12.2. По капле вода точит камень (2/2)

— Отойди, — шикнул он грубо. — Тебя ещё зашибу. И отвернись, я сказал!

Антон быстро замахнулся и ударил второй раз. Он видел, что корпус медленно, но отходит от дужки. Ударил третий раз. После лязга ему даже показалось, что издали он услышал голоса.

— Антон! — вместе с очередным лязгом молил Арсений. — Уж лучше через задний выход! — опять удар топора по замку.

— Нельзя! — прошипел Антон, вновь замахиваясь и ударяя. Сам чувствовал уже полноценно, будто на шум вот-вот придут. — Они как раз там стоят все, я их видел. А по остальному периметру эти блядские копья, — если бы не они, они действительно с лёгкостью бы перемахнули через забор. С Антоновским опытом можно прыгать хоть через Китайскую стену. — Он сломается сейчас, я уже делал так несколько раз раньше. Только, пожалуйста, Арс, отъебись сейчас ради всего святого.

Арсений действительно замолчал, окончательно погружаясь в свой панический транс. Антон принялся очень быстро замахиваться ударять, и после очередного удара крайняя треть корпуса откололась. Топор выпал из рук Шастуна на бетонированную дорожку, а ладони судорожно сорвали с ворот остатки навесного замка, откидывая те после куда-то вбок. Он толкнул тяжёлую дверь, позволяя той открываться, затем схватил стоящего как истукан Арсения за запястье что есть сил и потянул за собой, попутно второй ладонью прикрывая ему глаза, чтобы тот ненароком не увидел ужаснувшее даже Антона зрелище рядом с воротами. Покинув участок, оба рванули по тёмной дороге под соснами, стараясь убежать как можно дальше.

Мелькали серые пятна деревьев. Щебень звонко шуршал под их ногами, становясь лишь громче, когда отражался от нескончаемых заборов. Оба не останавливались ни на секунду — страх заставлял одну и ту же мысль гудеть у них в головах. Надо бежать.

Спустя какое-то время они оказались где-то уже очень далеко от места побега. Вероятно, если Антону не изменяла память, они были на выходе из кооператива. Лишь тогда он дал им замедлиться, тут же прыгая вместе с Поповым с дороги в кусты между соснами. Небо начинало из чёрного превращаться в синее. Лицо Арсения в этом свете было уже гораздо более различимо.

— Ты как? — поинтересовался Антон спустя пару секунд непонятного взаимного молчания, держа парня за плечи крепко с обеих сторон. Он и сам дышал, как гепард после охоты — ночная пробежка превышала всю его месячную норму курильщика, — но Арсению, кажется, было ещё хуже. Тот, судя по виду, так и норовил потерять связь с реальностью. Он лишь посмотрел на Антона, ничего не отвечая, после чего склонил голову и врезался своим телом в его грудь. Шастун чувствовал, как сильно дрожащие руки сжимают толстовку на его пояснице. Он сразу же обнял Арсения в ответ, гладя по спине. Грудная клетка в его руках раздувалась и сдувалась в быстром темпе, и Арсения ощутимо колотило.

— Я не знаю, как я спать буду теперь, — выдыхая воздух со свистом, проскулил тот Антону в плечо, и, вероятно, от слёз его удерживало лишь состояние шока. Но сейчас, в отличие от того, когда они были на участке, голос его звучал наконец трезво, точно он отдавал себе полный отчёт в том, что говорит. Шастун погладил его по спине ещё раз. — Я даже сейчас как глаза закрываю, там темнота, и мне кажется, что я опять в этой бане…

— Дыши, — глупо произнёс ему Антон в макушку. Тот и так дышал даже больше и активнее, чем нужно. Оба постояли так ещё пару секунд, и он отстранил Арсения от себя, заглядывая в голубые измученные глаза. — А теперь по порядку. Что здесь, блядь, произошло?

— Я же уже сказал… — он всё еще пытался отдышаться до конца.

