Среда (2/2)

— Он только что запер нас? — Чарли озвучивает вопрос, который секундой ранее мелькнул в голове Билли.

— Похоже на то. Сколько его примерно не будет? Минут тридцать? — Билли встаёт из-за парты и направляется к учительскому столу, роется в ящиках, выдвигает и задвигает их один за одним, пока не находит коробок со скрепками.

— Что ты задумал? Взлом?

— Да, с проникновением. А если там реально пожар, ты будешь партой окно выбивать? — Билли подходит к двери, разворачивая скрепку, садится на корточки так, чтобы замок оказался на уровне его глаз. Чарли всё ещё старается держаться на расстоянии, скрещивает руки на груди и пристально с интересом и каплей недоверия наблюдает за ловкими действиями Билли, скрывая возрастающее в ней удивление.

— Машины ты тоже умеешь взламывать?

Билли прекращает крутить скрепку в скважине замка и обращает внимание на Чарли.

— Настолько плохого ты обо мне мнения?

— Немного, но я не об этом, — она переминается с ноги на ногу, — кажется, я вспомнила, где твои ключи.

Дверь открывается.

***</p>

— Я поверить не могу, что ты захлопнула мою машину с ключами внутри! — восклицает Билли, широкими шагами двигаясь в другой конец школы, Чарли шикает на него и, озираясь по сторонам, топает хвостиком, едва не наступая ему на пятки.

— Последнее, о чем я вчера думала, так это твои ключи! — грозным шепотом заявляет она, когда Билли расхаживает туда-сюда в поиске нужного шкафчика и, наконец, найдя его, вытаскивает из заднего кармана треугольную линейку, вставляет в прощелину у дверцы и с силой проводит сверху вниз.

— Вуаля!

— Чей это?

— Понятия не имею. Задавай меньше вопросов, хотя нет, лучше просто молчи, у меня уже сил нет терпеть тебя и твою дурацкую привычку совать нос туда, куда не следует.

— Я пытаюсь донести до твоей пустой головы, что просто беспокоюсь за тебя, как беспокоилась бы за любого другого, если бы случилось подобное. В этом нет ничего специфичного, прими тот факт, что в мире есть небезразличные люди, которым есть дело до твоих проблем, — она кладёт руку на его плечо, — нет ничего страшного, чтобы признаться самому себе в первую очередь, что с тобой дерьмово обращаются и что попросить помощь — нормально, это не делает тебя трусом или стукачем. Никого не делает.

— Всё сказала? — Чарли согласно кивает, а Билли косится на ее ладонь, сжимающую ткань его футболки, и водит плечом, стряхивая, — Спасибо за заботу, но она мне не нужна. Забудь и живи дальше.

Он откровенно честен с ней, но не уверен, что с самим собой, слова Чарли задели то, что было надежно упрятано, но ни к чему ей видеть сомнение, опутывающее его сознание, она и так видела слишком много, но одурманенная усталостью дня и сонливостью бдительность даёт сбой, когда он сам протягивает Чарли призрачную руку, вытаскивая из металлических стен целлофановый пакетик и задавая вопрос:

— Курить умеешь?

***</p>

Они расселись на ступенях лестницы, которая ведёт на крышу, на которой пересеклись в воскресенье, из-за которой встряли на семь дней наказания. Билли повытаскивал из карманов бумажки с рисунками Чарли, серебряную зажигалку, линейку и целлофановый пакетик. Аккуратно ровняет листы и открывает пакет, рассыпая его содержимое маленькими щепотками по бумаге, сворачивая, подносит ко рту, проводит языком, склеивая, и передаёт Чарли. Её пальцы подрагивают, когда она тянется к зажигалке, и Билли фыркает, заканчивая делать ещё один. Поджигает кончик и затягивается. Терпкий, густой дым обволакивает пространство вокруг, заглушает непрекращающийся писк, развязывает язык.

— Отвечая на вопрос эссе, ты собираешься поступать куда бы то ни было?

Чарли кивает и откашливается:

— Да, я уже отправила несколько заявлений в колледж и универ в соседних городах, и готовлю письма для Ель и Колумбийского.

Билли прорывает на смех, но Чарли его не подхватывает, скорее наоборот — ее глаза полны непонимания, ведь никаких поводов нет.

— В чём проблема?

