Глава 18 - Внутренний конфликт (2/2)
– А вы почему такие веселые?! – воскликнула она. – После того, что мы сегодня видели…
Она затихла. Даже мимолетное упоминание воздвигло все картины сегодняшнего дня перед ее глазами. На базе работорговцев были не только рабы… там были вещи, которые ей не снились даже в ночных кошмарах, но теперь, наверное, будут. Изломанные, но еще живые тела людей, которых из-за наркотиков тяжело назвать разумными существами. Камера пыток, в которой... нет, она не хочет это вспоминать. Холодная комната, в которой были свалены тела в мешках...
Она раньше и подумать не могла, что такое может существовать. И все же оно существовало.
А Лайн и Руж, несмотря на то что видели все это, спокойно беседуют, как будто ничего и не произошло! Смеются, едят… в то время как она даже не нашла в себе сил прикоснуться к ужину. Особенно Лайн! Он ведь заметил? Не мог не заметить, это же Лайн! Но ведет себя так, словно ничего и не произошло!
– Эх, Рубс, мы ж уже вторую неделю детективим… – вздохнул Лайн, отвлекая ее от мыслей. – Ладушки. Посмотри на поведение Руж. Ты ее хоть раз раньше пьяной видела?
– Нет…
– И вот она позвала нас к себе в гости, глушит коньяк и напропалую флиртует со мной.
– Кто флиртует, я флиртую? – сделала невинный вид девушка.
– Чего раньше тоже себе не позволяла, – невозмутимо продолжил ее напарник. – Учитывая произошедшее и ее состояние, сформулируй мне ее мотивы.
– Мотивы? – растерянно посмотрела на девушку Руби.
– Да нет никаких мотивов! – фыркнула Руж, и паззл сложился.
– Она позвала нас, потому что не хочет оставаться одна… – удивленно выдала результат своего озарения Руби.
– А пьет, потому что хочет забыться, – кивнул Лайн. – Флиртует тоже поэтому.
Руж что-то пробурчала, налила себе еще один стакан коньяка и решительно опрокинула его внутрь.
– А ты? – без прежней улыбки поинтересовалась она. – Не похоже, чтобы тебя задело увиденное.
По лицу напарника на мгновение проскользнула шкодливая улыбка. Руби уже знала это выражение… сейчас Лайн начнет “нести пургу в массы”, как он сам это называл.
– Я просто лучше понимаю жизнь. Вот скажи, тебе нравится солнечный свет?
– Допустим? – подозрительно кивнула Руж.
– Солнечный свет это побочный продукт термоядерных реакций в нашей звезде – то есть, непрерывного разрушения, столь интенсивного, что даже свет, летящий до нас восемь с половиной минут, все еще несет его энергию. Мы нежимся в отсветах чудовищного, непрекращающегося взрыва, и находим его приятным. Любовь к разрушению вплетена в нашу сущность, так что из увиденного сегодня вас удивляет?
Руби еле удержалась от хихиканья, глядя на лицо Руж после таких откровений.
– Или, взять пение птиц, – вдохновенно продолжал Лайн. – Тоже ведь красивое, да? А из курса биологии мы прекрасно знаем, что это самое “пение” это на самом деле способ привлечь самку, и предупреждение другим самцам, что место занято. Представляешь, идешь ты по улицам, а там птицы наперебой чирикают что-то вроде: “я бы с удовольствием посмотрел как ты выглядишь, когда я голый”, “будь я на твоем месте, я бы занялся сексом со мной”, “мне кажется, что твоя одежда будет хорошо смотреться на полу в моей спальне”. А, запах скошенной травы? Растения выделяют этот запах, когда на них нападают. Это запах страха! Или вот взять цветы…
– СТОП!!! – вскинула руки Руж. – Остановись. Я не хочу этого знать! И помнить уже услышанное тоже!
Она налила себе еще коньяка и вновь его выпила.
– Кошмар, – она передернулась, и обратилась к Руби. – Как такая прелесть как ты связалась вот с этим вот?!
– Он шутит, – сдала напарника Руби.
– Выглядит серьезно… – Руж подозрительно посмотрела на Лайна, который тут же расплылся в той самой шкодливой улыбке. – Ах ты…
– Скотина ушастая, – доброжелательно подсказал Лайн.
