1 (1/2)

Парадокс летних каникул заключался в том, что фактически, если верить календарю и признанным в человеческом обществе правилам измерения времени, они длились дольше прочих, но по ощущениям заканчивались быстрее…

Еще вчера звенел последний звонок, и Ярослав покидал школу, опьяненный предстоящим праздником безделья, а уже сегодня тосковал, наблюдая за тем, как первый за долгое время прохладный ветерок собирал с деревьев урожай сухих листьев.

Больше необходимости возвращаться за парту, его печалило знание, что на днях ему предстояла встреча со старым врагом: туфлями с острым носом. Богомерзкие туфли не давали ему покоя вот уже десять лет, с тех пор, как он пошел в первый класс.

Самое ужасное, что амбассадором уродливого и ненавистного элемента его гардероба являлась его родная мать. Женщина, которую Ярослав большую часть времени любил, а оставшуюся уважал и немного побаивался.

Именно ее непреклонный авторитет год за годом понуждал его идти против себя, и являться на первое сентября в туфлях, хотя очень хотелось обуть кроссовки, как это делали остальные парни.

Другие матери относились снисходительно к современной моде, но только не его Марта Константиновна. В свои двадцать, как она сама говорила, «с хвостиком», где хвостик растянулся еще на два десятка лет, она беспощадно отстала от жизни. Не понимала мотивов современности, и старалась утащить в пучину темного Средневековья и своих сыновей, по воле злого Рока зависевших от нее, как минимум материально.

Одно радовало: до похода на рынок оставалось чуть больше недели, а друзей Яр увидит уже сегодня вечером.

Во время его отсутствия на районе произошла масса интересных событий, и ему не терпелось узнать о них из первых уст. Пацаны обещали в подробностях рассказать, чем окончилась последняя стычка с филологинями, откровенно презиравшими ретро-культурные архаичные установки остаточных явлений радикального патриархата, и как Кабан пережил это, не схлопотав интеллектуальный удар. Обещали поделиться пикантными историями со дна любовных омутов, и пожаловаться на Леонида Тихоновича, местного революционера-любителя, обратившего заброшенную детскую площадку в старом дворе в эпицентр контр-имперских сил, из-за чего пришлось перенести место сходки за гаражи, ближе к лесополосе, в народе именуемой Дремучей Чащей.

Его не было дома всего две с половиной недели, а будто прошла целая жизнь! И как же ему не терпелось снова стать ее полноценной частью.

Окончив с ужином, он встал из-за стола и оставил посуду в раковине.

— Мам, я ушел, — крикнул он, выходя в коридор и обувая кеды.

— Ты поел? — послышался напряженный женский голос из глубины квартиры.

— Поел, — закатил глаза Яр. Семнадцать лет не тот возраст, когда стоит заглядывать сыну в тарелку! Когда мать уже поймет, что он почти мужчина, а не ребенок?..

— Посуду помыл?

— Потом помою!

Послышались шаги. Ярослав тяжело вздохнул, на всякий случай не завязывая шнурки. Вдруг у матери плохое настроение, и она решит прочитать ему лекцию про поддержание чистоты и уважение к ее труду?..

Яр, безусловно, труд этот уважал, но парни и так слишком долго ждали. Можно ведь перенести мероприятие по уборке за собой на пару лишних часов?

В коридоре показалась Марта Константиновна. Высокая и худая, она выглядела чуть старше своего возраста. Это объяснялось тяжелой работой, а работала она постоянно, не покладая рук. А-ну, попробуй прокорми, одень и обуй двух парней, один из которых рос, как на дрожжах, а второй обладал поражающей склонностью к порче вещей и крушению окружающего пространства.

Несмотря ни на что, Марта Константиновна все же оставалась красавицей. Жаль, что от ее утонченной внешности Ярославу достались разве что глаза, цвета льда, и идеальный нос. Во всем остальном он пошел в отца: высокий, плечистый, с волосами цвета меди и бледными веснушками. Долговязым или тощим Яр никогда не был, но и плотным назвать его было нельзя. Уж набрать пару-тройку килограммов ему точно не помешало бы, особенно, если он собирался поступать на спортфак.

