Глава 4. (1/2)

«Когда я осознаю, что смертен и могу в любой момент умереть, то представляю мальчика на качелях. Он сидит над обрывом, ветер дует ему в спину, словно подгоняя оттолкнуться от земли и устремиться в полёт. Но я не даю ему этого сделать. Так я понимаю, что многое зависит от меня.»</p>

Эти слова однажды мне сказал Хёнджин. В тот день он был в ужасно подавленном состоянии, каким я его ещё никогда не видел. Кисть в его дрожащей руке оставляла на полу синие пятна, но он не замечал их, будто скользящие капли синей краски заменяли его слёзы. Действительно жутко видеть отчаяние в человеке, который обычно спокоен и доброжелателен ко всему живому. Тогда мы просидели в тишине около часа: я боялся сказать лишнее, вмешаться в его мысли и случайно отпугнуть мимолетное желание выбраться из этой апатии, а он боялся услышать свой голос. Так и молчали, пока вся краска не высохла и слёз совсем не осталось. Что с ним случилось, я до сих пор не знаю, но те слова, сказанные чуть хрипловатым, тихим голосом, я запомнил надолго.

Он также говорил, что эта визуализация успокаивает. Только почему-то сейчас я представляю себя над обрывом не потому, что думаю о неизбежности смерти, а потому, что смотрю на почти готовую картину для Минхо. Мне пришлось долго заставлять себя взяться за неё, но Хёнджин был непреклонен в моих просьбах отказаться от работы. Заказов последнее время немного, а долгожданная выставка, о которой так беспокоится хозяин мастерской будет уже на следующей неделе. Из-за этого Хван более собранный и строгий, нежели обычно.

После того, как я получил конверт с текстом заказа, прошла целая неделя. Семь дней затишья. Он больше не пытался увидеться или связаться со мной по телефону. Но оставив меня один на один со своими мыслями и силуэтами в голове, он по-прежнему был рядом. Как докучливый внутренний голос, который иногда слишком убедительно нашептывал мне, что изобразить на картине. В какой-то момент эта власть надо мной стала невыносимой. Картина шла плохо, наброски грязно наслаивались друг на друга, оставляя на холсте серые смазанные пятна от чернил. Я не знал, как одновременно собрать все свои ощущения в одну композицию и бороться с навязанными кем-то изображениями. Сознание рисовало смешанные образы, цвета на палитре не хотели сочетаться, а краска мучительно долго высыхала, как и мои чувства в прочем… Я мог бы выдумать что-то несуществующее лишь бы скорее отмучаться от картины. Но Минхо не ждет шедевров, он ждёт правду. И в этой борьбе я вновь проигрываю той части себя, которая не хочет мстить, морочить голову и отпускать его, увы, тоже не хочет.

Я с облегчением делаю последние штрихи - ставлю авторскую подпись, на обратной стороне пишу название работы и посвящение моему особенному заказчику. Она готова. Накрываю холст защитной тканью, выключаю свет в мастерской и бегло оглядываю её перед тем, как закрыть дверь.

На улице почти стемнело, осенняя прохлада уже висит в воздухе, а с деревьев и крыш стекают капли дождя. Благо до моего дома идти всего десять минут. Ёжусь то ли от холода, то ли от внезапно взявшегося волнения. Страшно подумать, что придёт в голову Минхо, когда он увидит мою картину. Отдавать её совсем не хочется. Но ведь придётся… даже если он не торопит. Моя правда заключена в одной ключевой детали, которую я специально спрятал на задний план. Она незаметна при поверхностном осмотре. Поймет ли Минхо по ней, какую из трёх тем я выбрал? Конечно. Он всегда знал обо мне чуть больше, чем я сам. Для него я очередная предсказуемая книга, где ему наперёд известны все поступки моего героя. Зачем ты тратишь время на что-то настолько скучное?

Возвращаясь домой, я по привычке проверяю почтовый ящик и замечаю в нём поблескивание глянцевой бумаги. Аккуратно достаю её и вижу фото пятилетней давности. Сердце тут же пропускает колкий удар, навеянный воспоминанием из прошлого. Наше первое и последнее фото с Минхо, сделанное на старенький полароид с наклейкой солнца у объектива. После он сломался, разбился, потерялся - точно не помню, но я его больше не видел. Фото немного поцарапано по нижнему краю, но видно, что владелец хранил его бережно. Снизу черными чернилами выведены место и время. «Буду ждать тебя завтра в 15:00. Дождевая улица 7, рядом с закрытым фонтаном. Минхо».