– Скотина ушастая!
– М-м-м… – мечтательно протянул он. – Как давно я не слышал этих слов, этой интонации… еще разок?
– Нет!
– Жаль… – Лайн сделал вид что расстроился, и Руби рассмеялась, как, впрочем, и Руж.
– Э, нет, ты меня не проведешь, – спохватилась она. – Я уже видела эти штучки у одного из ветеранов в Анселе! Смешишь нас, а сам?
– Восхитительная сопротивляемость к действию алкоголя, для человека с закрытой аурой, – покачал головой Лайн – Уже пол-бутылки в одну харю уговорила, а лишь язык чуть заплетается.
– Кровь не водица, – похвасталась Руж. – Сознавайся.
– У меня внутреннее Проявление, которое позволило мне выжить на Безымянном в одиночку, – безмятежно ответил ей Лайн. – Оно усиливает те черты, которые нужны для выживания. В частности, я не испытываю негативных эмоций, так что все увиденное за день на меня повлияло примерно… никак.
– Ты выживал на Безымянном в одиночку? – опешила Руж. – Как ты там оказался?!!
– Вот тебе мало было гадостей сегодня? – покачал головой Лайн. – Я не особо люблю про это рассказывать. И уже третий час ночи, может, пора по кроваткам?
– Не уверена что смогу заснуть, – тихо ответила Руби.
– Я буду держать тебя за руку.
– А меня? – жалобно спросила Руж.
– Ну, если Руби не против…
***</p>
Руби была не против. Так что я, как и обещал, сел на кровати девчонок, и держал обеих за руки, пока не уснули. На волнах воспоминаний даже несколько колыбельных спел – но парочке красных<span class="footnote" id="fn_31448444_0"></span> хватило и первой. Все же, день был очень насыщенным. Слишком насыщенным, даже.
Хоть я и хотел сделать Руби “прививку понимания” человеческого вероломства, я собирался идти по нарастающей, разбавляя плохое хорошим. Пяток дней в отделе нравов, выходные на пляже… затем в отдел по борьбе с наркотиками, затем по борьбе с бандитизмом, и напоследок – убойный. Вот только наша работа в отделе по борьбе с наркотиками, неожиданно, оказалась слишком эффективной, и мы накрыли базу какой-то подпольной криминальной организации, у которой, помимо наркотиков, было много других “веселых” интересов.
Вакуо всегда был оплотом анархической свободы. Налет цивилизации здесь всегда был особенно тонок, и стоит только уйти с центральных улиц, как ты словно оказываешься в прошлом, таком, каким оно было и двести, и триста, и пятьсот лет назад. Не в смысле преступности… скорее в смысле образа жизни. Двести лет назад наркотики и рабство запрещены не были, честный бизнес, и многие, похоже, так и не отвыкли.
Впрочем, оно не было так неприглядно. Разве наркотики не должны стать лучше со временем? А, понял. Они стали лучше – поэтому любители счастья из пробирки теперь доживают до настолько скотского состояния.
А так – почти ничего нового. Разве что торговли органами раньше не было, но концепция знакома еще по первому миру. Рубс, правда, приняла операционную за пыточную, но это потому что мы пришли невовремя.
В целом, Рубс хорошо держалась. Блевала всего разок.
Ладно, пора и мне на боковую… конечно, спать полулежа не очень удобно, но, уверен здесь есть духовка, которой можно будет поправить мое состояние утром. Зато какая душевная компания – две девушки, которые держат меня за руки.
Проснулся я, как обычно, первым, и к тому моменту как красные выбрались из кровати, у меня уже был готов завтрак.
– Еще одна натруженная печень, – хмыкнул я, когда увидел вполне бодрую Руж, о вчерашних возлияниях которой можно было бы догадаться только по запаху. – Доброе утро.
– Доброе… – тихо произнесла Руби.
– Доброе утро-о-о-о! – пропела Руж. – Чем это так вкусно пахнет?
– Овсяная каша с колбасками и омлет, – я вздохнул. – У тебя не то чтобы был богатый выбор ингредиентов.
