Глава 53. Немного о методах и последствиях правильного воспитания (1/2)
— …И начнем прямо с начала, — я пододвинул поближе первый лист и прочитал верхний абзац: — ”Пусть я, конечно, и далек от любимых некоторыми моими школьными приятелями изречений вроде: ”…К северу от ”Уортфорд” простирается холодная пустошь, где живут тролли, поедающие бобовую кашу”, но…”. Вопрос следующий. Что такое ”Уортфорд”, причем в таком странном падеже? И да. На все вопросы отвечать максимально честно и прямо.
— Да, друг.
— Так что это?
— А-а-а… Это старая шутка-поговорка для своих. ”Уортфорд” здесь — это не название города. Это дорожный указатель с этим названием, который стоит на дорогах на северо-западе Лондона. Просто раньше, когда Лондон был поменьше, первый стоял на Хендон-уэй. И считалось, что после, выше того знака людей не живет. Сейчас он переехал в Темпсфорд Грин, но это уже совсем не то…
— И живут там, как это… — я бросил взгляд на второй абзац речи Джастина и процитировал: ”…Чавы, не пригодные ни на что большее, кроме как разносить людям пиццу и чистить ботинки. Ну или вместе с неграми торговать наркотиками…”
— Да. Именно так. Именно так и считается среди достойных джентльменов. И есть много доказательств тому, что мы не ошибаемся.
— Кстати, ”своих”. Для кого именно?
— Для тех, кто владеет Великобританией и всем миром. Английских аристократов…
— Миром? Стоп. Так. Ладно. К этому еще вернемся.
”Похоже, ”за МКАДом жизни нет” совсем не оригинальное изобретение москвичей. Причем даже об ”одновременном открытии” тут речи идти не может”, — грустно подумал я и продолжил расспросы.
— Так. Идем дальше. ”Мы жили на юге Лестершира…”. О! Кстати, ты откуда?
— Северный Йоркшир.
— Это где?
— Это южнее Дарема.
— Очень понятно, знаешь ли!..
— К северу от Линкольншира.
— Да-а… Стало намного проще… Короче! Лондон — где?
— На юге.
— Во-о-о! Что же ты не живешь в Лондоне? И как тогда твое место рождения соотносится с ”холодная пустошь, где живут тролли, поедающие бобовую кашу”, ну и все такое прочее? Нет ли здесь противоречия? Или ты не такой уж благородный? Или ты в это не веришь?
— Пф-ф… — презрительный фырк обиженного аристократического эго пробился даже сквозь подчиненную империусом личность. — Жить в Лондоне для истинного английского аристократа совершенно непрестижно. Нет, конечно, в Лондоне нужно иметь свой особняк или, как минимум, дом в хорошем районе, чтобы было куда приезжать по делам или для развлечения. Но не более того. Истинный джентльмен живет только в графстве. И вообще, настоящий англичанин, я не имею в виду всяких чавов, на земле не живет, он землей владеет. А в Лондон пусть едут жить китайцы, индусы, арабы, негры, русские…
— То есть? Не понял.
— Что?
— Про землю.
— И что здесь непонятного? Там где мы живем, там хозяева мы и только мы!
— Но, обычно, у земли уже есть хозяин, не так ли? Как быть в таком случае? А как же аристократия других стран?
— Остальные — не англичане… — равнодушно пожал плечами Дэвид. — А кого когда интересовало мнение аборигенов?
— То есть ”английский джентльмен, придя в гости, может спокойно проверить карманы у висящего в прихожей чужого пальто” — это не байка?
— Конечно нет! Он и только он в своем доме хозяин, и все, что в нем, принадлежит только ему.
— А как тогда быть с понятием чужого?
— Чужое — это то, что принадлежит другому англичанину.
— То есть… — начал было я, но договорить не успел, так как Дэвид поправился.
— Любому аристократу.