— Потом, так потом, — не оправдав худших его ожиданий, благосклонно произнесла мать. — Во сколько вернешься?

< Ярослав пожал плечами.

— Не знаю. Но ты не жди.

— С кем идешь-то?

— Да, как обычно. С парнями.

Марта Константиновна кивнула, и тут же добавила:

— Я сегодня видела Влада, когда возвращалась домой из магазина. Помог мне донести пакеты, — с некоторой неуверенностью поделилась Марта Константиновна, всматриваясь в лицо сына.

Ярослав скривился, как от зубной боли, при упоминании соседа. Периодически мать старалась дознаться, отчего их крепкая дружба распалась, ведь она сама в Владе души не чаяла, но Яр не сдавался. Во многом потому, что сам не понимал, как это у них вышло: поссориться. Однако, что он точно понимал, так это то, что мириться не входило в его планы. Слишком много воды утекло с тех пор, как они в последний раз делали вместе уроки или смотрели фильм.

— Мам, я опаздываю, — избегая лишних расспросов, отмахнулся он.

— Куда? За гаражи. Тоже мне, светское мероприятие, — фыркнула она, но больше сына задерживать не стала. Взъерошила на прощание его волосы, сунула в карман немного денег, и вернулась к своим делам, пообещав напоследок, что о посуде не забудет.

Выйдя на этаж, Яр остановился, чтобы помахать рукой перед квартирой напротив. В квартире жила легенда района, Ларисочка Карловна. Ларисочка Карловна родилась предположительно еще в Царской России. По крайней мере, двумя главными страстями в ее бессмертном существовании являлись война с «комуняками» и Колечка Второй.

Однако, не пугающе внушительные лета стали главной причиной популярности старухи на районе, и даже не ее политические взгляды. Основной причиной ее популярности являлся неискоренимый дух борца, который она несла по дороге своей жизни, словно олимпийский факел.

Боролась Ларисочка Карловна со всем, чего не понимала, а не понимала она многого. Ее священная битва за правое дело обыкновенно перерастала в чей-то инфаркт (особенно это касалось представителей органов ЖКХ или социальных работников), но Ларисочке Карловне ничего за это не было. Местный участковый так ее боялся, что прощал ей все, начиная от скандалов в очередях на Почте, и заканчивая подглядыванием за соседями в бинокль, незаконное перехватывание телефонных сигналов соседей, и адские шумы по ночам. (Ларисочка Карловна утверждала, что это не шум, а потустороннее радио, немного специфическое, но способствующее очищению разума и духа.)

— Здравствуйте, Ларисочка Карловна, — вежливо поздоровался Ярослав.

Хоть ему никто не ответил, он знал, старуха стояла на посту и следила за ним в глазок. Говорили, у нее подле двери и лежанка имелась, чтобы в особенно располагающие к наступлению злодеев дни не проморгать, как один из них подкрадывается к ее обетованию.

Проявив вежливость, но не дожидаясь, пока соседка выползет и загрузит его безумием, копошащимся под седыми волосами в режиме нон-стоп, Яр сбежал вниз по лестнице и выскочил во двор. На пороге подъезда тринадцатого дома он вдохнул полной грудью.

Он дома!

— Мяв.

С подоконника, принадлежавшего шестой квартире, спрыгнула огромная черная кошка. Помнится, они с Владом подобрали ее еще в детстве, и уже тогда кошка была старой. Не как Ларисочка Карловна, конечно, с ней в принципе могло соревноваться в датах выдержки только элитное дорогое вино, уходящее на аукционах за семизначные суммы, но все равно, кошка был старой.

