Со вторника на среду (2/2)

— Заткнись хоть на минуту! — он шипит, цедит сквозь сомкнутые зубы, до боли сжимает руку вокруг ее лица и Чарли мычит, дышать нечем, рот плотно зажат, она вырывается, стучит кулаками по его груди, пинается, но Билли всё равно умудряется оттащить ее за сторону дома, подальше от входной двери, и отпускает.

— Ты больной?! Можешь не отвечать, я вижу.

Чарли пытается отдышаться, усевшись на траву. Бросает в жар, ладони мокрые, сердце колотится бешено, бьется о ребра и удары его кровью в ушах пульсируют, ветер обдувает, холодит вспотевшую спину сквозь прилипшую к коже водолазку. Билли падает рядом и Чарли не сводит с него чернеющий в уголках глаз гнев, он бросает в пустоту тихое, почти неслышное «Прости» и голову опускает, будто раскаивается. Чарли сдерживает себя, чтобы не наорать, не обматерить и не послать его вместе с ненужными извинениями куда подальше. Они молчат, и тишина ватой уши закладывает. В голове проносится недоумение и абсолютное, блять, непонимание происходящего. Чарли проводит пальцами по щекам, надеясь, что к утру синяки не проступят.

— Я не хотел.

— Ох, еще бы ты этого хотел, Харгроув. Почему с тобой так сложно? Ты мог ведь просто сказать, что не надо идти к двери, будто бы я не поняла, но нет, ты снова разыгрываешь херовое представление и опять втягиваешь в это меня. Ты уже камнями в почках у меня отложился, — в ее словах нет ни намека малейшего на сарказм или ехидство, голос тверд, как камень заточенный. Билли поворачивается на его звук и горько усмехается, а взгляд скользит — зацепиться не за что, выражение лица ее нечитаемое, а его внутри на две части разрывает. Он впервые с Чарли был искренен в своем сожалении за то, что спьяну подпустил достаточно близко, почти дал шаг сделать в гниющее вязкое болото его существования, которое пряталось за деревянной входной дверью, но сработал рефлекс, годами натренированный, клеймом страха выжженный в мышцах, не позволяющий никого подпустить.

— Лезь в окно и оставь меня в покое, — Чарли устала, раздражена, подорванные за несколько часов проведенных с Харгроувом нервы оголенными проводами бьют двести двадцать во всем теле. Билли в ответ голову задирает, вслушивается в стены дома и Чарли невольно ему вторит, только в отличие от него, не слышит ровным счетом ничего, а Харгроув начинает колебаться, сомнение в дальнейших действиях расползается по венам, каждый мускул свинцом наливается и он бросает взгляды на машину, Чарли не нуждается в умении читать мысли, чтобы понять, какая идея лампочкой загорается над головой у Билли.

— Только не думай спать в машине, боишься монстра под кроватью?

Она не знает, но по смешанным эмоциям, бьющимся волнами в его глазах, начинает догадываться, что чудовище в лице кого бы оно ни было есть. Маска напускной уверенности, сросшаяся с его лицом, дает трещину, просвет, через который на Чарли смотрит не нахальный мальчишка с раздутым до стратосферы самомнением, ничего не представляющий из себя, кроме отполированных до блеска черных ботинок и идеальной в своей небрежности прически, а надломленный подросток, Чарли начинает чувствовать себя откровенно паршиво и неловко от отсутствия какой-либо ответной колкости и навалившейся серьезности.

— Уильям! — приказной тон, громкий, отчетливый, гневный и до чертиков схожий с голосом Билли. Они оба синхронно поворачиваются в сторону приоткрытого окна, Чарли остается на месте, а Билли подрывается с места, хватается руками за раму и поднимает ее еще выше. Чарли не видит, но слышит, как с глухим ударом Билли приземляется на пол. Она подбирается ближе и вытягивает шею, заглядывая в его комнату под углом. Билли включает настольную лампу. От резкого света перед глазами калейдоскопом скачут пятна, а взгляд падает на постер с полуобнажённой женщиной, беспорядок, созданный из кучи одежды и, черт его знает, чего ещё. Чарли надеется, что все соседи Харгроувов уже видят десятый сон и не вызвали полицию, приняв их за воров-домушников. Билли возвращается к ней и начинает опускать окно обратно, отгораживая ее от своего мира, но не успевает — дверь в его комнату распахивается, она вне поля зрения, но по удару об стену становится понятно, что тот, кто ее открыл, был тем, кто окликнул Билли ранее. Билли разворачивается, прикрывая спиной окно, а Чарли отходит и инстинктивно вжимается всем телом в белую стену дома.