— Тогда по-другому, — действительно, Антон понял то, что ему бегло рассказал Арсений у бани, так что по этой части всё уяснено, пускай до сих пор оставались вопросы из ряда «неужто Тимофей хотел оставить Арсения в бане до приезда пожарных и полиции, или же он вернулся бы за ним позже?». О первом варианте думать вообще не хотелось. Да, сейчас погода стоит влажная, но на участке полно деревьев. А если бы пламя дошло и до бани? Именно по этим соображениям Антон откинул данные размышления из головы, к тому же, это лишь морально-этические детали, которые отходили на второй план наряду с более важными сейчас вопросами. — Арсений, чей это дом?

Попов постарался посмотреть на него прямо, чтобы не терять плывущий зрительный контакт.

— Я не знаю, Антон, — он приложил трясущуюся ладонь к своему лбу. — Я знаю то же, что и ты.

Шастун понимал, что это самое «то же», что обоим из них было известно, очень вряд ли имеет отношение к правде. Сжечь дотла дачу своего друга, как им рассказывал Костеша, устроив при этом настоящий перформанс с проклятым баннером, может только совершенно нездоровый на голову человек, а тот к этому числу не принадлежит. Да, Тимофей абсолютный урод, животное и изверг, но точно не шизофреник. При упоминании слова «изверг» перед глазами Антона всплыло изображение бедного животного, чьё бездыханное тело так отвратительно небрежно валялось под забором. Он помнил эту собаку очень хорошо: помнил, как она была похожа на его драгоценную Айву; как она бегала с ним и Арсением по озеру зимой, и они оба трепали её за пятнистые щёки в перерывах на поцелуи; как самозабвенно с ней возился Артём, вероятно, представляя её своей, о чём так сильно мечтал. Глаза защипало, словно Антону опять было шесть лет.

— Артём здесь?

— Нет, — уверенно Арсений помотал головой. — Он звал. И Даню, и Тёму. Они отказались. Тима был очень злой.

— А меня не звал.

— Разумеется, нет.

Антон поднял глаза в небо. Светало.

В черепной коробке резко стало так туго, и мысли закрутились вихрем, из которого сложно было вычленить хоть что-то вразумительное. Поэтому Шастун решил, что сейчас просто надо ехать домой — Арсению точно. Он достал телефон — здесь уже ловила сеть, — и вызвал такси по избранному адресу. Дом семьи Поповых.

***</p>

Антон очень плавно изменил своё положение на кровати на девяносто градусов, но глаза отказывались открываться. Горбясь, он упирался локтями в колени, пока ладони лежали на уставшем лице. Старый паркет холодил голые ступни, а одеяло комкалось опутанным у него вокруг пояса. Утренняя прохлада после постели заставляла гладкую грудь покрываться мурашками. Он молился о двух вещах: чтобы голова перестала трещать, и чтобы во имя всего святого к нему не решила зайти тётя Марина и поинтересоваться, с какого это боку он не на уроках. Ему вчера и так несказанно повезло, что удалось прийти домой тогда, когда она уже смогла уснуть после возвращения с ночной смены. Так что сейчас по всем законам она должна спать. Вообще, раз уж он не пошёл на уроки, наказав Арсению делать то же самое, то и сам Антон должен спать, только нормальный сон шёл мимо него. Его почтил визитом лишь тяжёлый, нездоровый, где-то часа на три-четыре.

Говоря об Арсении. Антон действительно довёл его до дома, как полагается, и не отходил от дверей до самого момента, пока не услышал из-за забора, как закрылась за Поповым входная дверь. После он ощутил вдруг с двойной силой всю накопившуюся усталость, которую, видимо, сдерживал скачущий адреналин в крови. Резко Шастун стал ватный, и еле как он доплёлся до своего дома. Рад был, что такое раннее утро — именно то время, когда на улицах ходят лишь спешащие работяги, которым не повезло работать в центре (или повезло — это как посмотреть. На этом берегу было практически невозможно найти нормальную работу. Это Антон и сам уже прекрасно понимал), да алкаши. Никто не смог бы настучать Костеше о его походах по улицам от Арсения в семь утра. Изо всех оставшихся сил он постарался пробраться в квартиру бесшумно, после чего едва ли стянул с себя одежду и упал камнем на кровать. Глаза закрылись сразу же.