— Жива еще, Тьма? — Яр склонился к огромному животному, почесав ее за ухом. Спрашивал он, скорее, для проформы. За десять минувших лет кошка ничуть не сдала, и, судя по виду, не собиралась. Ее зеленые глаза оставались все такими же ясными, клыки острыми, а шерсть лоснилась. — Хорошая девочка. Я по тебе скучал. Что ты тут, присматривала за ним? Правильно. Он без тебя не справится, потому что в башке вата сахарная, а не мозги.

Вспомнив о старом друге, Яр нахмурился, и оставил кошку, посмотрев на плотно завешенное газетами и бумагами окно тринадцатой квартиры. Интересно, он сейчас дома или снова шатается по какому-нибудь кладбищу, изображая из себя «не такого, как все»?

На самом деле, многолетняя ссора за минувшее лето перестала казаться Ярославу такой уж серьезной. Может, он повзрослел, а может просто неудачно приложился головой о воду, прыгая с пирса, но в уме его и душе точно что-то изменилось. Еще в начале лета он о Владе слышать ничего не хотел, а уже теперь думал, что, пожалуй, не стоили их прежние разборки таких жертв. В детстве они были по-настоящему близки, и как же это глупо, что близость их оборвалась, братство утратилось, а… Яр теперь точно не мог сказать, по какой причине.

Спохватившись, что его ждут, Яр выкинул из головы лишние мысли, и двинулся дальше, вглубь района, в направлении кругляка, где они с пацанвой условились встретиться. И место это они выбрали не зря. В кругляке заправляла Егва, старуха со странным именем, любившая отвесить крепкий родительский подзатыльник тем, кто по ее мнению рано брался за горячительные. Тут же стоило отметить, что сама Егва, если верить ее словам, пристрастилась к скрашивающим экзистенциальность человеческого бытия атрибутам (выпивке и хорошему табаку) в одиннадцать, так что теперь продавала пиво и сигареты каждому, кто преодолел первый порог пубертата. Это делало ее любимицей в глазах мальчишек, считавших лучшим досугом выпить пива за гаражами и покурить запрещенных матерями сигарет. Известно ведь, что сладок тот плод, за который придется расплачиваться, если кто узнает, что ты нарушил заповедь к нему не прикасаться.

До кругляка Ярослав добрался быстро, и тут же расцвел, увидев стайку потрепанных мальчишек, грациозно переходивших дорогу перед кругляком.

— Быстрее, балбесы!.. — нервно выкрикнул в открытое водительское окно Анатолий Васильевич, единственный случайный участник дорожного движения в такое время. Анатолий Васильевич, отчаяннейшей породы человек, в прошлом году обменял заначку на «Шестерку» баклажанового цвета. «Шестерка» две тысячи пятого года выпуска, до появления Анатолия Васильевича собиравшаяся отправиться на заслуженный покой, не уставала мстить за лишние часы эксплуатации, и пакостила новому владельцу по любому случаю. По пальцам можно было пересчитать дни, когда она не заглохла в течении сорока минут от начала поездки.

— Не шуми, дядь Толь! — отвечал с присущей ему ленцой Малой, самый младший и дерзкий член компании. — Тише едешь, дальше будешь.

— Заглохнет, знаете кого толкать заставлю, — погрозился тот.

Пацанва, окинув взглядом унылую «Шестерку», всем своим видом демонстрировавшую, что единственное направление, в котором она готова двигаться без посторонней помощи — кладбище доисторических моторов, ускорила шаг. Толкать старушку никому не хотелось.

Ярослав догнал ребят уже у кругляка. Кабан, Малой, Серуня и Философ поочередно протянули ему руки. Яр с таким же деловым видом ответил на рукопожатие.

— Ну че, как оно на морях, Ярик? — спросил Малой, пока все они ждали Серуну, взявшего на себя ответственность закупить пиво и сигареты на компанию.

