Часть 8 (1/2)

Йокогамская поздняя осень Дазаю никогда не нравилась. Снега здесь и зимой не дождешься, что уж говорить про ноябрь, но листва на деревьях ещё держалась — и на том спасибо. Скучающий взгляд его плавал то по низким хмурым тучам за окном, то по макушкам одноклассников, то зацикливался на Оде. Учитель что-то старательно объяснял; Дазаю кажется, что очень хорошо и доходчиво, хотя он совсем не вникал в суть. Всё, чего он на самом деле ждал — индивидуальное занятие сразу после этого урока. Ведь времяпрепровождение с Одасаку стало чем-то вроде наркотика — всегда недостаточно и с каждым разом хочется всё больше. Хотя их последняя не официальная встреча была поистине удивительной. Из того, что происходило в баре, он, правда, мало что помнил; зато весьма красочно, как учитель заботился о нём при интоксикации до глубокой ночи. Стыдно ли за это Осаму? Нет. Во-первых, потому что чувство стыда у него давно атрофировано — с ним на той стороне не выживешь — а во-вторых, потому что Сакуноске — единственный, на кого, как оказалось, Дазай может положиться.

Незаметно для Осаму класс опустел. Прозвенел звонок, оповещающий о начале следующего урока, и он пересел на уже ставшее привычным место.

— Как твоё самочувствие? — конечно, Ода справился о здоровье ученика.

— Всё воскресенье пролежал пластом, — честно ответил тот.

Сакуноске, встав с учительского места, подставил стул к первой парте и сел за неё, как обычно сокращая дистанцию.

— Я, должно быть, наговорил лишнего? — это Осаму в самом деле волновало.

Ему, как любому своенравному подростку, не хотелось чрезмерно стремительно открываться человеку, не спешившему открываться в ответ. Это было вроде игры, из которой Осаму пытался выйти, ни разу не уступив оппоненту. Однако, он еще не понял, что с Одасаку так не получится.

— Учитывая твоё состояние, я не особо придавал значения твоим словам, — заговорил он, — если ты переживаешь о чём-то, то не стоит.

«Удобно,» — мысленно заключил Дазай. Он ясно читал в ответе учителя «мне можно доверять». Но он не предал бы этому значения, если бы внезапно не осознал, что действительно начал доверять Сакуноске. Доверие всегда казалось Осаму самой поганой человеческой ошибкой. Доверие — грех, доверие — слабость — так думал он, а теперь сам попался в этот капкан. Всего каких-то два дня назад Одасаку видел его пьяным, вёл его под руку, ходил по его квартире, укладывал его спать, заботливо оставив бутылку с водой и пару пластинок лекарств на прикроватной тумбе. Всё, что было прежде Осаму Дазаем: одиночество, обособленность, закрытость, дистанцированность, наигранность, притворство, ложь, отторжение — пошатнулось и посыпалось рядом с неизвестным Сакуноске Одой. Причём ничего насильственного, резкого, ничего неестественного или неправильного в этом не было. Скорее всего, Ода даже никогда не помышлял вторгаться во внутренний мир сложного ученика — Дазай самостоятельно его впустил. Эту партию он проиграл. Но игра ещё не закончилась.

— Почему вы так любите «Сердце»?

Ода удивлённо склонил голову на бок. Вопрос прозвучал неожиданно, логически оборвав предыдущие реплики. Это показалось учителю странным.

— Так получилось, что книга связана с важным моментом моей жизни.

«И ты, конечно, не скажешь каким,» — мысленно бросает Дазай и читает во взгляде напротив: «Конечно, я не скажу каким».

— Но кроме, это знаковое произведение современной японской литературы.

— Я дочитал его. Написано очень старомодно.

Ещё на прошлой неделе юноша закончил читать то заветное произведение, которое, казалось, хоть немного приоткроет завесу прошлого Сакуноске, так заинтересовавшего его. Но вместо этого он лишь испытал разочарование. Одасаку нельзя было сопоставить ни с одним из героев произведения. Представить, что в его жизни был хоть один эпизод, похожий на таковые из романа, (учитывая то, что Дазай о нём уже знал) было невозможно. Кроме того, во всём романе практически не фигурируют дети, коих можно было бы связать с жизнью Оды.

— Да, но ведь не это главное.

— Конец? — в голове Дазая пронеслись обрывки их диалога о финалах произведений.

Ода кивнул.

Да, конец у произведения в самом деле был впечатляющим. Ты читаешь роман, и в процессе кажется, будто ничего особенного в нём нет, но стоит прочитать третью, заключительную часть, как в голове, подобно сверхновой, происходит мощный взрыв, расставляя всё по своим местам и открывая сознанию всю глубину человеческой сущности.

— Пожалуй, Вы были правы.

— Несмотря на это, ты выглядишь неудовлетворённым, — подметил Ода.

— Роман не дал мне того, чего я искал.

— А что ты искал?

На этот вопрос Дазай ответить не мог.

— Почему Вы приехали тем вечером? — внезапно спросил он.

— А почему ты меня позвал? — после недолгой паузы, глядя юноше прямо в глаза, ответил Одасаку. Разумеется, он задал этот вопрос не чтобы узнать причину. Он задал его, чтобы Дазай осознал, что ответы на все прозвучавшие вопросы он может найти в самом себе.

На самом деле, начав читать произведение, Дазай, совершенно того не осознавая, желал узнать не прошлое Одасаку, а причину, по которой он его привлекает. Подобно главному герою романа, студенту, он надеялся понять, в чем скрывается особенность его учителя, и что её породило.

Однако, было ещё кое-что: Осаму, всё больше и больше общаясь с Сакуноске, чувствовал, что тот всецело его принимает. Но источником жажды принятия в Дазае было вовсе не отсутствие желающих это делать. Источником жажды принятия в Дазае был он сам. Он, не принимающий себя самого, неполноценного человека. Равно как и жажда принятия, причина, по которой Дазай к Оде тянется, тоже заключается в нём самом, но ему ещё только предстоит постичь её.

— Я позову Вас снова — Вы придёте? — голос прорезает тишину, заполнившую учебный кабинет.

— Да.

Так и случилось. В субботу Ода снова получил смс с приглашением в «Люпин». Выпивать при ученике он всё ещё не планировал, поэтому вновь отправился туда на автомобиле.

По знакомым извилистым переулкам расползался туман. И любой звук, будь то шаги или лай бездомных собак, тут же тонул в нём. Дверь знакомо скрипнула.

— Одасаку! — юноша, как и прежде, занимал центральный барный стул.