Глава 3. (2/2)

*Минхо*

– Ты знаешь, что у меня проблемы со сном.

– Все ещё.</p>

0:29

*Хан*

– Снотворное не действует?

– Раньше помогало.

0:30

*Минхо*

– Раньше и засыпать было приятнее. Вместе.</p>

Он переходит абсолютно ВСЕ рамки дозволенного. Это только что был флирт?

0:34

*Джисон*

– Спокойной ночи, Минхо.

0:36

*Минхо*

– Я не могу перестать думать о том, как сильно тебе идёт образ художника.

– Спокойной ночи.</p>

Теперь желание добавить его номер в чёрный список было почти невыносимым. Но отголоски чувств к самому дорогому прежде человеку твердили этого не делать. И я отложил телефон в надежде, что кто-нибудь ночью сам придёт, заблокирует и удалит его контакт вместе с этой двусмысленной перепиской. Осознавая внутри борьбу разума и сердца, я больше не могу себе доверять.

Говорил он правду или это дурацкий способ расположить к себе собеседника? Если второе, то неудивительно почему после этого сообщения я невольно улыбнулся и хотел продолжить диалог. Благо мы сошлись на взаимном пожелании спокойной ночи, ставя понятную для обоих точку в разговоре.

Минхо было известно, что я рисовал сколько себя помню и мечтать умел только нарисованными картинами, а не реалистичными образами. Ли также застал период, когда я только учился рисовать портреты людей, ведь он был моим первым референсом.

Я был настолько влюблён в его черты лица, что хотелось обводить их карандашом десяток раз, стараясь точно почувствовать и запомнить каждую линию. Он садился около окна, чтобы тени падали равномерно и замирал, с интересом высматривая, как я наношу первые наброски. А я замирал от осознания, что такой красивый человек испытывает ко мне те же нежные чувства, что и я к нему. Идеальные, в меру пухлые губы, с вишневым отливом, ясные карие глаза, в которых блестели огоньки, словно он герой анимации, густые светлые волосы, почти пшеничные – таким природа рисовала Минхо. Мне же приходилось часто смотреть то на него, то на бумагу, потому что я пытался прорисовать его до мельчайших деталей, боясь допустить незначительную погрешность. Внутри я понимал, что страх этот напускной. Минхо мог уйти в любой момент, и я бы продолжил наизусть передавать всё, во что был так влюблен. Минхо нравилось или быть может льстило, как часто я поднимал взгляд с бумаги на него. Спустя пятнадцать минут он видимо уставал от неподвижности и начинал шевелиться, на что мне приходилось его поправлять, иначе сбивались тени. Минхо на это мило улыбался, и на щеках появлялись особенно любимые мною ямочки. Когда на его лице возникает улыбка, то он кажется самым влюбленным в мире человеком. А мне до трепета в сердце хотелось, чтобы я навсегда оставался объектом его новых, ещё не до конца изученных чувств.

Пока Ли не видел, я осторожно, чтобы не смазать чернила карандаша, проводил по нарисованным губам, представляя какого это – дотронуться до настоящих губ Минхо. Всегда так хотелось. Но мы оба сохраняли это негласное правило не переходить черту. Наша любовь была невинной, словно мы боялись физической близостью спугнуть чувства друг к другу. Решимости на первый шаг не хватало обоим, и мы долго делали вид, что неприкасаемость нас вполне устраивала.

Моя старая папка полна его портретами. Я всегда хотел рисовать Минхо в цветах. Настолько они подходили ему, казались идеальным фоном.

Розы, пионы, лилии, ромашки, сирень. Красный, розовый, желтый, белый, сиреневый. Солнце, чувства летающие в воздухе, вдохновение, десятки изрисованных мольбертов, краска на полу, ладонях и губах. Первый поцелуй в щёку.

***</p>

Я не заметил, какие мысли были последними перед тем, как глаза полностью закрылись. А ещё, как проспал работу на полтора часа из-за ночной переписки и, как следствие, долгих дум после неё. Быстро умывшись и закинув в себя по пути вчерашний сэндвич, я ускоренным шагом пошел в мастерскую, где скорее всего меня уже заждался недовольный Хёнджин. Странно, что он не позвонил и не узнал причину такой неожиданной распущенности с моей стороны, ведь я всегда был в его глазах прилежным, а главное пунктуальным работником, который если и опаздывает, то только по веским причинам.