Пацаны неодобрительно покосились на Малого. Ярослав не любил, когда его называли «Яриком», а пацанва не из тех общественных объединений, что делает своим членам неприятно. Но Малой совсем другое дело. Когда-то в детстве он с Яром не поделил песочницу, а позже девочку в детском саду, а потом и негласный титул главаря пацанвы, авторитета, к которому прислушивались… Именно по этой причине он не упускал случая воткнуть в Ярослава шпильку, постараться принизить его в глазах друзей, продемонстрировать собственное превосходство.

Ярослав не велся на провокации, хотя сам Малого недолюбливал. Гаденыш вызывал в нем чувство раздражения и жалости, какое испытываешь к тем, кто, с одной стороны, приносит тебе дискомфорт, а с другой слишком несчастен и жалок, чтобы всерьез на него злиться.

Судьба у Малого была непростой. Мать оставила его, перебравшись в соседний город, чтобы устраивать личную жизнь с мужчиной, а сына бросила с выпивающим отцом. Отец парня часто поколачивал, отчего тот озлобился и стал гнусным типом. В каком-то смысле Яр его даже понимал, и более того, полагал, что если бы его папаша в свое время не сбежал в Алтайские леса, кормить шизофрению ложными надеждами, он сам мог оказаться на месте того, кто его поддразнивал.

От мыслей этих вся злоба на парня проходила, уступая место состраданию и жалости. Ярослав остывал.

— Жарко там, — пожал он плечом. Поняв, что шпилька отлетела от толстой кожи, Малой скуксился. — Всюду люди. Пиво теплое. И то, чтобы его попить, приходится ныкаться. Про сигареты молчу. Матушка после своей операции на ренитную пазуху запахи чувствует лучше, чем кошка. За тридцать метров определяет, если я дымил.

— Че она тебя вообще с собой потащила? — фыркнул Кабан.

Кабан — невысокий, широплечий парень с массивной челюстью и кривыми клыками, выпирающими чуть вперед по сравнению с верхним рядом зубов, получил свое прозвище за то, что большую часть времени представлял из себя человека тихого и мирного. В оставшуюся же малую часть, когда того требовали обстоятельства уличной драки, он обращался яростным вепрем.

Однажды он так разошелся, что прокусил одному парню щиколотку до кости. За это его и прозвали диким Кабаном. Случилось это еще во втором или в третьем классе, но с тех пор Кабан не раз подтверждал удачность подобранного прозвища, и то прикипело к нему, как второе имя.

— Да кто его знает… Считает, совместный отпуск нас сплотит. А у вас тут что, как?

Пацанва переглянулась между собой и как-то безрадостно вздохнула.

— Скучно, — флегматично отозвался Философ.

— Ну не скажи, — не согласился Малой. — Раскажи-ка про филологов…

— Про филологинь, — поправил Философ. — Слышишь, как звучит?

— Будто сама кара Божья надвигается на тебя, вооруженная до зубов изысканными оскорблениями и женскими штучками.

— И им же лица не начистишь, — мрачно заметил Кабан. — Девочки, все-таки.

— В этом году много девчонок в общагах? — догадался Ярослав.

— Девчонок? Там полно всяких. Есть такие, с первого раза даже не поймешь, парень или девчонка. Я как-то так хотел к одному прицепиться, чтобы за слова свои пояснил, а он мне как пропищит елейным голоском: «Уважаемый, Вы, кажется, ошиблись кругом общения. Я на языке примитивных организмов не разговариваю. Мне уровень образования и самосознания не позволяет до такого опуститься». А я ему, или ей, черт разберет: «Ты че, девка?», а оно мне: «Не «девка», а идентифицирую себя, как как-то-там-гендерная женщина». Я вообще попутал. Зачем она себя-то сама обозвала, если я есть? Или это он? Тем более, нелогично! Ушел, короче, расстроенным, домой. Всю ночь гуглил, что это за гендеры, и все равно ничего не понял.

— Ааа, это та самая, на пацана похожая… — понял Малой, развеселившись. — Кабан про нее уже неделю трещит.