Но, как и было сказано, поспать и восстановить силы ему не удалось. Непонятный ворох мыслей разбудил его. Тело ломило с верху до низу, особенно ноги. Ожидаемо, он проспал первый урок. На остальные смысла идти не было, и Антон остался дома. Неизвестно сейчас, сколько времени он так просидел с закрытыми глазами на кровати. Краем уха он услышал даже, что Оксана уже успела вернуться со школы — видимо, у них опять сегодня что-то отменили. Пару минут она пошаркалась по квартире, что-то зацепила с кухни и привычным образом отправилась жевать это в своей комнате, закрывая за собой дверь. Дома опять образовалась благоприятная для язвительных мыслей тишина. На время Антон внимания не обращал — не было сил. Точнее, были, но их хватало как раз только на эти самые мысли, а поэтому все они тратились на мыслеварение и ни на что иное.

С утра, как это обычно и бывает, мозг начинает работать немного по-другому. Для Антона, судя по внутренним ощущениям, вчерашний день и не кончался вовсе, сливаясь в один тягучий, как отвратный лизун, который упал на пол, и на него налепилась вся кошачья шерсть вперемешку с мусором. Тем не менее, дневной свет из окна слегка прочищал мыслительные каналы в голове Шастуна, отчего ход рассуждений немного менял русло. Он продолжал сидеть на кровати с закрытыми глазами и беспрестанно думал.

Где-то глубоко в груди жужжал страх, что как-то их могли заметить на месте этого страшного преступления. Они оба были напуганы до усрачки сегодняшней ночью. Антон, на самом деле так до конца и не отошедший от обвинений в краже, пусть Арсений и заверял его чуть ли не каждый день, что всё нормально, и специально ради него старался выглядеть настолько беззаботным, насколько вообще хватало его навыков, полученных при подготовке к поступлению в театральное. Антон это, конечно, ценил, так как знал, что забот у Попова у самого выше крыши, но всё равно где-то внутри до сих пор сидело неуютное ощущение. Сейчас они сбежали с места самого настоящего преступления, и в этот раз Шастун не просто был косвенным свидетелем, который сам и не знал о какой-то там краже какого-то баннера, а самым настоящим очевидцем, которого с лёгкого маха следовательской руки можно было бы причислить и к соучастникам. Арсений тоже переживал — сам он был там во много раз дольше, чем Антон. Чтобы успокоить их обоих, перед расставанием у ворот собственного дома он устроил небольшой брифинг. И его аргументы, в принципе, даже на самой первой стадии успокоили Шастуна. Попов вынул из образного кармана карту с названием «мент-батя», которая, точно в какой-нибудь настолке, давала +200 защиты в незаконных делах и такой же эффект для игрока справа от тебя. Справа, да и, вообще, со всех сторон у Арсения был Антон, что гарантировало тому протекцию. Шастун немного угомонил волнение за собственную задницу, но детали произошедшей ситуации оттого яснее не становились.

Самым главным, как ему казалось, вопросом, который мог бы разобраться сразу с огромным количеством побочных несостыковок, если бы только ответ на него имелся, был «кому принадлежит дом?». Информация о том, что им владеет какой-то друг Костеши, которую и ему, и Арсению, и всем остальным из их компании втюхивал Тимофей с самого начала, уже очевидно теперь была ложной. На это намекал и так театрально развешанный баннер с большой надписью МОЛОТ на нём, явно являвшийся частью всего представления. Шастуна бы смешил подобный пафос от этого холодного сдержанного блондина, но вот только ситуация в целом не располагала к смеху. Антон понимал — должно быть, всё произошедшее было каким-то нездоровым посланием от Костеши. Но кому? Молотам? Или кому-то конкретному?.. Одно это осознание пускало волну холода по спине: а они ведь сидели, пили и ели, спали в этом доме, совершенно ни о чем не подозревая. Тот факт, что именно это было им не известно, закрывал мраком тайны и всё остальное: зачем Костеша сжёг этот дом? Почему вообще пошёл на такое? Отчего не взял никого из их группировки? Данил с Артёмом отказались лично со слов Арсения. Значит надо спросить их об этом. Вдруг они-то как раз всё знают, иначе почему отказались? Разве они не должны беспрекословно выполнять всё то, что планирует Костеша? И если бунт от Данила мог бы быть оправдан, от Артёма Шастун ждал бы его в последнюю очередь.