Совсем недалеко от нашей мастерской.

***</p>

– Наклонись чуть ниже, так солнце не лезет в глаза, – с легкой ухмылкой проговорил Ли, проверяя картридж в своём фотоаппарате. – Ты, конечно, очень забавный, когда щуришься.

– Может я хочу выглядеть забавно на этой фотографии? – на секунду хмурюсь, но совету следую. Наши лица теперь на одном уровне, да так близко, что на щеках от неловкости выступает легкий румянец.

– Сейчас надо замереть и постараться не моргнуть из-за вспышки.

Раз. Два. Три. Щёлк! Вот она прелесть моментальной печати. Одно мгновение и фото уже у тебя в руках. Даже идти никуда не надо.

– Теперь ждём пару минут, – Минхо осторожно держит пока что чистый кусок фотобумаги и внимательно наблюдает за проявлением мелких деталей.

– В фильмах обычно трясут её, чтобы ускорить процесс.

– Это не обязательно. Структура снимка очень чувствительна, могут появиться трещины или следы.

– Ты так и не сказал откуда у тебя этот полароид?

Вижу, как Минхо замялся после моего вопроса.

– Родители подарили на день рождения. Всё не мог купить кассеты, – прозвучало убедительно, несмотря на неоднозначную реакцию пару секунд назад.

– Люблю моментальную съёмку. Фотографии получаются живыми в одном единственном экземпляре, – я мечтательно посмотрел на небо. Крона дерева скрыла часть обзора, но среди веток проглядывалось большое облако, которое заслонило солнце, дабы оно не мешало нам. – Такое не удалишь. А неудачное не выкинешь – жалко. Так и останется лежать навсегда где-нибудь на нижней полке.

– Ты не можешь получиться неудачно, – я медленно перевожу взгляд с неба на лицо Минхо и вижу его тёплую улыбку. Невероятно. Мои бабочки в животе так и норовят вырваться наружу. Ведь их с каждой подобной улыбкой становится настолько много, что места внутри катастрофически не хватает. Щекотно где-то в районе солнечного сплетения. Это одна из тысячи случайно задела нервные окончания своим крылом. Вот бы она там запуталась, – Только глянь, как мы здорово смотримся вместе, – Минхо отдаёт мне фото. – Оно твоё.

Я беру, но только для того, чтобы получше его рассмотреть и тысячу раз про себя согласиться, как хорошо мы получились. После раскрываю ладонь Минхо и кладу туда снимок. На нём цветущая весна, солнце, ещё незашедшее за облако, смущённый я, а рядом небезразличный сердцу человек. Май ему к лицу. Как бы слащаво это ни звучало. Касаюсь его руки намеренно дольше, чем следовало бы, ощущая всё тепло и мягкость кожи.

– Пусть останется у тебя, – киваю самому себе, в знак убеждения.

– А ты?

– Сделаем ещё!

– Нет. Ты останешься у меня?

– Конечно. – без сомнений отвечаю я. Мои бабочки уже давно прикипели к тебе.

***</p>

Остался. Только по иронии судьбы, как тот самый неудачный снимок, который убирают в комод, лишь бы не видеть. Зачем же ты его достал?

Следующий день наступил непозволительно быстро. Я не мог до конца объяснить себе, почему следую его указаниям, и как до сих пор по невидимой ниточке связан с его желаниями. С каждой минутой предстоящей встречи волнение и трепет подступали всё сильнее, словно я как неопытный мальчишка собирался на первое в своей жизни свидание. Я могу в красках описать каждую эмоцию от первого свидания с Минхо, и ни одной со всех последующих уже после него. Последний раз это был заказчик, с которым я познакомился в мастерской. У него была маленькая дочь и, кажется, проблемы с разводом. Тогда я рисовал для него картину их загородного дома, который пришлось продавать, но воспоминания об этом месте они хотели запечатлеть живыми красками, а не снимком фотоаппарата. Но сейчас я даже его имя смутно помню. Значит не важно.

Я с трудом заставляю себя перейти порог своей квартиры и направиться к месту встречи. Мне страшно от одной только мысли, что она может преподнести и как много будет значить для меня после. Тщетно пытаюсь отогнать навязчивые мысли по пути и вдруг слышу спасительный звонок от мамы. Она будто чувствует, что мне сейчас необходимо отвлечься любым способом, даже если это будут бытовые вопросы о здоровье, работе и личной жизни.