– А я готовить не умею, даже яичницу могу испортить, – беззаботно ответила девушка и плюхнулась на табуретку. – О-о-о… домашняя еда… я никогда не скучала по Анселю так, как в этот миг.
– А что там?
– Семья, – мягко и с улыбкой ответила девушка. – Хотя, постепенно все разъезжаются. Я сейчас в Вакуо, Сафрон женилась и ушмыгнула вслед за женой в Мистраль, Жон удрал в Бикон… м-м-м, вкуснотища! Нет, если раньше я и сомневалась, то теперь точно уверена: после практики я вернусь в Ансель. Там тоже нужны хорошие полицейские. Может быть, даже возглавлю наш участок, ха-ха! А у вас какие планы?
– Я планировал взять небольшой отпуск в полиции, и поехать развеяться по основной специальности. Ну, знаешь, бить гримм…
– Нет! – неожиданно твердо возразила Руби.
И я, и Руж удивленно посмотрели на нее.
– Я хочу посмотреть допросы. Тех людей, которых мы вчера поймали, – четко, и даже не отводя взгляд, произнесла она.
Я понимающе улыбнулся. Конечно же. Среброглазая, и первое грубое столкновение с жестокой реальностью. Попытки склеить треснувшую картину мира.
– Зачем? – а вот Руж не поняла.
– Я хочу понять, почему они делали это. Все это!
– Потому что они преступники, конечно же! – фыркнула Руж. – Те, кто готовы ради богатства и власти делать все что угодно.
– Но ведь должна быть граница! Должна быть причина!!! – закричала Руби. – Нельзя быть людьми, и делать такое!
Руж вздохнула.
– Розочка… – начала она.
– Не вопрос, – прервал я. – Руж, нам ведь дадут посидеть в комнате наблюдения?
– Дадут, конечно, но… вы уверены? – с сомнением отозвалась она.
– Руби хочет, – пожал плечами я. – Так почему нет.
– Спасибо, – кивнула она, и слабо улыбнулась.
– Так, Одуван, я чего-то не понимаю. Зачем?
– Надо. И вообще, она взрослый человек, и вполне может решать за себя сама.
На меня посмотрели очень скептически.
– Эмансипация охотников, – напомнил я.
– Допустим… – сдалась Руж. – Тогда после завтрака поедем в участок.
– И ты тоже? – я кивнул на повязку у нее на руке. – Тебе ж по ранению отпуск положен.
– Все равно съезжу. Все-таки, меня назначили присматривать за вами.
– Кто еще за кем присматривает, – ехидно произнес я.
– Не начинай. И – добавки!
***</p>
– Руби. Говори со мной.
Она тихонько фыркнула.
– М-м?
– Это звучит словно заклинание из какой-то игры, – все же ответила моя напарница.
– Оно и есть, – улыбнулся я. – Всегда срабатывает.
– Не буду говорить, – насупилась Руби.
– Будешь сидеть смурным нахохлившимся воробушком? Всю оставшуюся жизнь, или есть какие-то сроки окончания дум тяжких?
– Лайн, как ты живешь с этим? – тихо спросила она.
– С чем? Знанием, что человеческая внешность вовсе не гарантирует человечности?
– Да. И с этим тоже.
Я хмыкнул. Технически, мое тело – это одержимый сверхъестественным феноменом труп. И о-о-очень давно. Хватило времени привыкнуть.
– Всегда знал. Я ж рассказывал про Безымянный. Фавнов просто выкинули, как старое барахло. И это в нынешний, просвещенный век. Раньше бывало и хуже.
– Еще хуже?
– Конечно. На протяжении всей истории использовалась такая интересная штука, “манок гримм”. Брался десяток-другой “бесполезных” фавнов. Стариков, калек, больных, уродов… их сажали в специальный домик, неподалеку от основного поселения, и, в случае если атака гримм была слишком сильна, то в домике распыляли “Слезы раскаяния”. Его так обозвали в Мистрале, где и создали, для того чтобы выбивать признания пытками. В распыленном виде он убивал всех жителей домика за пятнадцать минут, в таких чудовищных муках, что все гримм бросали поселение, и бежали на этот маяк страданий. Знаешь, кто это делал?
