12.1. Зазеркалье Алисы (2/2)

Арсений повернулся на него, после чего глянул ненадолго в том же направлении, что и Шастун, и затем опять обратно.

— Да, академия, — Антон был слишком увлечён разглядыванием вида за жестяным забором и не обращал внимания, как Попов возится с пожарной лестницей, дергая за неё и проверяя на прочность. Он знал, конечно, что это знакомый и испробованный путь, но не воздерживался от предосторожностей каждый раз. — Раньше, кстати, можно было через неё пройти. Прямо с территории, — он издал пыхтение. — Возможно, потому что один из общажных корпусов частично ещё и преподский. Так и проще, и быстрее всем.

Антон в этот момент повернулся в его сторону, чтобы задать возникший вопрос, но наткнулся на то, как Попов висит в воздухе, держась за старую и почерневшую пожарную лестницу. Вопрос Шастун, тем не менее, задал, решая не брать в голову происходящие махинации:

— У тебя откуда такие познания?

Арсений спрыгнул, разжав ладони.

— Пятьсот раз здесь был, — ответил он совершенно непринуждённо и пожал плечами. — Всё, кончаем стоять. Тут нас, конечно, никто увидеть не сможет, но внутрь всё равно надо побыстрее зайти.

Он поджался, как кошка, после чего прыгнул вверх и зацепился руками за лестницу. Подтянувшись, он начал по ней подниматься. Антон снизу смотрел на это всё с кривым лицом.

— Бля... Серьёзно? — с той высоты, на которую забирался Арсений, их можно было бы запалить ещё легче, и вся эта затея начинала казаться Шастуну хуже и хуже с невероятной скоростью. Попов опустил на него голову через плечо.

— Хватит болтать, — строго шикнул он. — Здесь нет других способов. А просто так ты в окно не попадёшь — они все закрыты.

Антон нервно вздохнул, после чего повторил все действия Арсения, принимаясь лезть за ним следом. В голове юлила ещё одна мысль — выдержит ли лестница их двоих? Но Попов на вид был удивительно спокоен, да и лестница не стремилась блеснуть своей хлипкостью, так что Антон старался отгонять прочь хотя бы такие размышления. Арсений миновал отметку третьего этажа, с которого хорошо видна была крыша входного тамбура, торчавшего под боком. Парень просунулся через прутья лестничного ограждения и достал затем оттуда всё свое тело, разворачиваясь и держась руками позади себя. Антон видел это всё над собой, и ему резко стало нехорошо.

— Блядь, Арс, — сказал он ему с жутким беспокойство в голосе. Попов же лишь внимательно, как настоящая кошка, глядел в сторону точки потенциального приземления. Того, и так совершающего достаточно сложные физические действия, гундёж Шастуна под боком начинал порядком раздражать.

— Хватит ныть, — отрезал он, не глядя на Антона. На этих словах он оттолкнулся ногами и прыгнул на плоскую крышу. Приземлился совершенно удачно, на обе ноги. Расстояния от лестницы до крыши было едва ли больше полутора метров, но Антон практически зажмурился в момент прыжка Попова. Последний уже стоял лицом к нему, подгоняя. Шастуну было немного сложновато вылезти между прутьями, и он почти сумел в них застрять, наверняка ставя Арсения на грань сердечного приступа, но после полуминутных стараний ему это удалось, и он также оказался на крыше тамбура, покрытой крошащимся битумом. Над ней, прямо в сантиметрах тридцати, было широкое, но невысокое окно, наверняка ведущее на площадку между этажами. Арсений подпнул его носком ботинка два раза, и на второй то открылось.

— Эти единственные из всех не заперты, — пояснил Арсений подошедшему Антону. — Надеюсь, ты не боишься замараться, — в голове у Шастуна сразу возник вопрос, почему тот спрашивает его об этом. Сам же брезгует даже вставать носками на пол в их школьной раздевалке во время физкультуры. Попов будто прочитал его мысли. — Со мной-то этого не прозойдёт.

Он встал на четвереньки, упираясь ладонями в крышу, и задним ходом пролез в окно. Когда Антон сделал то же самое, то понял, что, кажется, поставил занозу в живот.

Оба оказались в пустом и молчащем, как гробница, здании. От того, как здесь было чисто и убрано, Антон нервничал. Будь здесь развал с битыми бутылками и усыпанные надписями стены, он был бы гораздо спокойнее, но сейчас создавалось впечатление, что это место до сих пор вполне штатно используется, и с минуты на минуту выбежит охранник или консьерж и скажет, что вызывает наряд полиции за незаконное проникновение. Арсений во время этих оглядываний успел уже пройти одну лестницу.