— М-да… Ясно. Спесь так и прет. Та-а-ак. Что там дальше говорил Джастин? ”В шесть лет я пошел в школу-интернат для мальчиков…” Что, действительно так рано?
— Конечно! Для поступления в тринадцать лет в школу — тут нужно понимать правильно и услышать заглавную букву: ”Школа”, а не ”какое-там учебное заведение для чавов” — первые экзамены нужно сдать в десять-одиннадцать лет. А чтобы в десять лет их успешно сдать, готовиться к ним нужно начинать уже в шесть.
— ”Перед отъездом в школу отец перечислил мне набор правил, которым нужно было следовать, чтобы успешно учиться в школе:
— Не разговаривай слишком громко или дрожащим голосом.
— Никогда не плачь, ибо ты не должен показаться другим — ребенком.
— Никогда не играй в каштаны и другие подобные игры.
— Никогда не будь слишком настойчивым, это делает тебя уязвимым.
— Никогда не показывай подлинный энтузиазм к чему-то, это делает тебя открытым критике.
— Веди себя обыденно, просто не дай себе показать другим, что ты лучше.
— Но самое главное — держи осанку”. Это так?
— Хороший отец у твоего друга. Мне вот такие важные вещи никто в детстве так не разжевывал, поэтому первый год учебы у меня был... скажем так, сложным.
— Сложным?
— Да. Школа устанавливает язык жизни. Я этого сразу не понял. Несмотря на то, что учителя имеют достаточную власть над учениками, вплоть до серьезных телесных наказаний, основная работа по воспитанию младших учеников лежит на выпускниках, так называемых ”старичках”…
”А вот и пресловутые ”старые мальчики” объявились”, — отметил я.
— …а их подопечные — фаги. Это работает как в младшей школе, так и в старшей. Просто тем, кто прошел начальную школу, в старшей — гораздо проще. Все же далеко не каждый может спокойно вынести в тринадцать лет и не сломаться такие методы воспитания, с какими детям аристократов приходится сталкиваться в шесть.
— И чему же старшие учат младших?
— Манеры создают мужчину. Вот именно правильным манерам и правильному поведению мы и учим младших. Воспитываем в них характер. Тренируем ”жесткую верхнюю губу”…
— Не понял про губу. Подробнее.
— Любая эмоциональность — это уязвимость. Никогда нельзя говорить то, что думаешь. Себя настоящего нужно хранить в тайне ото всех. И не важно, нравится ли тебе что-то очень сильно, или совсем наоборот — ты это что-то или кого-то люто ненавидишь, ты всегда должен быть внешне абсолютно спокоен. Достигается это максимальной бдительностью и пристальным вниманием к окружающим, а также разделением своей личности на публичного, видимого всем, и секретного, какой ты на самом деле внутри себя. Нужный эффект лучше всего достигается соблюдением строгих правил и прививанием веками шлифованных манер поведения. Которые, как строгий корсет, надеваются на новичков.
— И как им учат?
— В смысле?
— Я имею в виду учебный процесс. Уроки манер специальные, или там, не знаю, сочинения-эссе пишут для закрепления материала?
— Ах в этом плане… Нет. Все гораздо проще и эффективнее. Новичков ставят в невыносимые условия и давят до тех пор, пока эта самая ”жесткая верхняя губа” как форма протеста и борьбы не появляется у них сама собой.
— И что это за ”непереносимые усло…” — спросил было я, но закончить вопрос не успел.
— Младшеклассник — никто! — с пафосом перебил меня Дэвид. — Ему не позволено ничего, кроме строго выполнения абсолютно всех указаний как учителей, так и старших учеников. По сути, новичок — это раб старшеклассника. Поэтому к нему применимы какие угодно методы принуждения.
— Любые?
