Часть 2 (2/2)

– Кто вообще приводит мужика, ну или типа друга, с собой на такие дела? Вот привести братишку, это норм тема. Все будут ворковать, как мы похожи, как над ведром котят, и всё такое.

– Чивон, ты ничего не путаешь? Чимин пойдёт со мной, потому что хочет пойти со мной. При чём тут вообще ты?

– Да? И что ты будешь говорить, представляясь его коллегам? «Привет, я Чонгук, я ебу его в задницу»?

Чон улыбается в ответ очень холодно:

– Я сейчас тебя в задницу выебу, если ты не прекратишь так себя вести. И поверь, мне это не принесёт никакого удовольствия – но надо, значит, надо.

– А вот пугать нас не надо! Это же вечеринка за чужой счёт! Халявная еда и выпивка – охуенно. Я точно не могу это пропустить. И вообще, ты должен знать – братушки важнее шлюшки.

Голос Чона практически зарокотал:

– Знаешь, что…

Но узнать, чем должна была закончиться фраза взбешенного Чонгука, Чивону так и не пришлось, потому что в комнату заглянул его брат. На нём всё ещё было пальто, а на плече висела сумка. За своим разговором на повышенных тонах они, видимо, пропустили хлопок входной двери.

– Эй, у вас всё в порядке, ребята? Мне показалось, что вы ругаетесь… – миролюбиво улыбаясь начал Чимин и осёкся, увидев, как на лбу у Чонгука пульсирует вена. – Что случилось? – уже куда более напряженно спросил он.

– Брат твой случился! – не сдерживаясь рявкнул тот.

– Господи, ты всерьёз будешь истерить из-за этого? – закатил глаза младший Пак.

– Чивон! – тут же среагировал Чимин. – Можно уважительнее?

– Что дальше, Чимин? – Чонгук только расходился всё больше. – Сколько ещё места он собирается собой занять?

– Да что случилось!

– Спроси у него сам! – Чонгук хлопает ладонью по кофейному столику перед собой и поднимается с места, чтобы выйти из комнаты. Он полагает, что вот сейчас его благоверный сообразит наконец-то поговорить со своим зарвавшимся родственником. Или Чонгук его ударит, чьим бы братом он ни был.

– Чем ты его так разозлил? – нахмурился Чимин, проводив напряженным взглядом то, как партнёр покинул комнату.

– Да это, может, он меня разозлил, – заёрзал на месте Чивон. – Да ладно, почему это я не могу пойти на твой корпоратив вместо него?

Чимин несколько раз моргнул с отсутствующим выражением лица. А потом глаза его так потемнели, что Чивон неосознанно сглотнул.

– Что ты сказал Чонгуку? – мертвенно тихо произносит старший.

На что Чивон взмахивает руками, обороняясь:

– Я с тебя просто охуеваю! Ты ведь так много времени на меня в жизни потратил, что действительно – попроситься с тобой на тот вечер это прямо преступление против человечества. Давай уже, хватит лицемерить, просто скажи, что дождаться не можешь, когда я свалю обратно в Пусан!

– Хватит это повторять и решать за меня! Ты чего этим добиваешься? Хочешь меня наказать за что-то? Так скажи прямо, в чём проблема! А ещё лучше – скажи уже наконец, что родители тебе сделали, что ты устроил весь этот цирк! Давай, удиви меня, будто я не знаю, на что они способны.

– Да неужели? Знаешь? – и Чивон впервые звучит настолько открыто злобно, а не лениво и развязно. – Да ты грёбаного представления не имеешь! Ты не знаешь, как они на меня постоянно давят… И тебя же нет рядом, когда они на говно исходят по любому поводу! Недовольны они мной или тобой, или собой – а выслушиваю и получаю за это всегда, всегда я. Всегда! Охуенно тебе здесь, за сотни километров от них? Они же до сих пор злятся на тебя, только вот угадай, на ком они это вымещают. Так что вот не надо тут про то, кому от них больше достаётся! У тебя тут своя жизнь и они не в силах её испортить, не вижу поводов для расстройства! Грёбаный ты эгоист!

Чимин в ответ просто смотрит. Брови его болезненно нахмурены, глаза влажно блестят, а губы сжаты в напряжённую нить. Спустя долгие и тяжёлые мгновения молчания он отступает назад, будто покачнувшись.