— Лифт, как ты понимаешь, нас здесь никуда не повезёт, — обернулся он к нему, глядя сверху вниз. — А нам на восьмой. Так что советую поторопиться, — но Антон двигаться с места не спешил. Попов уловил во взгляде такую совсем уж не присущую Шастуну подавленность и страх. — Эй, ты чего?

Антон помял губами в попытке выдавить что-то из себя, пока взгляд гулял нервно по стенам вокруг. Ладони отчего-то потели, и в животе напряжённо бился неприятный нервный комок. Так и не найдя в голове ничего, что звучало бы вразумительно, он решил озвучить то, что там, в принципе, было:

— Нас точно здесь не заметят? — его и самого смутило, что интонация этого вопроса будто исходила от пятиклассника. Антон им не был, да и ссал он очень редко. Но сейчас почему-то его пугало просто всё вокруг.

Арсений на заданный вопрос сначала прыснул, будто подумал, что тот шутит, раз говорит такой пустяк, но вдруг срастил одно с другим в голове и резко обрёл серьёзное выражение лица.

— Антон, брось, — сказал он совершенно спокойно. — Я понимаю, что самым глупым в данной ситуации будет сказать тебе «расслабься и отпусти», но я скажу тебе именно так. В школе я всё решил, тебе нечего бояться. И здесь нас точно никто не увидит. Не вздумай даже питать в себе дальше это ПТСР, — Шастун вздохнул, глядя на Попова. Весь силуэт того в безразмерной джинсовке освещался тусклым светом из окна позади Антона, и сам он не мог не отметить в очередной раз, как по-живописному красиво он смотрелся в абсолютно любой обстановке, будь то утренние лучи солнца или мрак пустого холодного здания. Сам Арсений немного наклонил голову вбок, видя, как Антон мешкается. — Послушай, — начал он вполне оптимистично, — как часто, ты думаешь, мне бывает больно и тяжело в жизни, а? Как часто у меня бывает желание остаться одному, чтобы вокруг не было ни души?

Он замолчал. Антон нахмурился, неуверенно выдавливая из себя:

— …часто?

— Да каждый, блин, день. Антош, я — гей, — тот сказал это так, словно само произнесённое им слово являлось термином, после которого не требуются объяснения. — Я живу день ото дня с маячащей где-то рядом вероятностью, что меня убьют, если я решу прогуляться поздно вечером. Единственная причина, по которой этого ещё не случилось, так это то, что все опасаются Тимы, который не простит, если кто-то вдруг тронет его собственность, чем я пока что являюсь. Да и эта причина уже какая-то слишком натянутая, — в голосе Арсения Антон слышал такую едкую грусть, что жалила даже сильнее от того, как тесно рядом с ней шло давнее принятие и смирение. Тот будто и не грустил совсем, говоря это — настолько она улеглась внутри Попова за годы жизни. Это была спокойная печаль, от которой отдавало безнадёгой. Шастуну стало вдруг очень тяжело внутри — ему не хотелось, чтобы такой человек, как Арсений, ощущал себя так хоть иногда. Вдруг Попов усмехнулся. — Я стараюсь хотя бы в третьей части таких случаев уезжать сюда, — он обвёл рукой лестничную клетку. — Поэтому если ты думаешь, что я не был здесь достаточно раз, чтобы с полной уверенностью сказать тебе, что никто нас здесь не найдёт и не увидит, подумай ещё раз. А лучше просто поднимайся.

Антон опустил глаза куда-то в ступени. Со стороны могло выглядеть, будто он задумался, но по факту ни одной осязаемой мысли в его голове не пролетело. Он просто решил довериться и сделал шаг по направлению к Арсению, ставя ногу на первую ступень.

Прошагав так друг за дружкой до восьмого этажа, они немного разговорились. Антон вправду успел слегка успокоиться — вероятно причиной тому служил этот самый развившийся с Арсением диалог. Войдя в коридор, в начале которого на стене была по трафарету выведена цифра «восемь», Шастун с интересом осмотрелся. Арсений лёгкой походкой шагал по полу, покрытому линолеумом с редкими заплатками, будто был у себя дома. По обеим сторонам от них шли ряды приоткрытых дверей, но недостаточно, чтобы через эту щель можно было что-то рассмотреть. Тем более, без света здесь всё было точно в полумраке. Чистота стен, на которых не было ни единой надписи даже каким-нибудь перманентным маркером, даже смущала. Именно это Антонов рот решил озвучить.

— Здесь так чисто… — его тихий голос в тишине коридора казался даже слишком звучным.

— Разумеется, — Попову не нужно было оборачиваться, чтобы Антон его расслышал. — Сюда никто не сможет забраться.

— Мы забрались, — логично возразил Шастун.

— Мы знаем как.

— А остальные не знают?