– …бандиты? – слабо предположила Руби.
– Нет. За эти штуки отвечало ополчение. Те самые “обычные люди”, которых Охотники защищают сейчас, и защищали тогда. Они же эти “манки гримм” придумали, и реализовали. Потому что своя рубашка ближе к телу. Потому что жизнь и здоровье лично их близких им куда ближе, чем чьи-то там страдания. И не надо думать, что они бы не стали так же убивать и людей. Стали бы, просто фавнов – “можно”. Той же логикой пользуются и преступники. Они ведь тоже обычные люди.
– Но и я обычный человек!
– Не сказал бы, – я вздохнул. – Справедливости ради, все что мы видели осуждается. Большинство людей согласны с тем, что рабство это плохо. Теперь согласны, уточню, но еще двести лет назад я бы мог купить прабабушку Блейк на каком-нибудь невольничьем рынке. Тем не менее, мир становится лучше, добрее. Любой ученик Бикона был бы шокирован увиденным не меньше тебя. Творить такое – сейчас, действительно стало чем-то несовместимым с понятием человечности, хотя, опять-таки, еще двести лет назад это все было законно и повседневно. Но сейчас большинству людей не нужно быть “плохими”, чтобы выжить, исполнить свои мечты, быть счастливыми. Можно сказать, что это делает их хорошими.
Пока не доказано обратное.
– Только на них этого не написано… – грустно произнесла Руби.
– Потому что нечего писать. Для почти любого человека то, каким он будет, определяется не им, ведь к тому моменту как он сможет что-то решать, он уже будет личностью, сформированной теми условиями, в которых она развивалась. Ты выросла в любви и достатке, у тебя всегда была сила Охотницы. У тебя просто нет базиса, чтобы понять тех, кто вырос в других условиях. Ты можешь их пожалеть, но ты не можешь испытать то же, что и они. Ты не знаешь, насколько мучителен голод. Тебя никогда не били так, что ты не могла даже попытаться защититься. Тебе непонятен страх девушек перед мужчинами, даже после того дела с пойманными насильниками. Ты даже гримм по-настоящему не боишься.
Руби прикусила губу, о чем-то напряженно размышляя. Небось о том, чтобы устроить себе голодовку, чтоб приобщиться к жизни нижних слоев общества.
– Только, видишь ли… тебе и не нужно их понимать, – решил завершить мысль я. – Ты не реабилитационный психолог, в конце концов. Ты Охотница, та, что защищает людей от тьмы. Трактуемое определение, в общем-то. Можно было бы ограничиваться гримм и не терзаться моральными дилеммами, а можно делать свое дело на совесть. Ведь поймав эту шваль, мы спасли не только рабов, но и множество людей, которым бы могли толкнуть наркоту на улицах, или тех, кого могли бы пустить на органы. Сделали доброе дело.
– Да… доброе дело… – она тяжело вздохнула. – Я просто не понимаю, зачем они это делают? Зачем?!! Разве нельзя того же добиться иначе?!
– Так для этого работать надо, – хмыкнул я. – Преступная деятельность значительно выгоднее. И, при отсутствии моральных ограничителей, то что они делали мало отличается от обычного фермерства.
Руби передернулась.
– Не могу этого понять, – тихо произнесла она.
– Тебе и не надо, – напомнил я. – Мы выжигаем заразу, а не изучаем ее.
Она вздрогнула, словно вспомнив что-то.
– Но ведь мы не обязаны быть жестоки при этом.
– А-а-а, наконец-то ты подняла эту тему, – я вздохнул. – Я бы ее замял, конечно, если бы ты предпочла сражаться только против гримм… но нет ведь?
– Нет. Мы должны защищать людей и от плохих людей тоже.
– Замечательно. Тогда, к вопросу о моей жестокости. Рубс, ты вчера должна была умереть где-то шесть раз, различными способами. И будь с тобой хоть вся твоя команда, вас бы перебили как куропаток.
Она удивленно распахнула глаза.
– Да?
– Ага. И только в одном случае это было по причине неподготовленности: в нас кидали газовые гранаты. Остальные пять были результатом того, что ты не сражалась в полную силу. Тот хрен, которого ты просто отбросила в стену ударом Кресент, оказался достаточно прочным чтобы, слегка оклемавшись, выстрелить нам в спину.