— Ни в чем, кроме этой дыры. Ты правда думаешь, что там, — Билли почему-то указывает на окно, — будут ждать кого-то из Хокинса?

Чарли цокает и затягивается, съезжает на заднице на ступеньку ниже и ложится, согнув руку в локте под головой.

— Не заливай огонёк моих мечт, — запинается и зависает, обдумывая сказанное, — мечтаний, вот, своей пессимистичной водой! Они тогда станут влажными, — стопорится на последнем слове, а Билли беззвучно хохочет, только плечи трясутся и в глазах слезинки собираются, Чарли пихает его в бок, — давай просто забудем.

— Но как я такое забуду? — Чарли отмахивается и улыбка на ее лице всё же появляется, она смиряется с забавностью сказанного ею, а Билли расслабляется и растворяется в дальнейшем несвязанном разговоре, скачущим от темы темы, путающим в паутинах ненужных и неуместных подробностей собранных сплетен, пока Алвин не приводит его в чувства и в реальность, вернувшись неожиданно к первой теме.

— А у тебя какие планы? — она поворачивает голову, смотрит спокойно, искренне интересуется, огни язвительности в ее зрачках потухли в наркотическом дыму, она сжимает меж пальцев самокрутку и выдыхает кольцо дыма в воздух, а Билли отворачивается от ее взгляда и не знает, чего от жизни хочет. Ему исполнится восемнадцать через чуть меньше, чем через полгода, он не прожил и четверти всей жизни, но каждое утро перед тем, как выйти из дома, когда он бросает пару взглядов на отражение в зеркале, в ответ на него смотрит старик. Глубокие морщины, обвисшая кожа закрывает глаза и едва можно разглядеть пустоту бледной синевы радужки. У него Паркинсон, его трясёт, почти полностью облысевший, обрюзгший, голова и руки покрыты пигментными пятнами времени. Он открывает рот, его губы движутся в безмолвии слов, которые чёрными крапинками витают у Билли перед глазами. Каждый божий день, каждый, блять, божий день одно и тоже. Он смотрит на руки, молодые, грубоватые, сжимает пальцы, и тонкая кожа на костяшках натягивается, в свете солнца блестит белая россыпь мелких шрамов, смешанная с каплями веснушек, и разжимает. Дрожи нет, как и старика в отражении, но он всё ещё здесь — под шкурой, под сплетением костей, во внутренностях, в сутулых плечах, в синяках под глазами, в бессоннице тревожных мыслей, всегда напоминает о себе, об усталости от жизни, которой он только начал касаться, которую, кажется, уже успел пожить, и хочется блевать, и плакать.

— У меня тоже иногда такая реакция на траву, — отзывается Чарли, а Билли, кажется, говорил в слух.

— Очень смешно, — он вторит Чарли — ее положению на лестнице и также ложится на ступени, затягивается и поворачивается к ней лицом, — я совсем не об этом.

— Я знаю, — в голосе ее что-то успокаивающее, обволакивающее, укутывающее в пелену спокойствия, что-то, что хочется списать на воздействие наркотика. Больше она ничего не говорит, смотрит прямо перед собой, на лестничные пролёты, запрокинув голову, Билли подмечает, как губы её едва размыкаются, двигаются почти незаметно, но Билли настолько близок сейчас к ее лицу, запредельно, что разглядеть две точки родинок на скуле и пятно чернил на мочке уха возле самодельной серёжки-подсолнуха даётся ему легко. Повернись Алвин сейчас к нему, то наткнулась бы на благодарность, растворяющуюся в серой дымке, благодарность, понятную без произношения в слух, благодарность за тишину. Впервые комфортную для Билли. Из всех людей, живущих в этой дыре, из всех, чертова Чарли оказалась той, с кем ему нет необходимости выискивать в урагане мыслей подходящие слова, выстраивать стены вопросов, а на грудную клетку перестаёт давить тяжесть недосказанности, он дышит легко, и знает, что это пройдет, как только выветрится дым, сигнал пожарной тревоги затихнет и они вернутся к привычности рутины, поэтому сердце начинает биться чуть быстрее, прося ухватиться за утекающее сквозь пальцы мгновение, заставить застыть во времени, но он не знает, что сердце Чарли просит того же, настаивает, требует, бьется груди, несмотря на то, что уже через минуты они будут вынуждены бежать по опустевшим коридорам, срываться на хохот и надеяться успеть раньше вернуться обратно, подгоняя друг друга, хватаясь за руки, заворачивая за углы, прячась, чтобы отдышаться. Несмотря на всё это, Чарли начинает смеяться, громко, задыхаясь, роняя самокрутку из рук.