— Это знают только студенты, — он наконец коротко обернулся через плечо, и даже с отсутствием света Антон мог различить по глазам, как тот по-лисьи улыбался. Антон обожал, когда тот улыбался именно так. — Никто другой, решивший вдруг сюда забраться зачем-то, даже если и нашёл бы дыру в заборе, что незнающему человеку сделать практически невозможно, точно бы не знал, что нужно искать какую-то лестницу с хрен пойми какой десятой стороны и единственное открытое окно, в которое можно залезть. Так что да, это знают только студенты.

— Ты им не являешься.

— Меня от них отличали только возраст, материальное состояние родителей и тот факт, что официально я не был студентом академии. В остальном, разницы не было, и в тонкости того, как сюда забраться незамеченным, я был посвящён прекрасно. Всем ведь хоть раз надо было забраться сюда после десяти вечера. Эти дорожки были проторены поколениями до нас с тобой, — говорил он с такой нарочитой важностью, будто рассуждал о цикличности жизни. Такой привычный весёлый настрой Арсения расслаблял.

В конце концов, Попов дошёл до двери, до которой, оказывается, шёл изначально. О последнем Антон догадался только тогда, когда у одной из них тот замедлил шаг, после останавливаясь совсем. Как видно, эта дверь была приоткрыта чуть шире, чем остальные, из неё бил серый свет окна. Антон, стоявший сбоку от Арсения, видел, как у того на лице сияла искренне счастливая улыбка. Попов поднял руку и толкнул пальцами дверь, позволяя той открыться, а затем ступил внутрь. Шастун зашёл следом за пританцовывающим Арсением, который в следующую же секунду расставил руки в сторону и покрутился вокруг своей оси с невероятно счастливым видом. Мебели здесь, разумеется, не было. От неё оставались только пятна на линолеуме. Но на одной из стен Антон увидел разноцветными мазками красок нарисованное сердце.

— Хочешь сказать, здесь даже остались обои? — сам не веря, сказал он.

— Ага, — Арсения прямо распирало, и улыбка позволяла сверкать рядам ровных белых зубов.

Антон оглянулся на него, акцентируя внимание именно на этом.

— Она для тебя что-то значит? — тихо поинтересовался он, имея в виду комнату, пока Попов оглядывал изученный до дыр обедневший интерьер.

— Угу, — коротко тот провёл кончиками пальцев по стене, после начиная охотно рассказывать. — Здесь жили Рома, Давид и Ян. В соседней Ярослава с Гелей, но я больше здесь всегда сидел, — тот произносил эти имена так увлечённо, что смотрящий на него Антон самопроизвольно подумал, что Арсений сейчас представляет перед глазами лица. — Сердце как раз от них осталось. А вообще, здесь классно. Здание старое, стены толстые и подоконники огромные, — довольно отметил он. — Пошли сядем.

Они угнездились комфортно рядом с окном, из которого с высоты открывался вид на широкие городские улицы. Только сейчас в голове у Антона что-то улеглось. Он посмотрел на Арсения, что с совершенно иным видом, нежели всю дорогу сюда, постукивал резиновой подошвой ботинка по бетонному подоконнику, и усмехнулся.

— Погоди, ты серьёзно шарахаешься сюда каждую неделю? — спросил он с улыбкой. Он верил отчего-то, что это правда. Просто забавно было осознавать, что сам Арсений Попов не чурается лазить по ржавым лестницам и поросшим мхом крышам. Тот производит исключительное впечатление человека, который, даже писая стоя, будет обкладывать унитаз туалетными бумажками.

— Ну, последние пару лет стало сложнее. Тима меня с каждым годом всё больше мониторит, а я стараюсь сделать так, чтобы он про эти поездки вообще не знал. У него здесь едва ли найдётся хоть кто-то, кто может меня увидеть. Да и я спокойно могу свалить всё на то, что поехал по магазинам. Он почему-то к этой причине относится уважительно. К тому же, сейчас, когда она уже давно пустует, смысла ездить сюда большого нет — не к кому. Так, только чтобы побыть одному в укромном месте

Антон прыснул.

— Никогда не подумал бы, что ты станешь лазить по заброшкам.

— Да какая это тебе заброшка? — возмутился Арсений. — Посмотри вокруг — наша школа хуже выглядит, — Антон с этим не мог не согласиться. — Тем более, я это место отлично знаю и скучаю по нему.

— И что, тебя ни разу не ловили?

— Я умоляю тебя, Антон. Ты думаешь за этим местом правда кто-то смотрит? Да, на заборе, конечно, написано, что охраняется, но на заборе, как ты понимаешь, можно написать, что какая-нибудь гипотетическая Катя — шлюха, но от этого Катя торговать собой не станет. И в сотый раз уже скажу — я прекрасно знаю, как попасть сюда незамеченным.

— И до закрытия ты сюда ходил?

— Именно до закрытия я сюда и ходил практически каждый день.