— Да она жуткая! И живет где-то неподалеку…

Кабан задумался, поднимая взгляд к небу. Все выдержали паузу, ожидая продолжения, но продолжения не последовало. Кабан закончил мысль, забыв об этом сообщить. Так парни и дождались Серуню, нагруженного двумя черными пакетами. Лицо его сияло, как начищенная монета. Удалось! Продали!

Не то, чтобы парни сомневались в доброте душевной Егвы, но все же, при виде пакетов приободрились. Они собирались сниматься с якоря, направляясь к новому убежищу, когда мир переменился. Теплый летний ветерок подул яростнее, на небесную лазурь наползла злая туча, сопровождавшаяся громом. Где-то вдалеке закричал ворон, вестник смерти и погибели, нагоняя жути.

Только единственное создание на районе всегда сопровождалось этим темным шлейфом, неосязаемой злой бурей: Влад.

Внука старой дьяволицы Владвены, от которой здравомыслящие убегали, размахивая осиновым колом, местные недолюбливали. Ярославу это казалось несправедливым. В отличии от Владвены, жуткой во всех отношениях, Влад был просто мрачным. При этом, он не демонстрировал признаков агрессии или девиантного поведения, напротив, в любой ситуации оставался спокоен и мягок, предпочитал не вступать в конфликты, да и просто держался в стороне от людей.

За что же его невзлюбили? За акцент. За то, что он, как и бабушка, предпочитал траурные одеяния, и прятался от солнца под бесконечно огромными балахонами и козырьками кепок. За то, что не любил вести светские беседы, не посещал мероприятия, не позволял сблизиться с собой, и сам ни с кем сближаться не стремился. Людей такое настораживало, отталкивало.

Людей, не считая восьмиклассниц. Уж восьмиклассницы души во Владе не чаяли, считая его идеальным предметом своих любовных томлений. В таком возрасте все они любили загадочных хронических субдепрессивных дрыщей.

В школе румыну нередко доставалось за его облик и характер. Тихость и замкнутость Влада, его скучающее выражение лица и манера речи, окончательно припечатали за ним среди сверстников клеймо изгоя. Увы, Яр долгое время был одним из тех, кто поддерживал этот взгляд, а теперь, увидев соседа, устыдился.

Сердце его застучало в груди, а в горле встал неприятный комок. За лето Влад совсем не изменился, но зато изменился Ярослав, и что-то внутри него сжималось от стыда, пока парень приближался к кругляку, делая вид, что не замечает толкавшуюся у входа стайку парней.

Чем ближе подходил Влад, тем сильнее у Яра скручивало желудок. «Такой, как и всегда», — подумал он, собираясь поторопить парней, чтобы не столкнуться с Владом нос к носу, но Малой вовремя понял его замешательство, так что воскликнул:

— О, смотрите, кто идет!..

Влад остановился перед парнями, скользнув по ним взглядом. Взгляд этот не выражал ничего, кроме усталой скуки.

— Как дела твои? Сто лет тебя не видели! — Малой расцвел на глазах. Будь его воля, он бы бросился Владу на шею. Яр скривился в отвращении. На какие еще унижения готов этот человек, просто чтобы досадить ему?.

— Мне нужно пройти, — коротко ответил он, убирая руки в карманы.

Не дожидаясь нового вопроса, он постарался обогнуть парней и скрыться в кругляке, но не тут-то было. Малой не позволил ему так просто отделаться.

— Манеры не твоя сильная сторона, а?

Рука парня легла на плечо, упрятанное в такую-то жару под длинную толстовку с капюшоном. Влад остановился. Серые, как густой туман, глаза опасно похолодели. Малой не заметил притаившуюся в них угрозу.

— Что тебе нужно в магазине? Это не секрет?

— Сигареты.

— Так этого добра у нас полно! — хмыкнул Малой. — Слушай, мы тут с пацанами выпить собрались. Пойдем с нами? Лето подходит к концу, а мы так ни разу не пообщались по-человечески.