Антон отыскал под смятой подушкой телефон и сразу зашёл в диалоги. Есть сообщение от Арсения, но он прочитает его сразу после, как напишет Доброхотову. Тот был онлайн в девять утра. Значит, ходил на занятия.

Арсений сообщил, что три машины пожарных были в ту ночь на участке, но никаких зачатков уголовного дела пока нет. Видимо, Попов тоже спал отвратительно и полночи налаживал контакт со всеми своими отцовыми знакомыми, с которыми успел за жизнь пообщаться.

Они с Арсением оба, кстати, пока не могли понять, на что Тимофей надеялся. Если, а точнее даже, когда дело откроют, ни за что отец Арсения не станет его выгораживать. Он сам горит большой ненавистью лишь к одному факту того, что его сын умудрился иметь нетрадиционную ориентацию. Так что защищать, пусть и уже формального, но бойфренда своего единственного отпрыска он не станет. Что-то по наркотикам ещё могло прокатить, но материальный ущерб третьим лицам — это уже совершенно другое. Пускай в точности осознать это Антону и не было возможности, но и без этого он прекрасно понимал — дом, а тем более такой, это огромные деньги. Огромные. И это без учёта таких моментов как безжалостное убийство несчастной собаки. С таким объёмом ущерба никакие друзья Тимофея в органах не смогут ему помочь. Чем руководствовался Костеша старший в этой ситуации Антон так понять и не мог.

Он вспомнил вдруг про раскуроченный замок на воротах, и что-то сжалось внутри. Если эксперты будут составлять картину событий, то выйдут и на Антона, и на Арсения. А уж если получится восстановить всё с камер... Шастун постарался успокоить себя, своё участившееся дыхание и откинуть эти мысли подальше, как и завещал Арсений.

Он напечатал Попову наказ не высовываться никуда сегодня из дома, что собирался делать и сам, после чего заблокировал телефон и недовольно откинул на подушку. Голова страшно гудела.

Сегодняшним утром, когда после ночи страха и мучений мозги наконец прочистились, и мысли встали на место, его пробрала злость. Эта злость была навеяна простым осознанием — посреди ночи Арсений согласился куда-то попереться с Тимофеем.

И как только это уложилось у него в голове спросонья как-то совершенно автоматически, он начинал распаляться внутри всё сильнее. Попов же был личным свидетелем того, как отвратительно Костеша подставил Антона, он сам возмущался совершенно искренне этим ублюдским поступком. После подобного даже в магазин за продуктами нельзя было ему ходить вместе с Тимофеем. Даже не потому, что это попросту может быть опасно — теперь никто из них не может до конца знать, что выкинет Костеша следующим, — но и из простых человеческих соображений. Поэтому Антон задавался вопросом: каким надо было быть идиотом, чтобы согласиться? Это заставляло его раздражаться на Арсения, злиться на его глупость и опрометчивость.

Но это была лишь половина причины, по которой внутри него сейчас бурлило возмущение в адрес Попова. Вторая заключалась в другом. Арсений поехал куда-то с Костешей.

Зачем ему это было нужно? Для чего? Чем были все эти вербальные и невербальные признания в том, насколько сильно он устал от Тимофея? Были ли они хоть чем-то? Иначе как объяснить такое бездумное согласие до сих пор кататься с ним неведомо куда, как барыня? В памяти крутились все недавние жаркие поцелуи и трепетные слова, а по телу Антона стекало от головы до ног липкое отвращение к самому себе и стыд. Он ощущал себя будто бы использованным, просто обманутым дурачком. Конечно, судить о чем-то пока было рано — они с Арсением даже не обсуждали это ещё, — но такое чувство внутри было ярким, и становилось дурно. Антону попросту было обидно: он часто думал о том, как помочь Арсению в его ситуации с Тимофеем. Антон за него действительно беспокоился, как будто Попов уже успел стать для него очень близким человеком. И как глупо было понимать, что твои размышления и попытки помочь были никому не нужны. Шастун ощущал себя одураченным. От Арсения такой поступок был точно удар в спину — оттуда, откуда ты совсем не ждёшь. Они, конечно же, ещё обсудят это. Но не сейчас.