— Да ты врёшь, — усмехнулся Антон было, сам забавляясь со спецназовских навыков Попова, но лицо того намекало на абсолютную серьёзность заявления, а Шастун смеяться перестал. — ...как?

— Попой об косяк. И явно аккуратней, чем ты. Без заноз в животе, — цокнул Арсений и закатил глаза с таким видом, будто ему приходилось объяснять тому что-то элементарное. — Как я и говорил, если ночью, то только снаружи. А днём — пожалуйста, раздолье. Это же студенческая классика, запоминай на будущее: звонишь кому-то из знакомых, говоришь, вынеси студенческий. Он берёт его у кого-то, кто на тебя похож, выходит к тебе. Ты берёшь этот студенческий, размыто тычешь им в лицо уставшему вахтеру на пропускном пункте и проходишь. К тому же, здесь не колледж олимпийского резерва, так что пятнадцатилетний я вполне мог сойти и за дохлого первокурсника. На счастье, лицом я был очень похож на Ярославу, что жила в соседней комнате. Не смейся, — сказал он сразу же, понимая, как это звучит, но Шастуна это от хохота не воздержало, за что тот получил пинок в бедро.

— Хорошо, хорошо, — сквозь смех успокаивался он. — Я просто буду думать, что эта Ярослава была сильно похожа на парня.

— Эй! — кажется, это сделало только хуже. — Не была она похожа на парня, просто стрижку носила короткую. Яра была очень красивая.

— То есть, похожая на тебя, да? — с издевкой покивал головой Антон, намекая на Арсеньево самолюбие.

Попов сморщился забавно.

— Ты же с какого-то хера моим хлебальником изрисовываешь свои блокноты, — вполне резонно аргументировал он, а против этого Антону было нечего сказать. — Так что и не возникай.

Антон действительно Арсения рисовал постоянно, и никогда ему это не надоедало. Он бы и сейчас достал из нагрудного блокнот, но только именно сегодня рисовать вообще не хотелось. Арсений повернул голову в сторону стекла. То было покрыто тонким грязным налётом, и хотелось провести ладонью, чтобы его смахнуть, но грязь была лишь снаружи, где могут попасть на стекло дожди. Изнутри оно было удивительно чистое.

— А... Эта Яра, — спустя пару секунд тишины решил поинтересоваться Шастун, вспомнив пылкую реакцию Арсения на это имя. — Она тебе... — пока тот медлил, Попов выжидающе приподнял брови, — ...нравилась?

Тут же брови Арсения опустились обратно вместе с, собственно, и всем остальным лицом. Он глянул на Антона так, что последний моментально почувствовал себя самым глупым человеком на свете.

— Я не думал, что подобное вообще возможно забыть, конечно, но тебе напомнить мою ориентацию?

— Ты просто назвал её красивой, и я...

— Подумал, что у меня был в седьмом классе кризис ориентации? Спасибо, он обошёл меня стороной. Антон, сколько раз ты сам заливал мне про то, что «красота — это просто красота...»,— перебил его оправдания Арсений, помахивая пальцами в воздухе.

— Да, да, — Антон кивал в согласии. — Я поэтому и понял сразу бы, если бы ты просто сказал, что нет.

— Они все были красивые. Знаешь, как люди. Как личности, — добавил к своим словам Арсений и глянул в окно с лёгкой тоской.

— Говоришь так, будто они умерли.

— Упаси Господи, — Попов нахмурился. — Нормально с ними всё. Живут, учёбу уже закончили, наверное. Или в этом году заканчивают. Я с ними даже на контакт иногда выхожу, только очень редко. Знаешь, они там вместе своей компанией, а я будто лишний со временем стал. Да и общаться сложно было из-за Тимофея и всех его забот. Отбился от них как-то, и всё.

— А кто «они»? — уточнил Антон. Ему было интересно узнать про это побольше, ведь по лицу Арсения можно было видеть, что эта часть его жизни является одной из невозможно короткого списка тех, что хоть как-то приносила ему хорошие эмоции и воспоминания. — Ты просто так и не уточнил.

— Ну, те ребята, которых я упомянул. Сейчас мы сидим в комнате Яна. Я большую часть времени здесь проводил.

— И как вы познакомились?

— Да как-то очень глупо, ничего особенного. С Давидом и девчонками в интернете списались в какой-то группе. Так, чисто в комментариях побеседовали, потом общаться начали. Они потом однажды сюда к себе позвали, я и пришёл. Так познакомились с Яном, — он опустил глаза на свои ладони, что сейчас поочередно гнули пальцы. — Он был неразговорчивый сам по себе, но с ним мы ближе всего общались. Да...

К концу предложения голос его стих, и Антона это насторожило.

— Он тебе нравился? — пальцем в небо. Арсений поднял глаза.