– Мне надо… Подышать, – сухо роняет он и выходит в коридор. Где всего через десяток секунд хлопает дверь из квартиры.

Чимин не обращает внимания, куда идёт и в какой автобус садится, пока перед глазами не появляется знакомый парк. Он не часто гулял здесь, но видимо тело само повело его туда, где он был склонен предаваться грустным мыслям и пережидать внутренние бури. Он поднялся с места, чтобы в последний момент успеть выскочить в закрывающиеся двери автобуса. Прохладный ветер тут же забирается ему под воротник расстёгнутого пальто, и мужчина наконец вспоминает, что стоит застегнуться. «Хорошо хоть голый не ушёл», грустно хмыкает он себе.

Этот буквально физический уход от разговора так глупо напомнил ему собственные подростковые годы. Когда многие скандалы с родителями он заканчивал именно так – хлопнув дверью, пугая самого себя своей дерзостью. Ведь он делал это не ради эффекта или не чтобы подтвердить свою точку зрения, а просто от невыносимого ужаса быть в четырёх стенах с теми, кто не то, что не способен понять, а кто готов разрушить его ради того, чтобы подчинить. Кто может заботиться только отнимая и подавляя, кто не имеет никакого уважения, потому что вообще не способен на него. В такие дни он проводил на улице столько часов, сколько только мог, лишь бы не возвращаться. Часто было холодно, но это всегда было для него меньшим из зол. Хуже было ощущение полного одиночества.

Что ж, Чивон был прав – тогда он бродил по улицам промозглыми вечерами, не зная куда деться и чувствуя себя так, будто бы в целом мире для него не было места. Сейчас же у него есть свой дом и тот, кто делает его теплее и надежнее, а не наоборот. И пусть сейчас его брат привёз с собой их семейные проблемы и наводнил их с Чонгуком жилище – это происходило только потому, что Чимин позволял. Сейчас он мог сказать ему уйти и получить своё пространство назад. И разница между нынешним Чимином и прошлым – напуганным, одиноким и обиженным – кажется уже непостижимой пропастью.

– Чимин – щи!

Он не ожидал услышать знакомый голос и повернул голову – по парковой дорожке к нему приближалась Виён.

– Вот это встреча, – озвучил он свои мысли.

– Эй, Джону, смотри, кто здесь! – девушка оглянулась на сына, ковыряющего промёрзшую землю палкой в паре метров от них. Малыш поднял голову и, узнав Чимина, часто замахал ему, улыбаясь. А потом вернулся к своему занятию, которое, очевидно, было сейчас самым важным на свете.

Чимин не так часто с ними виделся, но, когда это происходило, встречи всегда выходили какими-то сердечными. Произошедшее за пять месяцев до рождения Джону создало между ними какую-то особую связь, которую интуитивно ощущал и малыш, души не чаявший в своём пусть и не родном дяде.

Виён тогда была права, предполагая, что родители, узнав о её беременности, устроят ужасающий скандал. Но был прав и Чимин, сказавший, что её не оставят – семья всеми силами заботилась о ней до самых родов. А после них они так внезапно оказались очарованы своим внуком, что все добровольно забыли о том, что ребёнок предполагался нежелательным, а их дочь совершила ужасную ошибку. Виён даже как-то призналась Чимину, что у них в семье будто даже улучшились отношения, настолько маленький Джону сплотил их и изменил атмосферу в доме. Раньше она никогда не имела близких отношений с родными, теперь же, когда выбора не было, всё повернулось под неожиданным углом. Чимину оставалось только удивляться – он знал слишком много обратных примеров, и наткнуться на исключение было приятным глотком свежего воздуха.

И сама Виён, став мамой, изменилась. Он не то, чтобы хорошо знал её раньше, но ему подробно запомнилась плачущая девушка, нервно мусолившая платок и кричащая на него от страха. Теперь же в ней появился какой-то неуловимый стержень и принятие, украшающие любого человека и отмечающие его зрелость.

– Как у вас с Чонгуком дела? – любопытно улыбаясь, спросила она, подводя их к лавочке. Пак не сопротивляясь, позволил втянуть себя в повседневную беседу. Было приятно отвлечься и приятно встретить того, кто был рад его видеть и ценил его компанию.