Он тяжело вздохнул, основаниями своих кистей надавил на глаза, потирая, и после этого стянул с бёдер запутавшееся одеяло, решив, что пора уже встать. Тело болело тут и там, и Антон будто слышал, как скрипят его конечности при ходьбе. В ванной он на скорую руку умылся. Холодная вода в лицо немного отрезвляла. Потянулся перед зеркалом, вытягивая над собой руки, и те уходили высоко под самый потолок. Стоя так, вытянутый и с голым торсом, невзначай он в зеркало уловил свое тело. На бледной, ровной груди от света лампы чернели тени под каждым из просвечивающих рёбер, а под ними до сих пор виднелись следы от старых синяков — серые, как местная грязь. Антон понуро опустил руки после потягиваний — в зеркало стал виден его усыпанный редкой тонкой щетиной подбородок на невозможно уставшем лице. Не имея желания глядеть ещё больше на своё унылое выражение, он спешно отвернулся, махом накидывая на себя домашнюю футболку. Антон вывалился из крохотной ванной на линолеум коридора со шлепком босых ног, и лишь тогда услышал справа от себя странный короткий звук, сильно напомнивший всхлип. Внутри что-то задрожало. Он тут же направился к комнате Оксаны.

У двери в комнату он с замиранием сердца притих, ухом чуть прислоняясь к полотну. Тихие редкие шмыганья периодически повторялись, подтверждая самые неприятные подозрения. Он тихонько постучал в дверь. За ней немного притихли, но ответа не последовало: это значило, что входить не запрещено. Антон мягко надавил на ручку ладонью, открывая дверь и останавливаясь в проёме, чтобы не нарушать такое хрупкое в данный момент личное пространство. Девочка стояла недалеко от своего рабочего стола, спиной к Антону: руки были в беззащитном жесте сложены на груди, а в одной из ладоней был зажат телефон.

— Окси, что стряслось? — с искренней нежностью спросил встревоженный Антон. — Ты почему плачешь? Кто обидел?

Та вытерла рукой глаз, шмыгнув ещё раз носом, после чего слегка обернулась на брата, чтобы её лицо было хоть немного видно. Она соприкоснулась и ним взглядами. Девчонка как-то вздохнула в попытке прочистить горло, после чего заговорила:

— Помнишь, у меня подруга есть лучшая, Оля? — разбитым голосом спросила она, глядя своими большими глазами на брата.

Антон покивал головой, слушая ту с огромным вниманием.

— Конечно, помню.

Оксана чуть склонила голову, опуская взгляд.

— У неё есть брат старший, Вова, я тоже как-то упоминала его, но не важно. В общем, — она с дрожью в голосе вздохнула опять, и сжала немного телефон в руке, — она мне позвонила сейчас и такое рассказала, Антон, это просто ужас. Меня до сих пор трясёт.

— Что рассказала, Окс? — Антон не мог смотреть на сестру в таком состоянии. Хотелось просто подойти и аккуратно обнять ту за плечи.

— Короче, — она посмотрела на свои ладони. — У неё брат работает много. Он её сильно старше. Так вот, он пару лет назад себе дом построил недалеко отсюда. Красивый такой, мы там каждые каникулы раньше зависали с Олей. И она мне звонит сейчас — вся в слезах тоже, — и говорит, что кто-то его поджёг. Представляешь? Я просто в шоке была. Так ладно дом, — добавила она, бесцельно смотря вперед себя. — На него даже как-то наплевать. У них там собака жила, её соседи периодически кормили по просьбе, — её голос дрогнул. — Оля говорит, они приезжают с братом, а Луня... — она замолчала, кривясь в лице. На глаза снова наплыли слезы. Она положила ладони на лицо по обе стороны. — А Луня под забором лежит мёртвая... — её плечи задрожали. — Антон, я не понимаю, я просто не понимаю... Зачем было такое с Луней-то делать? Она всегда такая добрая была, ласковая. Белая такая, с чёрными пятнами. Айву вашу мне всегда напоминала. Она даже не гавкала никогда ни на кого. Я уверена, что, когда эти твари прокрались на участок, она их даже рада была видеть, — Оксана зажмурилась, и из-под ресниц по округлым щекам упали вниз две дорожки слез. — Это какими просто надо быть ублюдками, последними мразями, чтобы такое сделать? А за что? — с надрывом рассказывала она приглушенно, чтобы спящая тётя Марина не услышала. — Я просто стою сейчас, а у меня перед глазами она прыгает, и язык у неё так смешно трясётся. А мы с Олей ей палки кидаем, чтобы она за ними бегала. У них на участке много ёлок было, и палок тоже. Красивый был дом...