— Любые. Например, могут оставить без обеда. Или без сладкого. Без сна — тоже. Могут пороть. Бить. Как угодно издеваться. В старшей школе могут принудить к сожительству, но это необязательно, хоть и нередко случается. Все же школа-интернат раздельного, только для мальчиков, обучения… сам понимаешь. Чем искать проблем по публичным домам, проще решить свои проблемы прямо в школе. В младшей особой популярностью пользуется вылить в лицо неженки содержимое ночного горшка. Или даже объявить бойкот…
— Даже? Это так страшно, особенно по сравнению с другими описанными тобой унижениями?
— Еще бы! Сразу видно, что ты, друг, в школе-интернате не обучался. Обычный школьник, что ему? Перетерпел утро в школе и убежал домой, к маме и папе под подол. А у нас, рано взрослеющих детей истинных хозяев страны, все не так. Куда деваться в закрытой школе-интернате? Как жить, если остаешься абсолютно один? Даже когда тебя окунают головой в унитаз, куда перед этим сходило полшколы, ты не остаешься отделен от коллектива. Ведь после этого урока с тобой продолжают совершенно спокойно общаться. А бойкот — ты перестаешь существовать для всех. С тобой не имеют никаких дел. Через тебя ходят. На место, где ты сидишь, бросают мусор. С тобой даже не разговаривают!.. А что разговаривать с пустотой?!
— Весело у вас, как я посмотрю, детство проходит. Даже деревянные игрушки, прибитые к потолку, перед таким меркнут…
— Ага. От такого, бывает, особо чувствительные в петлю лезут!
— Во. К слову. Неужели не бывает смертельных случаев или отчислений?
— Отчисления — бывают. Но кому нужны слабаки?
— И что, никто из них не жалуется? — удивился я.
— А кто будет хвастать своим позором на весь мир, чтобы потом стать изгоем? Да и кому жаловаться?
— Ну… Есть же, наверное, социальные службы? Или СМИ…
— Частные школы потому называются частными, что полностью освобождены от контроля! Что же касается прессы… Пф-ф! — презрительно фыркнул Дэвид. — Кто такое напечатает?
— То есть?
— Всем газетчикам отлично известно, что частные школы аристократии — это табу для журналистов. Писать можно только хорошее, но… никому не интересно читать унылые и скучные статьи без горячих или дурно пахнущих фактов, а значит, хороших продаж не будет!
— Кстати, — перелистнул я пару страниц. — Раз уж про это зашел разговор. Так. Вот это место:
”…Аристократ ничем не ограничен. В том числе и этим. Хотя отец рассказывал, что он не любитель этого, но сам факт неоспорим: какое дело настоящим аристократам до составляемых для поддержания спокойствия… черни правил?”
”Погоди-погоди… То есть, — опешив спросил я тогда своего одноклассника, — ты хочешь сказать, что…
”— Увы. Там выбора не было. Хочешь пойти на повышение, изволь замараться настолько… хм, надежно, чтобы даже мысли, не то что попыток пойти против — не было. Вопрос контроля. Так устроена система”, — при этих словах Джастин спокойно развел руками, совершенно не стыдясь того факта, что его отец насиловал по детским домам детей.
— А если это попадет в газеты?
— Если найдется такой храбрец, что опубликует такое, то он получит Д-уведомление, и на этом все и закончится”.
— Да… Зелье болтливости великая сила, — закончил я читать отрывок текста, над которым долго сидел, попеременно меняя лист бумаги и ручку (в задницу надоевшие, но обязательные в Хогвартсе перья) на омут памяти.
— Зелье?
— Не важно. Ответь. Это возможно?
— Я о таком не знаю, но… Да. Это вполне возможно.
— А на всеобщее обозрение это не пускает цензура? — угадал я очевидную причину всеобщего спокойствия.
— Ха! Цензура! В нашей стране цензуры — нет! Цензура — это прерогатива отсталых, варварских государств, вроде бошей или комми.
— Тогда что такое Д-уведомление?
— Ди-Эй-уведомление — это письмо-предупреждение, выдаваемое Комитетом по защите, прессе и радиовещанию, о том, что публикуемые данные могут навредить национальной безопасности.
— И чем это не цензура?