— Почему ты про каждого человека, которого я упоминаю, спрашиваешь, нравится он мне или нет? Ты ревнуешь?

— Нет, — Антон тут же подумал, как некрасиво это прозвучало. — Ну, в смысле... Если это сделает тебе приятно, я могу сказать, что да. Но на самом деле... Не знаю, мне просто интересно, — он бросил попытку оправдаться и пожал плечами. — Мне интересно узнать что-то новое о тебе, ты же знаешь. Узнать о твоих друзьях. Я же вижу по твоему лицу, по словам, что они были очень важны для тебя. У меня таких людей в жизни никогда не было. Да у меня, в принципе, друзей-то и не было.

— Как так? — лицо Арсения вытянулось: он выглядел искренне этим заявлением удивленным. — Не может быть такого.

— Но было же. Не знаю, я как-то всегда старался держаться один. Я не видел смысла общаться с ребятами из моего или других классов, они меня все либо недолюбливали, либо считали странным. Да и все они казались мне какими-то идиотами деревенскими, — Антон заявил это совершенно спокойно и уверенно, так как знал — сам оттуда же родом, и имеет полное право так говорить. — Не знаю, у большинства будто и не было реальных забот. Пошататься по округе, помахаться руками.

— Ты там драться научился? — поинтересовался с любопытством Арсений.

— Ну, получается, что да. Они этим занимаются от нечего делать. Это у них вроде забавы было, но, должен признать, вполне всегда мирно это всё проходило. Редко когда даже кровь можно было увидеть. Серьёзно дрались только те, кто реально друг друга недолюбливал, и это порицалось. У меня, как ты можешь представить, такие «недолюбители» имелись, — ярким воспоминанием в голове у него всплыло лицо Димы Пастушева и их драка прямо перед первым отъездом Антона в город, и сам он удивился, что даже эта неприятная рожа вызвала в нём теперь волну тёплой ностальгии.

Выражение лица Арсения приобрело такую форму, будто он сильно хотел что-то спросить, но не знал до конца, что именно, и не прозвучит ли это глупо.

— А ты правда ненавидишь драться?

Прозвучало.

Антон всплеснул руками немного.

— Ну естественно! Арсений, я понимаю, что тебе никогда не прилетало кулаком в нос или даже в живот, но это, блядь, больно. И даже не так больно, что, типа «уф, больно, но мне нравится, сделай так ещё, прошу», — он покривлялся, ёрзая на подоконнике, чем мгновенно вытянул из Попова веселую тёплую улыбку. — Это просто больно.

— И Тима заставил тебя делать именно это, — на этой констатации лицо Арсения помрачнело. Вслед за ним моментально сник и Антон.

— Давай о нём не будем.

Арсений поглядел на него некоторое время с невозможно тоскливым взглядом. Он, вероятно, хотел что-то возразить, но посовещался с самим собой в голове и решил этого не делать. Антон всё это время старательно отводил глаза в сторону домов за окном. От Попова послышался вздох, когда он опустил голову вниз, смотря на свои переминающиеся ладони.

— Да, он нравился мне, — тот, видимо, посчитал, что Антон заслуживает честного ответа на все заданные вопросы, оттого и решил вернуться к теме, которую сам Шастун посчитал уже было закрытой. Антон повернул голову обратно, смотря на него с большим вниманием. Взгляд упал на густую завесу ресниц, длинных и пушистых. От Арсения и произнесенных им слов в данную секунду веяло такой пылкой робостью, что на губах самопроизвольно появлялась нежная улыбка. Антон сам был удивлён, что признание Арсения не вызвало в нём ни капли ревности, хотя должно было. Тот, придающийся сейчас своим воспоминаниям с таким очаровательным стеснением, не мог его злить. Он лишь вызывал бесконечное всепоглощающее умиление. — Но на этом всё заканчивалось.

— Почему? — искренне поинтересовался Антон. — Чувства были невзаимны? Или тот был исключительно по девушкам?

Арсений пожал плечами.

— Я не знаю, если честно. Я никогда не пытался интересоваться, — Попов мельком поднял на него глаза и увидел, что на лице Антона всё ещё виден вопрос. Он опустил глаза вновь. — Мне как-то неловко было, — он улыбнулся коротко, но, Шастун различал, что очень быстро эта улыбка стала полна тоски. От подобной тяжести в глазах Попова, что нет-нет да появлялась, даже когда они были вдвоём, Антону становилось очень грустно. Будто он хотел бы ему помочь, но не знал как и, скорее всего, не мог. — Ну, знаешь... Хотя, как ты можешь знать? Не думаю, конечно, что перед тобой когда либо возникали подобные проблемы, — пробубнил Арсений себе под нос, самого себя поправляя. — В общем, узнавать у кого-то про его ориентацию и пытаться, так сказать, нащупать почву всегда очень сложно, даже если ты так и видишь на своём радаре все эти красные флажки.