Антон стоял, как каменный, и раскрытые напряжённо глаза бездумно глядели перед собой в пустоту. Каждый сантиметр его тела будто кололи сотнями тончайших иголок, и дышалось тяжело, словно на грудь опустили тяжёлый пресс. Голова разрывалась от подступивших мыслей.

— Как у... Кхм, — его голос пропал резко, превращаясь в сиплый шум, и Антон прокашлялся. — Как у Оли фамилия?..

Оксана повернулась на него кратко, на мгновение прекращая плакать.

— Оля Молотова... А что?

Все заглохло вокруг Антона. В ушах поселился гул, а в глазах, так и смотрящих из-под распахнутых век перед собой, всё на секунду потемнело. Грудь и живот, а затем и всё лицо обдало огнём, и в секунду стало невыносимо жарко. Ладони вспотели ужасно, и даже над губой блеснули первые проявления пота.

Оля и Вова. Вова. Владимир. Володя Молотов.

— Антон, что... — уже пришла очередь Оксаны забеспокоиться, и она полностью обернулась на побледневшего брата, в глазах которого не было совершенно ничего, пусто. Она поглядела на него так ещё секунду, после чего повернулась к столу, чтобы положить телефон и подойти к Антону поближе, но на периферии мелькнуло что-то, и она повернула голову. На подоконнике в стакане так и стояла осыпавшаяся уже голая еловая ветка без иголок, на которой к этому времени остались лишь розоватые шишки. Оксана сама не знала, зачем её оставила. Видимо, не хотелось выбрасывать подарок дорогого брата. Она взметнула глаза на Антона. Тот тоже теперь, оказывается, смотрел на неё в упор нечитаемым взглядом.

Они молчали лишь несколько секунд, выдерживая зрительный контакт, но за это время лицо Оксаны успело начать искажаться в ужасе. Завидев это, Антон почти уже открыл рот, чтобы сказать имя сестры, но та опередила его, оборвав все попытки оправдаться:

— Антон, куда ты уходил сегодня ночью? — спросила она с замиранием сердца. Её распахнутые большие глаза смотрели неотрывно брату в лицо.

— Оксана, я...

— Я прекрасно слышала, как ты уходил, и я всегда слышу, если ты уходишь посреди ночи, так что не смей мне врать, — твёрдо отчеканила она. — Антон. Где ты был сегодня ночью?

Она стояла на расстоянии метра от него; Антон всё так же находился в дверях и глядел на сестру. Её плечи были немного поджаты, руки напряжены. Шастун не торопился с ответом — он попросту не находил сейчас, что сказать.

Оксана тут же всё прекрасно поняла. Девочка сильно зажала рот своей ладонью и отшатнулась назад, свободной рукой натыкаясь на стол в поисках экстренной опоры. Антон сделал наконец к ней короткий шаг, закрывая за собой дверь в комнату.

— Оксана, пожалуйста...

Его выставленная вперёд ладонь была встречена остро тычущим указательным пальцем с аккуратным ноготком.

