Интерлюдия 30 (1/2)
В небольшой, почти пустой капелле одного закрытого для посещения посторонними монастыря в горах Италии епископ Хорхе Фернандес Куэста в печали служил мессу. Заупокойную мессу. Реквием по недавно почившему епископу Павлу Эрреро Пенья.
Своему единственному другу.
”Закрытый гроб. Скромный букет цветов. Вот и все, что осталось от моего товарища по детским шалостям” — в очередной раз сжалось сердце католического священника. И ни проникновенно вытягиваемый хорал, уже не одну сотню лет повергавший в богобоязненный трепет души как верных сынов и дочерей церкви, так и всяческих безбожников, ни молчаливая поддержка братьев по делу искоренения ереси и колдовства, ни обещания кардинала-покровителя, что виновные рано или поздно понесут строжайшую кару, и ни даже уверенность, что Павел обрел своим честным трудом во славу Господа заслуженную райскую благодать — ничто не могло унять боли в душе Хорхе.
”Павел… Павел… Что же ты не поберегся? Что же ты так рано предстал пред престолом Его?” — на мгновение крепко, аж заскрипела кожа тонкой литургической перчатки, Хорхе стиснул кулаки, но тут же усилием воли расслабил их.
И пока губы Хорхе продолжили произносить давным-давно вызубренные наизусть слова мессы, мыслями он отбыл очень далеко.
”Именно я, только я и никто другой виноват в случившемся, — корил себя епископ. — Я недооценил решимость вцепившихся в свои теплые кресла замшелых старцев! Нет, конечно, я помню читанные в детстве поучительные истории. И о том, что в делах к вящей славе Господа для служителей Его нет недозволенных приемов. И о том, что даже за самые некрасивые поступки всегда можно получить отпущение. И о том, что… Да много о чем нам рассказывали в семинарии. Вот только применять все это должно только в отношении паствы и всяких там еретиков, схизматиков и прочих безбожных врагов церкви, но уж никак не клира! Высшего клира! Или теперь уже нет?.. Или это всегда было не так?..”
Действительно, стоило епископу Куэста только обозначить перед иерархами настойчивое намерение сменить цвет своего пилеолуса с фиолетового на красный, как тут же умирает от отравления (официально, естественно, была указана совсем другая, благообразная причина) его единственный друг. Отпевать которого приказом чуть ли не из канцелярии самого Папы назначили не кого-нибудь другого, а именно Хорхе. Более того, для отравления был использован очень мерзкий яд, от которого тело разлагается с ураганной скоростью. Как бы отчетливый знак недовольства Господа его покорным слугой. И его друзьями. Из-за этого примчавшийся в Италию из Испании Хорхе даже не смог как следует проститься со своим другом…
Не нужно быть гением, чтобы найти в этих событиях ясную причинно-следственную связь. А ведь Пенья был не только единственным человеком, которому Куэста мог доверять как самому себе, но еще и, если называть вещи своими именами, командиром одного из фанатично преданных Церкви боевых отрядов. Отряда, который по приказу командира может пойти штурмовать Ад! А благодаря своей выучке выйдет из схватки как минимум не проигравшим.
”Вон они стоят. Всего двенадцать, но каких!.. Двенадцать, кому был отпущен грех пролития крови. Двенадцать готовых на всё. Двенадцать взрослых… Точнее, одиннадцать взрослых и один юноша. Отрок, на которого не действует даже богомерзкая магия! Величайший дар Бога и величайшая ответственность!”
После очередного обряда, в проведении которого отвлекаться было никак нельзя, мысли Хорхе вернулись к началу рассуждений:
”…Интересно, а если бы моими старшими товарищами решение возвыситься не было бы одобрено, то на месте Павла лежал бы я сам?.. — подумал епископ, только сейчас осознавший, что в случае потери покровительства никто из кардиналов с ним церемониться не будет. Всё будет предельно прямо и грубо. Настолько, что отправиться в строгом соответствии своей степени священства основывать монастырь где-нибудь на Свалбарде — это еще невероятная удача. — Вот только Павла в ссылку не отправили. Убили. Но раз так, то не следует ли и мне поступить с ними согласно ветхозаветной заповеди: ”Да не берите искупительный дар за душу убийцы, злодея, которому надлежит умереть, но смерти будет он предан”? Не пора ли мне начать относиться к ним с меньшим пиететом? И точно так же заменить ссылку в дальний монастырь на более раннее свидание с Ним?..”
— …Quid sum miser tunc dicturus quem patronum rogaturus, — машинально шептали губы слова сквенции ”Dies irae”. Секвенции, уже четверть века как исключенной из чинопоследования мессы, но до автоматизма зазубренной в детстве. И древние слова неожиданно вошли в резонанс с мыслями епископа.