– И ты поэтому раздробил ему руку?!
– Да.
– Он бы всего лишь немножко просадил нам ауру!
– Рубс, я ощущаю любое попадание так, будто ауры у меня нет, если ты не забыла. А еще аура не бесконечная. Или ее может не хватить, как в следующем случае, когда следующий твой “недобиток” швырнул нам под ноги праховую гранату. У тебя как, аура такое выдержит? Моя вот нет, она вообще у меня имеет громадный перекос во внутреннюю, мне до красной зоны двух попаданий из хорошего пистолета хватит.
– Праховую… – глаза Руби распахнулись. – Лайн! Это был ты! Ты отправил ее обратно!
– Кто к нам с чем зачем, тот от того и того, – отмахнулся я.
– Но ведь он был простым человеком! Ты… – она растерянно посмотрела на меня. – Ты… убил его…
– Он был преступником, работающим на наркобаронов и работорговцев, и не постеснявшимся кинуть гранату в явных подростков. Он собирался убить нас, Руби. Я не убивал его целенаправленно, он подорвался на своей же гранате. Я нахожу что это была высшая справедливость.
– Ты мог откинуть ее в сторону! Или вверх, как у входа!
Боже, эти полные слез глаза… ладно.
– Вверх, в помещении? А толку? Это во-первых. Во-вторых, за те мимолетные доли секунды, которые у меня были, какого-то решения я принять не мог. Спасибо, конечно, что так трогательно в меня веришь… но нет. Это был рефлекс. И прежде чем всерьез осуждать меня, подумай вот о чем: если бы с тобой был кто-то из команды, и они бы не заметили, или не успели среагировать… какой вариант ты предпочтешь, убитого преступника и целую Янг, или живого преступника и искалеченную Янг?
Выражение мордашки Руби стало таким, будто я на ее глазах со всей силы пнул ласкового щенка, решившего просто обнюхать мою ногу.
– Можно просто пнуть ее в другую сторону… – все же выдавила она.
– Лишь теоретически, Руби, – страдальчески ответил я. – И в этом твоя проблема! Когда ты дерешься с людьми, ты делаешь это так, словно они хрустальные вазы, а ты кувалда из праховой стали! И, хоть это и не так, ты все равно начинаешь рассуждать в бою, подавляешь собственные рефлексы, теряешь скорость реакции. И что еще хуже, ты сдерживаешься даже в бою с Охотниками. У тебя никогда не будет времени на то, чтобы решить куда пинать гранату, Руби. И знаешь, из моего опыта, именно та точка, откуда граната прилетела наиболее оптимальна, поскольку там нет друзей и союзников.
– Лайн… я… – на ее мордашке появилось выражение решительности. – Я так не могу. И я думаю что ты неправ. Мы Охотники! Мы должны защищать людей! Любых людей!
– Ага. Даже тех, что убивают других людей, даже от самих себя, – я тяжело вздохнул и покачал головой. – Так не получится, Рубс. И я лишь надеюсь, что ты пересмотришь свою точку зрения мягким путем.
– Мягким…?
– Без увечий или смертей тех, кто тебе дорог.
***</p>
Руби прислушалась к звукам изнутри фургона. Судя по тому, что звуки готовки прекратились уже больше десятка минут назад, а через открытую дверь в салон их дома доносились приятные запахи, ее вот-вот позовут на ужин. Но сейчас она и хотела этого, и боялась одновременно.
Лайн… окончательно перестал помещаться в ее представления о мире. Сначала он показался ей невероятно добрым и веселым. И он был таким! Затем он показался ей вспыльчивым, но отходчивым. Затем показал себя беспристрастным и справедливым, к себе, и к другим. Сильным, умным, честным, щедрым, любящим свою семью, и готовым драться за нее до конца, кто бы не стоял перед ним. А еще он невероятно легко сходился с людьми и вкусно готовил. Даже узнав, что его Проявление делает его ненормальным, она отмахнулась от этого, ведь не мог же такой замечательный человек делать что-то плохое?