– Мама! – Джону прервал их беседу через несколько минут, подойдя к ним и подёргав её за край куртки. – Карусельки! Давай сегодня! – с неожиданным напором затребовал он.

Но, к удивлению Чимина, на лице девушки не дрогнул ни один мускул. Она погладила мальчика по волосам и покачала головой:

– Нет, у нас был уговор – парк аттракционов в выходные. И от того, что ты спросишь в пятый раз мой ответ не изменится.

Мальчик уселся на землю и принялся колотить в неё ладошками.

– Хочу сейчас! Сейчас! Сейчас!

Чимин заёрзал на месте, чувствуя себя ужасно из-за громких криков и натуральных слёз. Он бы уже согласился на что угодно, чтобы остановить это – ему казалось, что на них оглядываются все в парке.

– Хоти, – кивнула Виён. – Я понимаю, это грустно. Но ты знаешь, что уговор есть уговор.

Джону зарыдал громче и отчаяннее.

– Так что, говоришь, Чонгук снова слишком много работает? – вернулась девушка к прерванному разговору. Но Чимин мог думать только о плачущем ребёнке, и Виён заметила его затравленный взгляд. – Не переживай, Чимин-щи, он просто думает, что при тебе мне станет неудобно за него и я сдамся.

– Он понимает?.. – неуверенно пробормотал мужчина. На что его собеседница фыркнула:

– Он всё прекрасно понимает, нос по ветру лучше, чем у нас с тобой вместе взятых.

Джону, будто в подтверждение своей непреклонности, плюхнулся на живот. На что его мама вздохнула и присела рядом с ним, чтобы аккуратно вернуть его в вертикальное положение.

– Ты можешь выражать своё недовольство, но сидя, – покачала она головой. – Грязная куртка не приблизит поход в парк. И ты прекрасно знаешь, что мы пойдём только в выходные.

Плач в ответ был безутешен.

Но Виён села обратно на лавочку и снова повернулась к Чимину. Он понял, что вмешиваться в их дела точно не стоит, и попытался продолжить разговор, не зацикливаясь на выразительном фоне из причитаний и всхлипываний.

Каково же было его удивление, когда спустя всего полминуты мальчик затих, окинул их сосредоточенным взглядом и спокойненько себе вернулся к вырытой ранее ямке. Которая снова стала самым важным делом, будто бы всей его бурной истерики и не было вовсе. На его лице снова были лишь сосредоточенность и любопытство.

Чимин поражённо покачал головой:

– Я тобой сражён, – признал он. – Как ты с ним справилась...

Виён оглянулась на сына, а потом покачала головой:

– Так не всегда бывает, сегодня мы легко отделались. Бывает куда тяжелее… – вздыхает она, и видно, как её взгляд застилают воспоминания, видимо, о сотне похожих ситуаций.

Но Пак не унимался:

– Не преуменьшай. Ты так умело с ним общаешься – строго, но не жестко и ему явно не обидно. И он в итоге послушался!

– Ага, я это называю суровая любовь. Понадобилось много времени этому научиться, – в глазах Виён вдруг промелькнула искра веселья, – И, кстати, я вообще-то взяла это от тебя.

– Что? – Чимину оставалось только хлопать глазами.

Девушка пожала плечами и отвела взгляд. В воздухе висела тишина, пока она собиралась с мыслью.

– Меня много что изменило за произошедшее годы, но… Главное, что я поняла, это что жалость и сиюминутное желание угодить – это одни из самых ужасных врагов, – она наконец посмотрела на мужчину рядом. – Тогда ты нас с Чонгуком не жалел, был категоричным и жёстким в своих поступках, но… Даже тогда, мы могли злиться на тебя сколько угодно, но всё равно чувствовали, что ты действительно заботишься о нас. Когда настолько переживаешь за кого-то, то не боишься сделать больно, когда это необходимо. Кому стало бы легче, если бы вместо того, чтобы вытащить занозу, мы бы прыгали вокруг неё и только бы гладили пострадавшего по головке? Нужна и нежность и мужество, чтобы справиться с этим.