”…для этого, на самом деле, будет нужен какой-то необычный исполнитель. Несмотря на то, что у меня много истово преданных мне, никто из них не решится, хм… кардинала. А если найти того, кто решится, то вряд ли он будет в силах это сделать. А тот, кто сможет, из чужих, вряд ли будет достаточно предан, чтобы умереть, не выдав заказчика. Нужен кто-то особенный… Кто-то такой, чтобы на меня никто не подумал… И не сейчас. Позже. Чтобы улеглись эмоции… Год, два… Церковь умеет ждать. Имеют терпение и ее слуги…”
К ”Agnus Dei” план вчерне уже был намечен, а к тому моменту, как на крышку гроба стали одна за одной падать горсти земли, осталось только обсудить планы с ”осиротевшими” воинами церкви.
”До свидания, друг, — с печалью простился с Павлом Хорхе. И отвернувшись, мысленно добавил: — А лучшим поминовением тебя станет исполнение наших с тобой планов! Они еще пожалеют!..”
Вечером того же дня в кабинете монастыря, обставленном с католической скромностью грубой мебелью (большая часть которой была украшена резьбой в те времена, когда расписывали потолок Сикстинской капеллы), состоялась небольшое производственное совещание. На нем присутствовали всего трое. Хорхе, его доверенный секретарь и Пьетро Бэккер — самый опытный и уважаемый среди инквизиторского отряда. Раз у подножия Святого Престола пока еще не определились, кто именно станет курировать потерявших своего начальника боевиков (что четко указывает на серьезную распрю среди кардиналов и весьма вероятное расформирование отряда), для Хорхе вполне разумным шагом было подобрать их под себя. Или хотя бы их верность. Это — азы политики. Ведь даже если вдруг в результате подковерной борьбы отряд и расформируют, навыки и таланты воинов христовых от этого никуда не денутся. И их всегда можно будет собрать вновь, уже под своим началом — ничего сложного для человека, прошедшего долгий путь от простого монашка до епископа, в этом нет. Было бы только взаимное желание. А желание можно и нужно правильно простимулировать.
”Как и все немцы, Пьетро Бэккер любит погоны и порядок, а такой слабостью — грех не воспользоваться, — думал Хорхе, глядя на еще не старого, но уже почти седого, и опасного, как скальпель, мужчину. — К вящей славе Дела, конечно же. Поэтому посулив ему, например, возведение в следующую степень священства и возможную должность куратора, то есть уже не сержантскую ”командира отделения”, а лейтенантскую — ”взвода”, будет весьма действенной наживкой. Ну а в беззаветной преданности Церкви и так сомневаться не приходится. Предать ему не даст с детства правильно взращённое чувство долга…”
Долг действительно был немалый. Пьетро Беккер был сыном штурмбаннфюрера, который в свое время в числе многих других из христианского милосердия был укрыт Святым Престолом от необоснованного террора красных безбожников. В конце концов верность делу Церкви, как служба Ему, всегда была выше каких-то там мирских законов.
— …не лично кардиналов, а кто-то из группы молодых амбициозных епископов. Которая, как и я, пользуется поддержкой влиятельной части высших иерархов. И судя по тому, что виновника все еще никак не наказали, группа, ставленником которой он является, очень влиятельна. Очень. Таким образом, вы сами видите, что выбора у нас нет. Рано или поздно, если мы хотим хотя бы просто сохранить то, что уже сейчас имеем, нам придется столкнуться с ними… в прямой схватке.
— Но… — в неверии замотал головой все еще пылкий в силу молодости секретарь-итальянец. Историю внутрицерковных расколов, а также какие последствия они имели, учили наизусть абсолютно все слуги Его. Более хладнокровный немец просто молча принял информацию к сведению. То, что рано или поздно им придется отдавать приказы, либо даже самолично стрелять в епископов и кардиналов, его ничуть не взволновало.
”Все же немцы, после того как отпали, уже никогда не будут истинными католиками”, — с грустью отметил Хорхе и, с печалью разведя руками, произнес:
— Увы, но война уже объявлена. И первый погибший… — Пауза в разговоре на короткую смиренную молитву сменилась напористостью: — Возможно, конфликт никогда не вступит в горячую фазу. Рвущихся к власти по головам — укоротят… на голову. Все же уроки истории помнят все… Однако, к величайшему прискорбию, первый урок, которому всех учит история, состоит в том, что всегда найдется особо умный, которого она ничему не научила. Поэтому готовиться к противостоянию, острая фаза которого должна быть приурочена к выборам нового Папы, нужно начинать уже сейчас. А война может оказаться безжалостной, ибо далеко не всем нравится политика, проводимая Папой, и, извини, Франческо, не всем нравится его неитальянское происхождение.
— И сказано: ”Нет уже ни иудея или эллина, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе!” — со страстностью процитировал Библию секретарь.