— С нами? — встревожился Кабан, нашаривая под футболкой крестик. Потом он посмотрел на опускавшееся на горизонт солнце, а потом на других пацанов. — За гаражи?

— Ну да, — полный энтузиазма, Малой обнял Влада за плечо, и потащил его в сторону гаражей. Влад не сдвинулся с места. Стоял, как вкопанный, выжидающе наблюдая за тем, как развернется представление дальше.

Малой явно прикладывал немало сил, чтобы сдвинуть с виду худенького румына с места, но у него отчего-то не получалось. Ярослав усмехнулся про себя, злорадствуя унижению парня. Он-то знал, что Влад несмотря на свою комплекцию, обладал силой такой же, как здоровый Серуня, а может и Кабан.

Аномалия развития, иначе не назовешь, но факт оставался фактом.

— У меня полно дел, — холодно отрезал он, сбрасывая с себя руку Малого, и собираясь продолжить путь, но тут дорогу ему перегородил Философ.

Пожалуй, из всей пацанвы, только он один вызывал в румыне подобие искренней симпатии. Два или три раза Ярослав видел, как парни разговаривали в школе на перемене, куря в тайном уголке. Друзьями они не являлись, но, если Влад умел питать приязнь к людям, к Философу он явно питал ее зачаток.

— Слушай, пойдем с нами. Я уже устал обсуждать подшипники, цены на нефть и необходимость накачаться до одиннадцатого класса, чтобы нравиться девочкам. Будь другом, составь мне компанию. Ты читал Шопенгауэра?..

— Меня ждут, — предпринял очередную попытку не вляпаться в историю с пацанвой Влад, обходя и это препятствие.

Обогнув Философа, он неловко повернулся и споткнулся, ударившись плечом о плечо Яра, все это время будто скрывавшегося в толпе парней. Они встретились взглядами. У Ярослава душа в пятки ушла, когда он заглянул в холодные серые глаза, в которых купались скука и подобие раздражения.

— Привет, — как-то хрипловато выдавил он, пряча руки в карманы.

Влад молча смотрел ему в лицо, не произнося ни слова. Это длилось секунд пять, но Ярославу показалось, что пять вечностей подряд. Артериальное давление добралось до своей критической нормы, и у него едва не случился криз, когда Влад наконец устало вздохнул, будто очень об этом пожалеет, и повернулся к парням.

— Один стакан, — сказал он, и все радостно закивали.

Все, кроме Яра, вросшего в землю, и Кабана, поглаживавшего скрытый под футболкой крестик на груди. Судя по его потемневшему лицу, он забыл дома свои счастливые четки и бережливую иконку, которую бабушка подшивала его потайным стежком в кармашек, чтобы злые силы его не сглазили.

За гаражами парни организовали по-настоящему уютное пространство. В центре небольшой поляны стояло кострище, вокруг которого лежали толстые поваленные бревна. На деревьях были развешены гирлянды на батарейках, дававшие мягкий желтый свет. Парни набрасывали их на ветви всякий раз, как приходили, чтобы те случайно не испортились от дождя или не угодили в руки к воришкам или детям.

Сидя в окружении огоньков, греясь у костра, парни вели оживленный разговор, передавая друг другу пиво. Первая бутылка ушла быстро, вторая ей не уступила. Ярослав, с трудом переваривавший присутствие в компании Влада, пил быстрее и больше всех, за что пацаны выказывали ему уважение, но просили поубавить пыл. С «трупом» после никому возится не хотелось.

Больше всех трепался в тот вечер Малой. Он поднимал преимущественно темы дружбы и товарищества, не уставая повторять, как важна дружба, и что предательство между настоящими друзьями недопустимо.

— Считаю тот, кто бросил друга — свинья настоящая, а не человек. Если бы мы все не были, как один, то давно бы нас с соседнего района парни бы гоняли, и филологини тоже.