Но, как выяснилось, мог. Его вспышку в столовой Бикона, где он с милой улыбкой поиздевался над несколькими расистами, а затем отчитал их жертву еще можно было списать на его вспыльчивость, но позавчерашний день перевернул все с ног на голову.
Ее напарник мог не моргнув и глазом покалечить или убить человека. Да, преступника, но уже беззащитного! И не только не раскаиваться в этом, нет… когда она не приняла его точку зрения, он не стал настаивать и пытаться ее переубедить. Но у него было такое же выражение лица, как у папы, когда она уезжала в Бикон. Искреннее опасение, искреннее желание помочь и уберечь… вот только в ее представление о мире и Охотниках никак не помещалась сама возможность того, что уберечь кого-то можно калеча, или, еще хуже, убивая других!
Это было настолько кошмарно неправильно, что ее даже подташнивало от попыток осознать, как ее напарник дошел до того, чтобы считать такое нормой. И в то же время, она знала – ведь он не делал большого секрета из своего прошлого. Но принять это не получалось совершенно.
– Руби, паркуйся и иди ужинать, – раздался веселый голос из салона.
– Сейчас! – откликнулась она.
На ужин было мистральское карри, а на десерт – пирог с клубничным джемом. Безумно вкусный, и горячий именно настолько, чтобы не обжигать язык, несмотря на то, что он был только что приготовлен. Лайн опять задействовал свою “праховую кулинарию Ланаты”, как он когда-то это обозвал.
– Спасибо, все было очень вкусно, – искренне поблагодарила напарника Руби.
– Вкусная еда перебивает грустные мысли? – усмехнулся Лайн. – Говори со мной, Руби.
Он опять использовал это заклинание!
– О чем? – попробовала выскользнуть она из под его действия.
– Тебя гнетет наш морально-нравственный конфликт, не так ли? Давай уж решим его сразу, а то такие вещи – как немытая посуда. Сначала стоит, затем засыхает, потом покрывается уродливой черной плесенью и тогда проще будет сжечь все, чем от нее избавляться.
Руби чуть улыбнулась сравнению.
– Убивать людей плохо, Лайн. И калечить тоже, – Руби не могла не поймать себя на мысли, что это звучит очень глупо и по-детски. Небо синее, вода мокрая…
– Откуда ты знаешь, Руби? – серьезно ответил он, сбив ее с толку. Но ведь…
– Это же очевидно!
– Но откуда ты об этом узнала? Родилась с этим знанием? – улыбнулся Лайн. – Может, ты и про то что цвет твоего плаща люди между собой обозначают звукосочетанием “красный” тоже от рождения знала?
– Нет…
– Тебе об этом родители сказали. Твое окружение разделяло эту точку зрения. Все вокруг всегда знали, что трава зеленая, огонь горячий, а людей убивать плохо. Ты вчера весь день просидела на допросах, и, несмотря на то, что лейтенант Плаштерн пошел тебе навстречу, и задавал им вопрос “зачем вы все это делали?” так и не поняла по-настоящему, что значат их ответы. Что такое зло, Руби?
– Э… ну, это то, что делать неправильно?
– Очевидно, не так ли? – улыбнулся Лайн, и она невольно кивнула. Однако у нее было чувство, что ее заводят в ловушку. – Углубимся. Как определяется “неправильно”?
Руби немного растерялась. Вопросы, которые задавал Лайн были СЛИШКОМ очевидными чтобы на них можно было ответить, не стесняясь отвеченного!
– Ладно, не буду тебя терзать философией, – вздохнул он. – Что “правильно”, а что “неправильно” определяется большинством людей. Согласна? Подумай.
Она подумала. И кивнула.
– Да.
– Углубимся еще. Что такое “большинство”?
– Те, кого больше, – все же решила робко ответить Руби.
– Верно, иное обозначение силы. Большинство составляют те, кто навязывает свою точку зрения, и те кто ее добровольно поддерживают, либо разделяя условия, либо считая их ненапряжными для выполнения.
– Не обязательно силы! – запротестовала Руби.
– А чего еще? – вскинул брови Лайн.
Она закусила губу.
– Понимания! Что так делать правильно!