Она помолчала, рассматривая деревья вдалеке, а потом продолжила совсем тихо.

– Меня это впечатлило. Я подумала, что хочу быть именно таким родителем.

– Не переоценивай меня… – заспорил Чимин. – Я тоже был напуган, и просто должен был…

Но девушка останавливает его, положив руку на плечо и посмотрев с тёплой укоризной:

– Просто прими комплимент, – произнесла она.

На что Чимин закрыл рот и послушался.

Суровая любовь. Или точнее просто любовь.

Похоже сейчас, с братом, ему действительно стоило не баюкать своё чувство вины, свой страх и грусть, а проявить любовь и заботу тем, чтобы не церемониться с ним и поговорить начистоту.

Вдруг Джону снова подбежал к ним, но на этот раз полез к своей маме на коленки, чтобы начать увлечённо показывать какой-то самый особенный камень. Чимин с мягкой улыбкой наблюдал за тем, как девушка восхищается камешком вместе с сыном и расспрашивает, какие у Джону на него планы – отнесёт ли он его домой, чтобы сделать с ним поделку, или зароет где-нибудь здесь в качестве пиратского сокровища.

Камень, к слову, был самый обыкновенный, но парочка перед ним, похоже, видела то, что Чимину было недоступно. Впрочем, его самого куда больше занимали их восторженные улыбки.

Его вдохновляла заботливость, но непреклонность Виён. Очевидно, она знала или чувствовала, когда её сыну действительно больно или страшно, а когда он испытывал её на прочность, и у неё были силы противостоять чужим перехлёстывающим через край эмоциям.

Теперь уже Чимину стоило брать пример с неё и вместо того, чтобы быть приятным, по-настоящему позаботиться и о Чивоне, и о себе.

– Джону, а может ты хочешь подарить камешек дяде Чимину? – предложила тем временем Виён, хитро улыбаясь.

Мальчик беспомощно закрутил головой, глядя то на одного взрослого, то на второго. Ручки прижимали драгоценную находку к груди, а губы подрагивали, не в силах выдать вежливый ответ. Бедняга разрывался между желанием сохранить волшебный камень и не обижать любимого дядю.

Пак разрешил его дилемму, засмеявшись и замахав руками:

– Не нужно, – заверил он. А потом добавил. – Вы мне и так сегодня уже подарили кое-что очень ценное.

Когда за Чимином захлопнулась дверь, Чонгуку пришлось подавить порыв пойти вслед за ним. Сейчас Чимину, очевидно, меньше всего хотелось продолжать говорить об этом – иначе он бы сам пришёл к нему, а не ушёл из дома. Но сдерживать другие порывы у Чонгука уже не было никаких сил. Тем более, что злился он уже вовсе не из-за их предыдущего разговора. Он вошёл в гостиную и метнул взгляд на сидящего на диване парня:

– Ну что, ты доволен собой?

Чивон, сидящий склонив голову, не реагирует, будто его и не слышит. И что-то у Чонгука внутри щёлкает, и он отчётливо понимает, что последняя песчинка в часах, отмеряющих запас его терпения, только что упала.

– Значит, слушай сюда, – начинает он со сталью в голосе. На что Чивон инстинктивно вскидывает на него глаза. – Мы оба знаем, что Чимин любит заботиться о тех, кто ему дорог, до такой степени, что можно усесться ему на шею и болтать оттуда ножками. Только вот, на твою беду, я не он, и мне на тебя и то, что с тобой будет, плевать. И так же на твою беду, я готов на очень многое, чтобы защитить его. Поэтому если ты ещё раз заставишь хотя бы уголок его рта опуститься вниз от расстройства – я снимаю трубку и просто говорю твоим родителям, что ты здесь.

Лицо парня перед ним практически белеет.

– Да плевать я хотел... – Чивон неуклюже пытается сделать вид, что не боится, но выходит у него откровенно паршиво. Да и ври он лучше, это не имело бы значения – Чонгук и так знает, что парень в ужасе от этой перспективы.