— Согласен, — кивнул наивный и добрый Кабан, не ощущавший подвоха. — Я в детстве с лучшим другом поссорился из-за ерунды, до сих пор обидно. В детском саду он украл у меня игрушку, и сказал, что это его. А это была моя любимая, я с ней спал. Так его мать нагло заявила, что я вру, и мол, кто мои родители. Все знают, что алкаши постоянно чужое прибирают к рукам… Так обидно! Ну, перебирает батя иногда, с кем не бывает. Но он честный человек. Всю жизнь на заводе. Научил меня правильным мужиком быть. Короче, я тому подлецу отмстил. До того дня не дрался никогда в жизни, а тогда взял, и разбил ему нос. Толкнуть хотел легонько, да что-то увлекся…

Все многозначительно промолчали, прекрасно зная, чем обыкновенно такая увлеченность Кабана заканчивалась.

— Ты в детстве спал с игрушкой? — удивился Философ. После того таинственного предателя, повлиявшего на Кабана не лучшим образом, он был его вторым лучшим другом. Одному Богу известно, как два таких разных по складу характера и ума человека сошлись, стали друзьями не разлей вода.

— С отцовской дрелью.

Вновь воцарилось понимающее молчание.

— Ну, ты что, не помнишь его, Филя? Это двоюродный брат твоей Борзой. Как у вас, кстати, с ней?

Все неодобрительно покосились на Кабана. Задавать вопросы Философу все равно, что подписать себе обязанность на два часа окунуться в пучины его глубокой внутренней организации, полной сомнений, слишком сложных для простых смертных людей переживаний и чувств.

— Женское сердце — величайшая загадка человечества. Я пытался подойти к этому вопросу как с точки зрения логического осмысления, так и с точки зрения некоторых иррациональных подходов. В попытках завоевать ее я опускался на самое дно… дошел до того, что слушал советы пьяного бати, а потом еще почерпнул знания у блогеров-альфачей в Тик-Токе. Все это не помогло. Крах моих надежд был неизбежен, ибо мы с Борзой — заряженные по-разному атомы.

— Так атомы с разным зарядом притягиваются, — заметил Влад.

Философ поморщился. Ему не нравилось, когда его поправляли, да и он привык, что в компании он самый умный.

— Ну а мы, вот, не притянулись.

Влад хмыкнул. Философ снова на него посмотрел, но румын только отрицательно качнул головой, вроде: «Ничего. Просто».

— Че та я не понял. Она тебе на сообщение ответила, или нет? — нахмурился Кабан.

— «Ответила или нет», — холодно передразнил Философ. — Сказал же, пока она не обратит на меня внимание, докучать ей бессмысленно. Девушка сначала должна тебя заметить, а уж потом ты распространяешь на нее свои флюиды. Я неброский персонаж, совсем не книжный герой, и во мне нет нужной харизмы. Борзая тяготеет к заунылым типичным образам, от которых веет отчаянной тоской и деструктивизмом. Я пока еще не настолько пропекся гадостями бытия, чтобы отвечать ее стандартам привлекательности.

— Он издевается? — спросил у Серуни Кабан. Тот пожал плечом, тоже осмысливая услышанное. Кабан так и не понял, ответила Философу Борзая, или нет.

— Вообще, в чем-то Философ прав. Навязываться девчонке нельзя. Девочки ценят только тех, за кем сами бегают, — сказал Малой. Все закивали. Получив всеобщее одобрение, он продолжил. — Ты должен быть холоден и непреступен, а еще желательно иногда ее подначивать. Абьюзером становиться впоследствии необязательно, но побыть мудаком, чтобы привлечь к себе ее внимание — это можно.

Все снова закивали, а Философ печально вздохнул, ковыряясь палочкой в пыли у костра. Просить его быть плохим парнем все равно, что просить бабочку капустницу сожрать капусту, а не трепетно порхать вокруг.