Часть 15 (2/2)

Становится холодно. Бинты на ногах на месте, домашние штаны тоже, но Дазай морально ощущает себя полностью голым. Он впервые открыл свою душу другому человеку. Какого это? Страшно. Страшно даже несмотря на то, что прежде Одасаку принимал его во всём.

— Нет, — сразу честно отвечает мужчина.

— Тогда почему ты не смотришь?

Ода собирается сказать, что не хочет нарушать личные границы друга, но ему не позволяют:

— Посмотри. Посмотри, Одасаку. Ты единственный, кому я могу это показать. Так пусть хоть один человек в этом грёбаном мире увидит меня настоящего — неполноценного… — Дазай жмурится, зарывается пальцами в собственные волосы и до боли сжимает их.

Ода реагирует быстро: ставит на тумбу стакан с таблеткой, подсаживается близко, накрывает узкие холодные ладони своими, большими и тёплыми, вынуждая разжать пальцы, и аккуратно убирает руки Дазая вниз.

— Ты не неполноценный. Ты просто заблудился, — <s>слова и низкий тон, которым они были сказаны, внушают доверие и спокойствие.</s> Нет, доверие и спокойствие внушает тот, кто их произносит.

Ода, как и просил Осаму, невесомо одаривает взглядом каждую различимую в слабом освещении отметину на его коже, от чего тот время от времени вздрагивает (или на самом деле его начинает лихорадить?). Шрамы, порезы, ссадины, гематомы — их на себе и на окружающих Ода за свою жизнь на той стороне видел предостаточно. Но он абсолютно точно не считает это признаком неполноценности. Лишь признаком нормального человека, уязвимого, способного испытывать страх и боль, стыд и сожаление.

Перевалило за полночь. Дазай, которого теперь бьёт озноб, всё-таки принимает лекарство и, пока Ода вновь наполняет стакан (на случай если больной захочет пить ночью) спрашивает:

— У тебя завтра есть занятия?

Ода кивает и в очередной раз присаживается на край кровати, боком к Осаму.

— Я люблю тебя, Одасаку.

Звенящая тишина.</p> Ода переводит удивлённый взгляд на Осаму, но тут же, словно по щелчку пальцев, расплывается в улыбке. Такой обычно улыбается друг, в сотый раз слыша вашу с ним особенную контекстуальную шутку. Она уже давно перестала быть смешной, забавным теперь является её упоминание, которое он каждый раз не может предугадать.

Ода думает о том, что люди с высокой температурой часто бредят. Некоторые даже видят или слышат галлюцинации (с ним самим такое было дважды в жизни). «Да, Дазаю просто сложно подобрать подходящие слова. Он имел в виду «спасибо». Да, всё так и было. Эти слова не могут значить того, что обычно значат».

— Тебе нужно отдохнуть. Лекарство скоро подействует, тебе будет легко уснуть, — вполголоса говорит мужчина и собирается встать с кровати, но ловит на себе разочарованный черный, как сама смерть, взгляд.

— Я так и думал, — надорванно выдыхает юноша и утыкается лицом в подушку.

Лежит неподвижно. Десять секунд. Тридцать. Минута. Ода не видит, чтобы грудная клетка вздымалась. В сердце уродливым цветком распускается беспокойство. Сакуноске хватает Осаму за плечо и переворачивает того на спину, заглядывая в лицо. Прилипшие к покрасневшей коже волосы скрывают слезящиеся глаза. Тело дрожит.

— Какой же ты идиот, Одасаку! — рычит Дазай и отвешивает звонкую пощечину мужчине.

Безупречный сейчас кажется ему таким далёким, каким никогда не был.

Из-за слабости удар почти не ощущается, однако выбивает Сакуноске из колеи. Ошарашенный, он отстраняется от Дазая, а тот, пользуясь замешательством, набрасывается на него с кулаками. Но ослабленные болезнью физические навыки Осаму ничто против превосходной природной реакции Сакуноске. Он вовремя уклоняется и Дазай валится с кровати. Раздаётся громкий измученный стон.

— Да что это с тобой?! — Дазай впервые слышит в негромком голосе Оды яркую эмоциональную окраску. Злость?

Сильные руки тянутся к нему, пытаясь вернуть его в вертикальное положение, но он упирается и отчаянно колотит кулаками по чужой крепкой груди. Разумеется, это ни к чему не приводит. Через мгновение его затаскивают на кровать и с головой накрывают одеялом.

— Успокойся.

Через толщу одеяла Дазай слышит, как мужчина выходит из комнаты. Дальше тишина. Через десять минут (вечность — по дазаевым ощущениям) он высовывается из-под одеяла и с трепещущим страхом в груди слабо зовёт:

— Одасаку.

Тишина.

–Одасаку, ты здесь?

Еле различимые шаги.

— Да, — Ода заглядывает в комнату из темноты коридора.

— Побудь тут, пока я не усну. Пожалуйста, — шепчет Осаму.

После того, что сегодня произошло, неполноценный просто не имеет права просить о чём-либо безупречного в полный голос.

— Хорошо, — мужчина садится на пол у кровати, спиной к Осаму.

Взгляд карих глаз цепляется за хорошо знакомый темно-рыжий затылок, прежде чем юноше удаётся уснуть.