– Добрый Чимин-хён тебя покрывает, говорит им, что не знает где ты, чтобы уважать твоё, блять, право быть независимым. Объясни мне, пожалуйста, мудак ты эдакий, почему Чимин, которого ваши родители удостаивают удовольствия пообщаться с ними раз в год, теперь должен через день отчитываться перед ними и лгать? Какого хуя вообще он беспрекословно даёт тебе кров и кормит, а ты ведёшь себя как кусок дерьма? Ты считаешь, что он тебе что-то должен потому, что вы появились на свет из одного влагалища? Не много на себя берёшь?

В этот раз парень даже ничего не говорит в ответ. И Чонгук не испытывает никакого чувства вины, дожимая:

– И вот тебе новости: мы с Чимином настоящая семья, в отличие от вас. И мы с ним платим за всё пополам, и когда ты живёшь здесь, ты на пятьдесят процентов делаешь это за мой счёт. И если бы ты был его милым любящим братом, то у меня не было бы проблем с этим. Но ты скорее неблагодарное отродье. И ничего не остановит меня от того, чтобы выставить тебя за дверь. Даже Чимин.

– Да я... Ой, да пошли вы на хер...

Мальчишка ожидаемо срывается с места , чтобы, захватив свой рюкзак, попытаться открыть замок входной двери и повторить подвиг своего брата. Только вот если по старшему Паку было видно, что ему необходимо побыть одному, то младший явно делал это из гордой обиды и назло.

Ну нет, с Чонгуком этот фокус не прокатит. Он ловит его за свисающую лямку рюкзака и удерживает мёртвой хваткой, заставляя парня покачнуться.

– Куда собрался? Играть в униженного и оскорблённого? Тебе, блять, не тринадцать, повзрослей!

Чонгук всё ещё серьёзен насчёт того, чтобы выгнать его. Вот только если этот придурок потеряется, Чимин будет сходить с ума. Ведь именно поэтому он и терпел все закидоны брата – чтобы тот оставался тут и в безопасности. Родители Чонгука на их месте давно дали бы ему уйти, поголодать недельку и пристыжено вернуться. Но он знал, что многие такие методы посчитают экстремальными.

– Ты же сам говоришь, что я не могу жить тут! – вопит парень. – Чего ты теперь от меня хочешь? Чтобы я тебе отсосал? – но даже словесная бравада не может скрыть его пылающего от стыда лица.

Чонгуку думается «Да неужели, у него всё-таки есть совесть?», а вслух он говорит:

– Да прояви просто каплю блядского уважения. Чимин и так получает достаточно дерьма от всей вашей недо-семьи.

Чивон вдруг перестаёт сопротивляться и стоит какое-то время, опустив голову. Когда он наконец вскидывает на Чонгука глаза, там холодная ярость:

– Хватит говорить, что мы ему не семья! Ты кто вообще такой! Просто подстилка!

И Чонгука это почему-то не злит, ему почему-то становится бесконечно жаль глупого парня перед собой. И он больше не кричит, он вкрадчиво произносит:

– Я тот, кто заботится о его диете, чтобы его здоровье не усугубилось. Тот, кто растирает ему плечи после тяжелого дня и тот, кто знает, что его волнует, и всегда заботится о нём. Тот, на кого он всегда может положиться, и кто сделает что угодно для его счастья. И когда он лежал в больнице на операции, рядом с ним были я и Тэ, а не кто-то из вас. Так что, это ты мне сам скажи, кто из нас его семья?

На глазах Чивона блестят злые слёзы, он снова начинает судорожно греметь замком, вновь бросая скомканное «да пошёл ты». Чонгук же просто сдирает рюкзак с его плеча, легко находит в наружном кармане телефон и кидает его парню:

– Иди, проветрись. Но твои вещи останутся здесь.

И прежде, чем великовозрастный ребёнок перед ним разразится очередной тирадой, он добавляет:

– Просто потрать время на раздумье, что лучше выбрать: залупиться, как последняя истеричка, и даться в очередные бега, считая это наличием гордости, или всё-таки найти в себе крохи совести и принять с нормальной благодарностью то, что твой брат для тебя делает. Как решишь – приходи за рюкзаком.

Он покидает прихожую, не желая мальца больше ни видеть, ни слышать. К драке за рюкзак Чонгук готов – он точно знает, что сильнее. Но он слышит, как хлопает дверь, и кидает вещь на пол у дивана, на который затем падает сам. Глубоко вздохнув, он размышляет о том, что будет делать, если мелкий не вернётся до завтра.