– Это “добровольно поддерживают”, – спокойно отбил ее возражение напарник. – И, Руби, если ты помнишь историю, то в разное время это самое большинство создавало разные “правильно” и “неправильно”. Что-то существует до сих пор, что-то отмирает, что-то появляется.
– Люди уже давно считают, что убивать это плохо.
– Да. А знаешь, почему? Потому что “большинство” состоит из отдельных людей, и у каждого из них есть собственное представление о добре и зле. Там очень простое разделение, граница пролегает по фразе: “мне и моим близким должно быть хорошо”. То что делает плохо – зло, то что делает хорошо – добро. Убийство это зло, если ради каких-то своих целей. Убийство это добро, если делается ради других. Ну, там, общего блага.
– Нет!
– Ладно, там нужны еще уточнения, – хмыкнул Лайн. – Но, в целом это так. И лучше всего это доказывает то, что после моего отчета о нашей операции, где я упомянул два своих вчерашних убийства и некоторое количество сломанных костей, меня не заклеймили убийцей и преступником. Напротив, рекомендовали на присвоение следующего охотничьего ранга. Потому что я убивал не ради того, чтобы потешить свое темное эго, а ради того, чтобы моя напарница осталась жива, а простые люди Вакуо не оказались на игле, или в ошейнике. И эти простые люди, они одобряют мои действия, и они же составляют большинство. Большинство определяют это как “правильно”. “Правильно”, определенное “большинством” это “добро”.
– Я не согласна с таким “правильно”! – закричала Руби.
– И за это я тебя и люблю, – обезоруживающе улыбнулся Лайн, заставив ее опешить и даже немного покраснеть. – Всегда на передовой гуманизма, всегда следуешь своим идеалам. Но, мои идеалы все же отличаются, и они не менее крепки, чем твои. Что мы будем делать с этим?
Руби нахохлилась.
– У меня нет проблем с твоей точкой зрения, хоть я и думаю, что она может сослужить тебе крайне дурную службу. Но, для того и нужны напарники, в конце концов.
– Я не хочу чтобы ты убивал людей, Лайн.
– Я и сам не хочу, – спокойно ответил он. – Но придется. Или ты думаешь, что твой папа и дядя избежали этого?
По спине девушки пробежали мурашки.
– Можно быть сильнее, чтобы избежать этого! Ты ведь мог бы просто победить их всех, не убивая, если бы пошел один?
– Вполне возможно, – кивнул ее напарник. – Но обойтись без травм для них не смог бы и я.
– Тогда я просто должна стать сильнее.
– А толку-то, Руби? – вздохнул он. – Если ты не будешь драться в полную силу, неважно, каков будет твой максимум. Ты никогда не покажешь его в настоящей драке. И это не приведет ну вот ни к чему хорошему. Например, наш камень преткновения, тот придурок с гранатой. Если бы ты его вырубила, пусть и сломав ему ребра, ему было бы не до гранат. Но ты просто швырнула его через всю комнату, разозлила, предоставила возможность, которой он воспользовался. Дерись ты в полную силу, он был бы жив.
Руби побледнела. Лайн не сказал “это ты убила его”, но она прекрасно это поняла.
– Я всерьез говорил насчет “прививки от наивности”, – вздохнул Лайн. – Но, Рубс, если тебя не проняло ни рассказами изнасилованных, ни тем что ты видела позавчера, и ты по-прежнему считаешь что все люди одинаково заслуживают защиты и жизни, то я тут бессилен. Могу лишь скромно надеяться, что конечности в итоге оторвет мне.
– П-почему тебе? – испуганно спросила она.
– Потому что ты готова пострадать за свои идеалы, но не готова, чтобы за них страдали другие. Это вовсе не означает, что другие не пострадают, Рубс, – он улыбнулся. – Но я хотя бы тебя за это прощу. А если ты потом все же перестанешь гробить свой потенциал, то и вовсе буду полностью удовлетворен.
– Лайн! – ужаснулась Руби. – Ты ведь не серьезно?
– Разве похоже что я шучу?
Руби медленно покачала головой. Темно-карие глаза напарника смотрели на нее с теплотой и спокойствием, без обычной для его шуток хитрой искры. Он в самом деле так думал.
Но ведь… он все еще может быть неправ?