То, что происходит дальше парализует, сковывает цепями накатившего страха каждый сустав и мускул. Не пошевелиться. Не видит людей, лишь игру теней, отбрасываемых на землю, въедающуюся в память до малейшего сгиба руки и движения головой. Чарли слышит всё, ловит каждое слово, сплюнутую ненависть и ярость, от которых блевать тянет, жмурится от срывающихся криков и тяжёлой поступи, кожей ощущает грозовой тучей нависшее ответное молчание, ее наизнанку выворачивает от звука грубого удара, от понимания, кто это делает и с кем, на душе погано становится, что не вмешивается, не позволяет, а от слёз, сука, в глазах мутнеет и режет. И та идея, что незамедлительно на ум приходит, кажется до омерзения дурной в момент ее воплощения и правильной уже после. Просто сбежать. Со всех оставшихся сил бежать домой и не оглядываться.

***</p>

Ночь Чарли провела в беспокойстве. Мысли безостановочно жужжали, вопросы бились о виски тупыми ударами и застывали в духоте комнаты — ни на один ответа подобрать не получилось. Окна плотно закрыты, шторы задернуты и все замки щелкнули. Чарли никто не преследовал, кроме случившихся тогда минутами ранее событий, гнавших ее, словно остервеневшие дикие псы, готовые острыми клыками вонзиться ей в ноги, перегрызть сухожилия, вгрызться в глотку и полуживую утянуть обратно. Её — невольного свидетеля. Она прошла все стадии принятия: от истерического надрывного крика, заглушенного подушкой и спрятанного под одеялом, до сквозящей пустоты в голове и измерения комнаты шагами под не сдерживаемые яростные ругательства. Чарли знает о домашнем насилии лишь понаслышке, из телевизора, случайно подслушанных обсуждений между полок магазина и воспоминаний отца, рассказанных в ночные беседы на кухне. В голове никак не строилось чёткая картина осознания, через что Билли вынужден был проходить. Придуманная ею его биография разбивалась о выросшие каменные скалы реальности, а жалость — первое, что пришло на ум, но образ Билли, всплывающий в голове, не складывающийся с тем, который глаза развидеть уже не способны, красноречиво давал понять, что ее жалость она может выкинуть на помойку. Второе — рассказать папе. Аккуратно, ненавязчиво. Ей было до омерзения противно от принятия того, насколько необходимо важным было посвятить в это отца и что Билли понимал ещё в тот момент, стоя в комнате, выслушивая вопли отца, что Чарли скажет и кому, поэтому она до сих пор молчит, в сомнениях захлёбывается и молчит.

— Сначала машину мою в розовый, а теперь и ключи воруешь, да, Алвин? — раздаётся над ухом тихий, разъярённый шепот, и это не то, с чего хотелось начинать утро, особенно, когда первой в расписании стоит математика.

Билли раздражения не прячет так же, как и Чарли виду, что испугалась, не подает — лишь плечами неуловимо подергивает, отодвинуться ближе к парте хочет, но рука Билли спинку стула ее удерживает, крепко, и назад оттаскивает, градусов на девяносто разворачивает с резким скрежетом металла по полу, и Чарли нос к носу с Билли встречается. Он не моргает. Сверху вниз взглядом изучающим окидывает, наклоняется, руки по обе стороны от Чарли, чтобы не выскользнула как обычно, но она и не собирается, хотя мысль о том, чтобы схватить сумку и сбежать, вертится в голове. Знает, о чем поговорить он хочет, возможно, предупредить или ещё хуже — запугать.

Чарли ждала его ещё задолго до начала урока. Пряталась в коридоре около входной двери, поглядывая через прозрачные стеклянные вставки, в ожидании появления злосчастной синей, но такой вычурной машины. Она не появилась ни через пятнадцать минут, ни через десять, а за пять минут до начала занятий на Алвин подозрительно стал коситься проходящий уже в третий раз туда-обратно уборщик, не говоря уже о других учениках и двух учителей, один даже поинтересовался о ее самочувствии. Разговор планировался приватный, без развешанных ушей и лишних глаз. Один на один, но Уильям, не изменяя своему самодовольному бахвальству, явился за минуту до урока и первым вступил на сцену, потянув под ослепляющий свет софитов и Чарли, которая в силу характера не может не подыграть — расслаблено на спинку деревянную откидывается, ноги скрещивает, в улыбке расплывается и ямочки на щеках видны становятся.

— Уильям, как дела? — саркастичность вопроса между строк читать нет необходимости, она не скрывается, прямиком в лоб бьет рядом с тем местом, где у Билли со вчерашней ночи синяк проглядывается из-под кудрей, от которого у Чарли сердце удар пропускает и желание отбросить привычное общение овладевает, рука тянется к месту ушиба, но Алвин одёргивает себя и вместо того, чтобы осмотреть Билли, она поправляет волосы, убирая за ухо.