— Понял, — поспешил заверить Антон, так как чувствовал от Попова старательные попытки растолковать ему то, что особо то толкованию и не поддаётся. Арсений вздохнул.

— Не видел его, конечно, с девушками ни разу, кроме наших подруг, но всё равно так и не решился к моменту, когда всех здесь стали расселять. Да и, к тому же, я тогда уже был с Тимой и хранил ему эту самую идиотскую верность, которую, сейчас так думаю, надо было сразу засунуть куда подальше. Короче говоря, это уже в прошлом, — он махнул рукой, — и явно не стоит вспоминать.

— Ты жалеешь? — это было на самом деле Антону очевидно. Взять хотя бы выражение Арсеньевского лица. Непонятно почему, но Шастуну хотелось услышать это признание лично. Попов глянул на него протяжно, будто тщательно собирал что-то в голове, смотря на лицо Шастуна, после чего с прищуром лисьих глаз озвучил:

— А ты жалеешь, что стал работать с Тимой?

Антон отвёл взгляд куда-то вглубь всё более и более темнеющей комнаты, недовольно хмурясь. Арсений продолжил:

— Нет, ты пойми, я всё-таки считаю нужным вернуться к этой теме, потому что вижу, что она тебя так и не отпускает, — Антону хотелось повернуться, посмотреть ему прямо в глаза и спросить громко и чётко, каким образом он должен это выбросить из головы, если утром достаточно близкий его соратник (а Тимофей считался в его голове таковым вплоть до вышеупомянутого утра), его формальный лидер едва ли не подставил весь его нормальный жизненный уклад под удар. Но он лишь глядел упорно в окно: там плотными скалами стояли многоэтажки на горизонте, у подножия которых мелькали сотни ярких огней. Магазины переливались, освещая бегущих резво куда-то в такое достаточно позднее время людей, а фары автомобилей непрерывно текли с периодическими ускорениями и замедлениями, как бактерии, которых Антон изучал для доклада по биологии в девятом классе. Он глядел в окно, потому что знал, что, если обернётся на Арсения и посмотрит ему в глаза, то уже не сможет на него злиться. — Я уже говорил тебе, что я со всем разберусь. Пойми, им не нужны проблемы — ни школе, ни администрации дворца. Этот баннер не стоит всех этих судебных заморочек, зачем им эта головная боль? Мы договорились, что я просто заплачу им за ущерб, на что они слепят себе новый баннер. Ну, или устроят фуршет. Это уже меня мало будет заботить — деньги отдадим под расписку. Завтра уже всё будет готово.

— И как я тебе их отдам? У меня нет таких денег, — сердито пробурчал Антон.

Арсений тут же фыркнул.

— Антон, — он твёрдо произнёс это и отмахнулся. — Умоляю тебя, ничего мне не надо, — Антон цокнул и закатил глаза. — Я серьёзно тебе говорю! У меня всегда были свои накопленные, и не мало. Я собирал для курсов. А теперь мне курсы просто не нужны уже как лет пять. У отца попрошу часть. Он даст мне сколько нужно, лишь бы я его не донимал. Да и вообще, — будто вспомнил он, — сдеру часть с Тимофея. Это его рук дело, он и должен за это отвечать.

Шастун почувствовал, как на его подогнутое колено легла бережно тёплая ладонь. Антон так и не стремился возвращаться к изначальной теме его душевного самочувствия, поэтому Попов вздохнул и сделал это сам:

— Раз ты первый спросил, значит я отвечу, — хмурые глаза Антона мельком покосились на Арсения. — Жалею ли я? Знаешь, вообще-то нет, — вполне спокойно и уверенно ответил он, тоже в размышлениях уплывая взором куда-то на улицу за стеклом. Антон счёл это подходящей возможностью уже повернуть нормально голову в его сторону. — Я столько раз испытывал это на себе, Антон, что могу со стопроцентной уверенностью в своих словах заявить: жалость к самому себе — это одно из самых идиотских и бесполезных состояний, в которых человек может находиться, — большой палец его ладони, что покоилась у Антона на колене, погладил мягко ткань штанов. Шастун смягчился под давлением печального смирения в голосе Попова, теперь смотря тому в глаза, в которых отражались бликами яркие огни улиц под ними. — Ты лишь чувствуешь постоянно, ежечасно и ежеминутно, как тебе больно, и потом тратишь всё свое время на мысли об этом. Застреваешь в итоге в этом положении надолго, и дни проходят мимо. Дни, за которые можно было бы что-то сделать или изменить. Поэтому я, хоть и могу, вероятно, казаться со стороны тем ещё ипохондриком, давно перестал о чём-либо жалеть. Если бы я этого не сделал, и до сих пор бы жалел себя за все невзгоды, которые со мной происходят, то у меня бы времени не было на то, чтобы просто жить, — он прищурился, своими блестящими глазами бегая по темнеющему небу. — Есть, к большому моему несчастью, только одна вещь, о которой я так до сих пор и не могу перестать жалеть. Просто она слишком большая и тяжёлая, чтобы у меня хватило сил самостоятельно это сделать.