— Тем, что это — не постановление, не приказ, не приговор, а всего лишь предупреждение, формально не обязательное к выполнению. В отличие от цензуры, где жесткий, непреложный запрет накладывает государство, здесь сам редактор свободно и независимо решает, публиковать ли ему опасную информацию или нет.
— И что, многие решают опубликовать?
— Почти никто, — слащаво улыбнулся Дэвид.
— И почему?
— Во-первых, потому, что те, кто не прислушиваются, внезапно начинают сталкиваться с ответным серьезным непониманием, вплоть до лишения лицензии или судебных исков от сообществ ”оскорбленных такой-то и такой-то публикацией”. Ну и во-вторых, передать предупреждение можно очень по-разному. Можно письмом в почтовый ящик с помощью Королевской почты, а можно более доходчиво. Например, лично в руки редактору взводом двадцать первого, двадцать второго или двадцать третьего полка САС. Эти милые ребята мягко зайдут сквозь выбитые двери, нежно уложат всех носом в пол, в процессе немного неуклюже поломав мебель и технику, ну и вручат бланк под подпись…
— М-да… Но цензуры нет?
— Цензуры нет.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я интересовался. Думал в будущем пойти работать в недавно построенное здание на Альберта, восемьдесят пять.
— А что там?
— Там? Головной офис СИС.
— Разведка? И берут?
— Аристократ — абсолютно свободен. В том числе, в выборе своего места работы или службы.
— А где возьмешь профессиональные знания?
— Я состою в соответствующем школьном клубе.
— Школьном клубе? Ты смеешься?
— Лекции нам там читает в том числе и бывший глава СИС!
— Эм… — поперхнулся я. — А-а… Впрочем… Элитная школа… Но все равно, круто… Мда… Ладно. Ясно все с этим. На чем мы там остановились? На воспитании.
— Да. Так что к концу первого года обучения, то есть годам к семи-восьми, жесткая верхняя губа появляется у каждого ученика. И осознание, что допустимо делать все что угодно, но права потерять лицо… Его у тебя просто нет!
”Супер! Вот про себя-шестилетнего я помню очень мало. Слишком давно это было и слишком мелкий я был. Однако что я точно помню, так это ощущение счастья и радости от общения с мамой и папой. К кому пойти с вопросом ”А почему?” — только к папе. Кто пожалеет — только мама. И только подумать, что я всего этого был бы лишен, что мамы-папы тогда под боком не было бы… А уж представить себя или своего ребенка в такой вот школе… Нет. Это абсолютно невозможно!
Для меня невозможно.
А вот для англичан — нет”, — подумал я.
”Короче, переводя на понятный мне язык, эти пресловутые старые мальчики не кто иные, как ”дембеля”, ”дедушки” и ”паханы” с практически полной идентичностью функций и возможностей… Смешно. То, что у нас называется дедовщиной и жестко, в том числе и англичанами, осуждается, в английской частной школе — норма или сошло за милое чудачество”.
— И как потом лечат этих калек?
— Это ошибка — думать, что кто-то ломает волю учеников. Да и кто кому позволил бы такое? В том-то и состоит отличие между воспитанием характера и издевательствами, что никто не ставит цель сломать. Все совсем наоборот: создать, воспитать, выковать! И как только ученик полностью влился в среду, перенял и принял манеру поведения, давление на него прекращается автоматически. Причем не по команде кого-то старшего, а просто в силу того факта, что он перестал реагировать на раздражители. В более старшем возрасте, если вдруг позволят себе отклонение от неписаных правил, это в коллективе происходит уже непроизвольно. Ну а для новичков и чужаков есть телесные наказания. И им уже одного желания стать настоящим англичанином мало. Нужны еще способности и выдержка. Просто море выдержки, чтобы понять, что первыми им никогда не стать.
— Первыми?
— Да. Ибо первые — это мы. Рожденные в Англии! Даже вы, колониальные аристократы, и те — второй сорт!
— Да ладно!