— Это…это так странно, будь мы в фильме, это был бы тот самый момент для поцелуя, — она откашливается, не переставая хихикать, — и я, и я представила, из всех людей, ими бы оказались мы с тобой. В голове не укладывается, — начинает размахивать руками, поднимает косяк и тушит его, указывает рукой сначала на себя, а потом на Билли, — ты и я, целуемся, Джейсон бы проиграл мне десятку. Ох, и вскипел бы от злости, ему та-а-ак не нравится, когда не по его идёт. Ха!

Она замолкает, а Билли понимает, что должен был отшутиться, вбросить колючку сарказма, но она на языке застревает и дело не в том, что он хотел бы поцеловать Алвин и не в том, что не хотел бы ее целовать. Она всё ещё не в его вкусе, он не думает о ней перед сном, не заглядывается на переменах и на ланче, не ищет взглядом ее тёмную макушку в коридоре и не чувствует волны ревности, накрывающее тело, при виде ее с другим, но это не мешает ему на секунды отдаться воображению, бросить взгляд на ее губы и свалить вину на дымящийся меж пальцев косяк.

— Могу тебя заверить, Алвин. Ты — не та, — говорит сквозь смех и смотрит ей в глаза.

— Фух, — Чарли показательно выдыхает и делает вид, что стирает капли пота со лба, — это могло привести к чему-то более неловкому. Какого черта ты молчал?

Она слабо толкает его кулаком в плечо, Билли пошатывается, смешки всё ещё кружат над их головами, а сирена перестаёт звучать. Они переглядываются и срываются с места.

— Ой, моя шея!

Чарли бежит следом за Билли, явно отставая от него, потирая затёкшие чувствительные мышцы в попытках унять склеившуюся боль, кричит, чтобы он подождал ее и Билли замедляется, вытягивает руку и машет, выглядывая из-за угла, озаряясь по сторонам, повторяя на повороте:

— Ты можешь ещё медленнее?

Чарли пыхтит, возмущается, причитает, что зря они всё это затеяли и лучше бы она осталась в кабинете, но ускоряется, ухватившись за пояс джинс Билли. Он тянет ее за собой и прикладывает указательный палец к своим губам, шикает и прислушивается к звукам шагов, разносившимся по стенам школы, а Алвин кашляет, согнувшись, опираясь ладонями о колени.

— Как так вышло, что у человека, который постоянно ездит на велосипеде, у тебя дыхалка ни к чёрту?

— Не знаю, спроси у человека с велосипедом, я хожу пешком уже как два месяца.

— И всё равно хрипишь, как заядлый курильщик.

— Как ты?

— У меня всё хорошо, — Билли выглядывает из-за угла, дверь их кабинета открыта, и он ничего не слышит, — путь свободен.

— Нет, ты не понял шутку, — Чарли дёргает его за футболку, привлекая внимание на себя.

— Всё я понял, отвали, — он берет ее за руки, отталкивает от себя и поворачивает лицом к пустому классу.

Чарли возмущённо бормочет что-то, заходит в кабинет и садится за свою парту, а Билли — за свою. Их вещи остались неподвижно лежать, остатки от рваных листов для эссе валялись на полу из-за пропущенных порывов ветра, жалюзи покачивались у открытого окна и Билли таит надежду, что свежесть воздуха улицы заберёт специфичный шлейф запаха, который они принесли с собой в кабинет. Чарли откидывается на спинку стула, запрокинув голову, замирает, Билли видит даже через бесформенный свитер, как часто поднимается и опускается ее грудь. И резко Алвин подрывается, хватает валяющуюся на полу сумку, копошится в ней, достает что-то, насыпает в руку и кидает без предупреждения в сторону Билли всё остальное. Он ловит рефлекторно, в кулак, и понимает, что держит в ладони полупустую пачку мятной жвачки. Чарли одними губами произносит «Пожалуйста» и подмигивает в тот момент, как мистер Лейнкенс заходит в кабинет.