— Не смей подходить! — полушепотом, чтобы не услышала мама, воскликнула она. — Только попробуй подойти, — пара прядей из пучка выпали ей на лицо. Антон беспомощно расставил руки в стороны. Он не знал, что сейчас ему сделать, но повиновался указаниям сестры, чувствуя, что если не сделает этого, то лишь навредит. — Ты с самого начала стал шататься с этим Костешей, я права? — больше даже как констатация, нежели как вопрос, произнесла она. — И с Поповым ты общался именно поэтому, — сама в голове начинала сопоставлять вместе Оксана. Антон не мог ничего ей ответить. — Вы все вместе потому что были. А я ведь поверила. Я поверила, что ты мне не наврал, когда пообещал, что ты с ними никак не связан. А ты просто солгал мне, — она выдохнула, ещё шагнув назад. — Ты наврал мне с самого начала, — она ткнула в его сторону пальцем ещё раз. — И ты шлялся вместе с этими уродами! И ты не против них дрался и с разбитым лицом тогда домой приходил, а за них! И это вы дачу Оли сожгли! И ты вместе с ними! И ты убил Лу... — её голос оборвался на последнем слове, и вся она немного совсем сжалась, прикрывая глаза. Но спустя всего секунду она собралась вновь, быстро сдвигаясь с места. Беспомощный Антон видел, как та вытряхнула из рюкзака на пол все свои учебники и принадлежности, после чего метнулась к шкафу, доставая какие-то вещи: кофту, штаны. Схватила со стола телефон, запихнула это всё в рюкзак.

— Оксана, что ты делаешь? — спросил Антон, понимая, что та куда-то собирается. Он поспешил подойти к ней и сделал ещё пару шагов. Как только девочка увидела это, она судорожно оглядела стол, рядом с которым стояла, после чего схватила испуганно первые попавшиеся канцелярские ножницы и выставила их перед собой. Антон замер.

— Я сказала тебе не подходить! — Шастуну резко самому стало страшно дурно от ужаса, который плескался в её глазах. Старые слезы до сих пор стояли в них, а на щеках сохли две мокрые дорожки. — Отойди к стене, — Антон, пожираемый страхом и всеобъемлющим чувством вины, сделал так, как было сказано, и встал неловко около кровати сестры. — Вот там и стой. И не смей двинуться.

— Окс, ты очень неправильно всё поняла...

Честно говоря, его самого тошнило от осознания, как правильно она всё поняла. Как раз сестра-то и сопоставила все имеющиеся детали гораздо быстрее, чем это смог бы сделать сам Антон. Думай он с такой же гибкостью и ловкостью, что и она, то тут же бы смог понять, куда в этой истории встаёт и сразу показавшееся странным ему поведение Костеши в те февральские выходные, и баннер, так приглянувшийся Тимофею своей большой надписью и тешивший его тягу к показушности. Но Антон так быстро думать не мог, в отличие от Оксаны. Учитывая все имеющиеся у неё детали, её картина произошедшего была самой что ни на есть логичной. Да, он не имел отношения ни к поджогу дома, ни к убийству бедной собаки, но такое понимание случившегося от сестры было прямым и заслуженным наказанием за всю ту ложь, которую он толкал всё это время самым близким своим людям, включая и Оксану.

— Здесь нет того, что я могла бы неправильно понять, Антон, — она, к сожалению, была совершенно права. — Ты лжец и преступник, — эти слова ударили его гулко куда-то в грудь. — Стой на месте и не двигайся.

Спустя секунды две, когда девочка удостоверилась, что Антон делает так, как сказано, она откинула ножницы на стол и вернулась к рюкзаку, что висел у неё расстегнутым на второй руке. Звонко она застегнула на нем молнию, после чего поставила на пол, одним движением скинула домашние шорты, не стесняясь брата, и натянула на ноги свои узкие джинсы. Только сделала это и сразу метнулась к выходу из комнаты, дверью чуть не приколачивая к стене Антона.

— Куда ты?.. — Антон дёрнулся, чтобы взять её за запястье, но та мгновенно забрыкалась, выдернув свою руку из большой ладони.

— Не трогай меня! Не трогай. Не. Трогай, — как заклинание, проговорила она, опять тыча в него пальцем, после чего поспешила отстраниться подальше, как от дикого животного. Схватив ветровку с крючка и ключи с полки, она сунула ноги в кроссовки и выбежала из квартиры, хлопнув дверью.

Опять стало тихо, и идиотские часы отмеряли секунды будто бы у Антона в голове. Он опустил голову, поворачиваясь лицом к двери из комнаты, и медленно опустился на мягкую кровать позади себя. После неимоверно тяжёлого вздоха, он закрыл ладонями свое лицо.