Будет сложновато объяснить Чимину, что тот здоровый лоб и может принимать собственные решения… Но Чонгук постарается.

Он вздыхает и трёт руками лицо. Не было ли это слишком? Да, он чувствует себя намного лучше, наконец выпустив всё, что точило его грудную клетку уже столько дней. И может, Чонгук и не имел права вот так брать всё в свои руки. Но простить Чивону сегодняшнюю выходку он уже просто не мог. Никто не смеет так обращаться с Чимином. Даже если сам Чимин это позволяет.

Впрочем, тревога, что братец куда-то потеряется, оказывается напрасной – Чивон объявляется меньше, чем через час, когда Чимин только прислал Чонгуку сообщение с вопросом, купить ли чего-нибудь, и обещанием вернуться позже.

Поскольку ключи остались в рюкзаке, Чивону приходится звонить в дверь, чтобы потом прошмыгнуть мимо открывшего ему Чонгука. Но к удивлению старшего, парень идёт не в комнату, а на кухню. Проследовав за ним, Чон находит его сидящим за столом и сосредоточенно пялящимся на свои сцепленные руки.

Поскольку парень в помещении уже добрых пять минут, а ещё не раздалось ни одного матерного слова, Чонгук принимает это за извинения на его языке. Так что он, невозмутимо принимается разогревать ужин для них обоих.

Ему смутно припоминаются похожие ситуации с его родителями, только с ним в роли блудного сына. Он с трудом понимает, как оказался вдруг в противоположной позиции. И ужасно не хочет признавать, что кое-что вдруг в поведении родных приобрело куда больше смысла.

Когда он ставит перед Чивоном тарелку, тот всё ещё молчит. Чонгук уже думает, что вся трапеза пройдёт в тишине и приступает к собственной порции. Краем глаза он видит, как Чивон берёт вилку, смотрит на неё, а потом откладывает.

– У Чимина была операция? – тихо спрашивает он.

Чонгук не очень любит делиться этими подробностями, но в качестве жеста доброй воли в ответ на пристыжённый вид и подрагивающий голос собеседника, всё же рассказывает:

– Удаляли кисту. Прогнозы были неплохие, но любая операция опасна, и симптомы проявились очень резко, мы совершенно не были готовы.

– И... Как оно?

– Показания к операции были острыми, ему было очень плохо. И хён очень тяжело отходил от наркоза, почти три дня, перепугал всех. Но в остальном быстро восстанавливался.

Чивон всё невидящим взглядом смотрит в тарелку:

– Мне кажется, родители даже не знали.

Чонгук вздыхает. Может, и не очень честно было упоминать это, но что уж теперь.

– Да, они не знали. Я хотел позвонить им, но... Он плакал и просил этого не делать. Сказал, что не хочет сейчас переживать ещё и об этом. Я посчитал эту просьбу справедливой.

Чивон молчит, а потом заговаривает чуть хрипло:

– Это пипец жестоко... Они бы приехали, им не плевать на него.

Чонгуку хочется снова сказать что-нибудь грубое и прекратить этот разговор. Он не любил вспоминать те дни – он был так сильно напуган... Были моменты, когда ему казалось, что произойдёт что-то непоправимое и он Чимина потеряет. И осознание собственной беспомощности, когда партнёру так больно и плохо, просто убивало.

Но ему думается, что Чимин бы скорее хотел, чтобы он сейчас побыл искренним, чем посылал его глупого брата к чёрту.

– Я встречался с ними один единственный раз, на свадьбе вашей двоюродной сестры. И то, что они смотрели на меня, будто я какой-то человек третьего сорта, откровенно считая, что я якобы чем-то хуже них потому, что мне нравятся гениталии не той формы – меня не особенно расстраивало. Это их проблема, а не моя. Но когда я увидел, что они точно так же смотрят на своего родного сына... Нет, не таких людей рядом Чимин заслуживает в момент наивысшей уязвимости. Поэтому я послушал его и не стал им сообщать.

Чивон ничего не отвечает и молча начинает есть, хотя и видно, что это даётся ему с трудом. Поборовшись с комком в горле, он вдруг произносит:

– Я сбежал из дома не потому, что родители что-то мне сделали.

