились к пажам, чтобы поднять упавшие на ковер канделябры и снова зажечь погасшие свечи. Но и слуги, в свою очередь, с ужасом попятились назад. Властелин, не понимавший причины случившегося, уже готов был рассердиться, как вдруг в темном конце галереи показалась та жуткая фигура с зеленым арабским платком и белой маской. Удивительно, однако, что хотя все ходы и выходы были заперты и оцеплены, а пристань оставалась до следующего утра тщательно охраняемой, стража донесла, что не видела ни души.
Естественно, это сделало Падишаха более нетерпеливым, о его пристрастиях ходили легенды, а любимица развратила, дабы удержать его в руках и потом через него править империей. Понятно, что все это только усилило в Шейх-уль-Исламе желание раскрыть тайну джина. Этого же желал и султан, а потому все двери и окна стараниями Нергиза были затворены, и ни одной душе не разрешалось показываться в коридорах.
Наедине с самим собой самый преданный раб до хруста сжимает костяшки пальцев. Здесь, в горьком, жгучем видении, пропитанном пеплом будущих потерь и предательств, он знает цену чужих слов, знает цену своих надежд и отчаянных попыток примерить личину. Раз, два, три. Раз, два, три. Счёт помогает не сойти с ума. Когда становится чуть легче, он на дрожащих ногах пытается встать. Получается только с третьей попытки. хватает первый попавшийся кубок со стола. Шербет, гадкое магометянское пойло, и что толку— от него не опьянеешь, не сбежишь далеко-далеко. Только противная сладость во рту. Правда долго держаться сегодня не мог, чувствовал, как что-то внутри него стремительно истончается. Он прикрывал глаза, убаюканный усталостью, и время пропускало его через себя, словно мельница, перемалывая и дробя.