Хван Хёнджин вообще всегда старался видеть в людях лишь хорошие качества, не засоряя свой молодой разум негативом и излишним стрессом. Мастерская досталась ему от дедушки в 16 лет. Будучи ещё школьником, сначала она казалась непосильным балластом, который хотелось поскорее продать и не разбираться с излишними трудностями. И насколько я успел изучить своего напарника за почти 2,5 года работы с ним, он в целом не особо любил лишний раз испытывать тревогу, всячески пытаясь от неё избавляться (рубить на корню). Но от дедушкиного наследства так быстро избавиться не получилось. Когда краски, кисти и холсты резко появились в его жизни, старое непримечательное помещение также внезапно обрело яркие оттенки, а самое главное – внимание Хвана. Спустя время магазинчик с винтажными игрушками покойного дедушки превратился в художественную мастерскую, в которой Хёнджин нарисовал уже около сотни самых разных картин на заказ. Он одержим своим делом. В его энтузиазме творить и создавать нечто новое, я вижу себя из прошлого. Такого же вдохновленного собственным делом. Я знал, что он мог настолько увлечься картиной, что время для него стиралось, переставали существовать биологические ритмы, здоровый режим сна и время суток. Хван часто задерживался в мастерской допоздна и засыпал только под утро прямо на рабочем диване, усыпанном эскизами и старыми работами. Потом он хмурый ходил целый день в полусонном состоянии и непременно с чашкой кофе в руках. Но даже в таком виде Хёнджин был воплощением эстетики. Я пару раз пробовал в тайне рисовать его, но смотря на результат понимал, то насколько он был красив в реальной жизни – не передать на бумаге. Мне нравилось за ним наблюдать, узнавать привычки, слушать умные и не очень мысли и, конечно, оценивать потрясающие работы, в которых узнавался лишь его почерк. В них был сам Хёнджин. Всё же он стал для меня не только проводником в нашу мастерскую, но и неким спасением от неоправданных ожиданий и мрачных мыслей.

Как только я оказался внутри, первым делом заметил хозяина этого места. Он был как обычно спокоен и делал какие-то записи в моей клиентской книге.

– Хани, я уже подумал, что ты решил бросить меня после вчерашнего инцидента, – Хёнджин кратко улыбнулся, не отрывая взгляда от маленькой тетради, исписанной именами моих предыдущих и нынешних заказчиков.

– Прости, забыл поставить будильник, – не могу ему врать. – А насчет вчера, не бери в голову.

– Сумбурный вечер?

– Не то слово, – я бы хотел тотчас вывалить всё произошедшее, но что-то внутри меня останавливало делиться этими новостями с ним. По крайней мере, сейчас.

– Я не говорил, но пару дней назад сюда приходил какой-то парень. Искал тебя, – почему именно сейчас он об этом вспомнил? Неужели весь мой вид выражает обеспокоенность появлением Минхо? – Ты тогда болел, а он после этого не возвращался. Но сегодня с утра попросил передать тебе это, – Хван достал из кармана конверт с письмом. На нём не было ни имени отправляющего, ни адресата, просто пустой конверт, – Внутри описание заказа на картину. Я не читал, понял, что личное. Но он внёс всю предоплату сразу. Как отказать?

Я нехотя забрал конверт из рук Хёнджина и начал про себя читать его содержимое.

«Джисон, я знаю, что не должен просить о таком, но мне очень важно это знать. Ты всегда умел рисовать лучше, чем описывать свои чувства словами. Поэтому я прошу высказаться более комфортным и понятным для тебя способом. Твоё воображение – основа картины; кисти, палитра и краски – твои помощники; а душа – рассказчик о глубинных переживаниях. Я дам три темы, выбери одну из них, самую подходящую твоим ощущениям, и нарисуй правду о том, что ты ко мне сейчас чувствуешь*.

Потерянность, борьба, надежда.»

«Только на холсте ты можешь излить душу.» – эхом послышался его голос.

Сколько слёз повидала бумага? Они уже навечно въелись. В последний портрет Минхо.