И Чонгук понятия не имеет, зачем мелкий рассказывает это ему. Он-то не спрашивал! Но тот не прекращает говорить.

– Это я…. Я учёбу бросил. И я…. – он судорожно вздыхает. – Мне так стыдно. Я не знаю, что хочу делать и что хотел этим доказать. Просто вдруг понял, что больше не могу, но… – он запинается и качает головой. – Просто не знал, куда больше пойти.

И Чонгук с удивлением понимает, что Чивон вовсе и не был уверен, что брат ему поможет, а приехал к нему из отчаяния. А вместе с этим до него и дошла причина, по которой младшенький так Чимина изводил. Уж Чонгуку ли не знать, до какой степени порой бесило мертвенно вежливое спокойствие, что Чимин умел сохранять в ситуациях, в которых должен бы рвать и метать. А уж как его хотелось вывести, когда внутри сжирало чувство вины… Чтобы он наорал и осудил бы вместо назойливого голоса внутри. С этим хотя бы можно было бы вслух спорить, кусаться и шипеть. Внутренний же зверь всегда был неуязвим и ненасытно жрал того, до кого мог дотянуться.

– Чивон, тебе стоит поговорить об этом не со мной, – со вздохом озвучивает Чон. Но собеседник вцепляется в стол до побелевших костяшек и едва слышно отвечает, не поднимая взгляда.

– Я боюсь рассказать ему.

– Чимин не станет тебя осуждать, он совсем не такой.

– Ты не понимаешь!.. – парень почти выкрикнул это и тут же осёкся. – Он… Чимин заслужил своё право самому принимать решения. Он всегда был самостоятельным и талантливым, ему хватило сил и ума не зависеть от них и делать по-своему. А я… Я не такой как он. Я неудачник.

Чонгуку с одной стороны казалось странным слышать это от вечно задиристого Чивона, а с другой всё это ощущалось чем-то очень логичным. Чивон презирал себя так же, как и всех окружающих, если не больше.

– У меня нет никакого плана или понимания, чего я хочу. Как и способностей просто взять и жить отдельно. Я только… Понял, что просто не способен больше выносить то, как живу сейчас. Но у меня даже особо нет права жаловаться… Я без понятия, что делать.

И он выглядел таким маленьким и каким-то неожиданно хрупким сидя вот так, сжавшись на своём стуле и уставившись в поверхность стола. Чонгук понятия не имел, что нужно сказать или сделать.

– Мне, наверное, лучше вернуться домой, – вдруг обречённо произносит младший Пак. Он зарывается рукой в волосы. – Стоит посмотреть родителям в глаза и попросить прощения, попытаться восстановиться… Наверное, это было бы взрослым поступком, да?

– Чивон, – Чонгук старается обратиться к нему так, чтобы тот вынырнул из своего водоворота отчаяния хоть на пару секунд и действительно услышал. Сейчас Чонгук как никогда жалел, что затеял всё это. Потому что поставить кого-то на место он умел. А вот как поддержать или ответить на вопросы, на которые никто не знал ответа, понятия не имел. – Оставайся и обсуди всё в Чимином. Он будет на твоей стороне несмотря ни на что, – говорит в итоге он, уверенный, что это лучший совет, что он может сейчас дать. Чимин всегда умел найти нужные слова, особенно для любимых людей.

Парень ничего не возражает, только хмурится, поэтому Чонгук добавляет.

– Ты же его брат, он позаботится о тебе. Дай ему шанс наверстать всё упущенное. Он всегда жалел, что бросил тебя.

– Бросил? – Чивон качает головой. – Это они его, блин, выжили, какой у него был выбор.

– Что ж, – Чонгук поднимается из-за стола. – Тогда для начала неплохо бы сказать Чимину об этом. Он заслуживает это услышать.

Чивон только снова прячет взгляд.

И зазвучавший шум входной двери вызывает у Чонгука нереальное облегчение.

Да, поведение его родителей теперь определённо имеет для него куда больше смысла. В этой жизни никогда нет поведения без причины, да?

Он щёлкнул кнопкой чайника. Наверняка, грядущий разговор братьев не будет коротким.