— Какая? — тихо озвучил Антон быстрее, чем даже успел почувствовать в голове эту мысль.

Арсений обернулся на него головой, краткий промежуток времени после чего бегая по лицу Шастуна глазами.

— Что я рассказал родителям об ориентации, — он произнёс это так спокойно и мягко, будто его эта тема ни капли не волновала. Именно поэтому что-то в груди Антона спазмически сжалось. Он представил в одну секунду, сколько всего должен был перевернуть и осилить в себе за все эти годы Арсений, чтобы об этом до сих пор травмирующем его событии он мог говорить так легко. Он не знал по себе, каково это, но мог попытаться вообразить, и лишь от одной этой попытки голова начинала кружиться, а тошнота в области горла, что стояла там с полудня, только усиливалась. Арсений перевёл глаза на колено Антона, поглядел туда немного и ещё раз погладил своей ладонью его ногу через штаны. Это его самого успокаивало. — Я, когда начинаю думать об этом, пытаюсь говорить себе, что надо отпустить это, что это уже в прошлом, и ничего не изменишь. Но сразу после этого в голове возникают дурацкие мысли по типу «а вот как бы ты жил теперь, если бы не сказал тогда?», «а вдруг бы ты сейчас уже на курсы актёрского ходил и готовился к поступлению, а не эта вся экономическая муть?» и подобные вещи. Так вот, все эти «а вот если бы, да тогда бы» — они выматывают так, что голова отваливается под конец дня. А когда это ещё и происходит каждый день, то с ума начинаешь медленно сходить, — он взял небольшую паузу. — Поэтому я и не хочу, чтобы ты жалел хоть о чём-то. А особенно о том, что этой жалости не стоит. Помнится мне, что мы как-то говорили уже об этом: у тебя не было выбора примкнуть к Тиме или не примкнуть. Ты слишком высокий, слишком крупный и сильный, чтобы тебя оставили в покое. Слишком… красивый, что ли… — от этих слов немного засмущались оба, и Арсений поспешил объяснить. — То есть, ты очень видный, а здесь все друг друга знают. Тебя не пропустили бы мимо глаз ни местные парни, ни девушки. Поверь, за вторым я слежу, — его лицо исказилось слегка, и где-то внутри у Антона что-то приятно ёкнуло при виде мило сморщенного в недовольстве аккуратного носа. — Они все, гадины такие, засматриваться на тебя скоро больше будут, чем на Тимофея, — он расслабился и поднял подбородок, смотря Антону глаза в глаза. — Не надо жалеть об этом. Я могу представить, каково тебе с ним, но это лучший из вариантов. Единственный возможный, я бы так сказал. Кроме него, ты мог попасть только к Молотам. Я Володю Молотова ни разу в жизни не видел и на районе у них не бывал. Тима запрещал мне соваться туда. Но знаю про них достаточно — там тебе бы в разы хуже было. А с ребятами Матвея наш район никак физически не соприкасается, так что тебя они совсем не сразу заметили бы. Просто постарайся смириться со всем этим, я знаю, что ты сильный, и ты сможешь.

Антон вздохнул так, чтобы кислород пропитал все лёгкие, после чего выдохнул и немного сгорбился. Он подтянул ладони к своему лицу и потёр его достаточно интенсивно, словно пытался стереть с него крепко налипшую усталость. Посидел так, с прижатыми к лицу ладонями, несколько секунд. За окном слышалось отдалённо тихое шуршание машин. Тогда он убрал руки и заговорил:

— Я задумываюсь о том, чтобы уйти.

Брови Арсения, что находил удивительный покой и комфорт в беспрестанной ласке коленки Антона, совсем немного нахмурились. Видно было, что ему потребовалась короткая пауза, чтобы обдумать услышанное.

— А как же… Ты думаешь, это возможно?