— Ключи где? — голову чуть в бок склоняет, в четко произнесенном вопросе сквозит призрением. Чарли недоумевает и это мягко сказано, в карих глазах читается самый настоящий ахуй и полнейшее непонимание того, о чем Билли ее спрашивает.

— Ты серьезно сейчас? О гребаных ключах говорить решил? — она шепчет в ответ, а то, что со стороны других учеников, замерших в качестве случайных зрителей открывшегося перед ними представления, выглядит словно усмешка на губах Билли, перед Чарли рисуется хищным оскалом, в радужке синей буря закручивается, но она глаза не закрывает, взгляд не опускает и не отводит. — Не знаю я, где они, отвали.

Маленькая сценка рушится под трель школьного звонка. Остальные ученики рассаживаются по своим местам под тихие обсуждения новоявленных сплетен, миссис Роджен входит в кабинет. Билли не успевает и рта открыть, а Чарли отчетливо ощущает тяжесть недосказанности, свинцом повисшую в воздухе между ними. Миссис Роджен кладет папку с бумагами на свой стол и откашливается, призывая к тишине и пытаясь привлечь к себе внимание. Билли первый прерывает игру в гляделки, смиряет Чарли сердитостью взгляда и переводит его на учительницу, отталкивается от парты и идет к своей, а Чарли пододвигает стул вплотную и утыкается в учебник на случайно открытой странице. Ей хватило нескольких минут неподдельного интереса одноклассников и больше обращать его на себя желания нет, а смех рвущийся скорее истерический нежели неловкий от проведения пересекающей линии параллельных, несвязанных ситуаций. Хочется стукнуть себя по голове учебником, а лучше сразу об парту приложиться. Выражение «не в том месте, не в то время» — очень точно описывает ее ненамеренное проникновение в жизнь Харгроува.

Положа руку на сердце, Чарли была бы готова поклясться коллекцией пластинок Нэнси Синатра, что в тот день, с месяц назад, ничего не видела и не слышала, но увы. Мистер Лейнкенс, которому она помогала печатать задания для восьмого класса, сам попросил ее найти миссис Роджен, чтобы одолжить у нее справочник, вряд-ли он догадывался, что она будет не одна. Насколько смело и без стука Чарли ворвалась тогда в кабинет, настолько быстро она закрыла дверь обратно, опустившись на корточки, осознавая увиденное — миссис Роджен сидела на столе, листы с контрольными разбросаны по полу, ее всегда собранная волосок к волоску прическа растрепалась, а узкая серая юбка задрана так высоко, что кружевную линию ее чулок забыть до сих пор не выходит. Признаться честно, Чарли была уверена, что она носила колготки. Узнать того, кто стоял рядом труда не составило — эту кудрявую голову и задницу в синих джинсах спутать не получится. Что поделать — заглядывались все, Чарли исключением не была.

То, что ее появление не оставили незамеченным, она поняла через замочную скважину, когда Билли, застегивая пуговицы на рубашке, направился к двери. Решение было принято молниеносно и бежала она по пустым коридорам быстро, но Харгроув, она до сих пор не знает как, обогнавший ее, за руку больно дернул и в кладовку утянуть пытался, несмотря на сопротивление. Не первое их столкновение, третье, кажется, Чарли со счета сбиваться начала ещё до него, а Билли верить в ее оправдания и то, что не видела она ничего, не был настроен. Чарли тогда спас сам мистер Лейнкенс, будто услышавший ее мысленные молитвы, он шёл по коридорам и, практически, расцепил их по разные стороны. Чарли тогда тоже ничего не сказала, молчала и отнекивалась, но слухи просочились, не она дала им отправную точку, хотелось жуть, но миссис Роджен ей нравилась, а стены школы молчать не стали, но слухи таковыми и остались, подтверждение им Чарли бережно хранила и, возможно, один раз шепнула подруге, возможно. Билли не докажет.

Миссис Роджен объясняет тему, новую, сложную, пугающую логарифмами, а Чарли ёрзает на стуле, голову не поднимает, спиной чувствует, как тяжёлый острый взгляд с другого конца кабинета режет по диагонали. Некомфортно. Спину печёт, Чарли бесится, возмущение от перепадов в поведении Харгроува растёт с каждой прошедшей десятой минутой урока, плавит клочки оставшихся нервов, нога подрагивает под партой, а концентрация на решении примера становится просто невозможной. Если ему так хочется в игры поиграть, то пожалуйста, только без неё. Пусть делает это сам с собой или с Джейсоном, Харрингтоном, да с кем угодно вместо того, чтобы дыру в ее свитере прожигать и от разговоров бегать.