— Меня перестаёт это волновать, — безразлично отмахнулся Шастун, откидываясь затылком на откос оконного проёма. Утомление давило на веки, но усталость плохо ощущалась в остальном теле. Наоборот, там бурлило, как суп в кастрюле, подогреваемое раздражение. — Я считаю, что за всё, что мне Тимофей дал, я уже заплатил. Своим здоровьем, своими нервами. Я уверен, что я имею право не участвовать больше в его делах. А говоря о моей безопасности, — он приоткрыл глаза, смотря на стекло сбоку. — Сам же уже в курсе, что меня здесь теперь знают. Значит, должны понимать, что трогать меня не стоит. Я постараюсь достучаться до адекватности в голове Тимофея, чтобы он оставил меня в покое, — он опустил глаза вниз, падая взглядом на облупленную оконную раму. Пальцами он принялся ковырять шпингалет в нижней её части, продолжая говорить. — Я уже так устал, что я вру всем вокруг. Я не могу нормально смотреть Оксане в глаза, когда говорю, что ухожу гулять один, а на самом деле прусь в Гараж из раза в раз. Не ввяжись в эту херню, не трать я на это время, я бы мог давно уже попробовать работать. Я бы мог мало-мальски себя обеспечивать, чтобы матери не нужно было посылать мне деньги каждый месяц, и она могла откладывать их на хозяйство или на здоровье бабушки, — у шпингалета не было шурупа в нижней части, да и верхний уже ржавел и держался на соплях, а потому вся хлипкая задвижка шаталась, пока Антон теребил её пальцами. — Блядь, ей же с каждым днём всё хуже становится, а я вместо того, чтобы делать что-то, здесь этим дерьмом занимаюсь. Мне так стыдно за это каждый раз, что я не знаю, куда себя деть, и я устал. Меня заёбывало всё вокруг ещё дома, где всякие дебилы шатались бесцельно по округе и докапывались до меня от нечего делать. Презирал их за неумение решать споры словами. А в итоге что? Приехал сюда, и вмазался в такое говно, что теперь оттереться не могу. Никогда в жизни, если бы только знал, я не стал бы становиться частью чего-то подобного, — пальцем он залез в образовавшуюся щель между металлом и деревом. Послышался тихий короткий треск. — Тимофей ебучий. Как он, мразь, сладко заливает про свой «командный дух», как там нужно «жить по правилам». Ещё бы ходил вокруг и кричал «Россия — для русских», я бы не удивился. Навесил мне лапши про то, что у него тут чисто бизнес в рамках закона. Он, сука, от закона так же далеко, как Москва от Сан-Франциско. Не может человек быть в рамках закона по определению, когда жрёт бок о бок с ментами. Я сначала на Артёма злился, что он втюхивал, как сильно мне нужно с Костешей работать, что без него я и покакать сесть не смогу. Но потом быстро понял, что ты прав был. Тёмычу он мозги промыл в три притопа и два прихлопа. Не он в этом виноват, а Тимофей. Честно не знаю, Арс, как ты с ним смог бок о бок продержаться все эти годы и не повеситься. Он так уже успел меня задушить, удав ебаный, — Арсений слушал его, практически не моргая. Его ладонь продолжала лежать на колене Шастуна и не смела двинуться с места, хоть и напряжение в теле Попова множилось. Антон принялся ковырять шпингалет ещё остервенелей. — Развёл ведь меня просто как полнейшего идиота. А я поверил и впрягся за него на свою голову. Если бы тебя не было рядом, я не знаю даже, что со мной бы сегодня случилось. А я ведь просто верил ещё зачем-то, что он нормальный, что не псих. Как-то же с ним люди держатся в контакте. Зря. Пиздец, как же зря, — он дёрнул за задвижку. — Ты, оказывается, так был сильно прав, и я не должен был ни минуты, сука, про твои слова забывать. Эта тварь ведь всё просчитала. Он украл вчера, подставил меня сегодня. Он знал, он спланировал. Он реально всегда думает, как ты и говорил. Над каждым шагом, над каждым словом, — злость начинала в нём закипать, и бедного шпингалета не хватало для того, чтобы её вымещать в нужном объёме. Чем глубже в мысли Антон погружался, тем сильнее рос гнев. — Какая немыслимая мразь. Надо было по морде ему въебать ещё тогда, когда он меня остановить пытался, чтобы я тебя успокаивать не пошёл. Зря сдерживал себя.

— Что?.. — тихо подал Арсений голос вдруг, не понимая, о чём тот упомянул, — …когда?

Антон донимал несчастный замок.

— Да тогда, когда он напиздел на тебя в подворотне. При Денисе ещё было, — отмахнулся он. Шастун не видел, как распахнутые голубые глаза напротив замерли у него на лице. Собственная злость не давала почувствовать, как напряглась на колене ладонь. — Сука, как у него, вообще, язык повернулся такое сказать. Сволочь последняя, ещё и приказывать мне пытался, чтобы я за тобой не ходил, посмотрите на него. За такие слова нужно за решётку сажать. Даже не знаю, как меня хватило всего лишь послать его на хуй, а не втащить как следует. О, вот о чём я реально жалею, — усмехнулся он настолько нервной усмешкой, что от этого она напоминала фырканье закипающего чайника. — Что не уебал его тогда. Он нисколько не заслуживает того, что имеет. Нет в нём ничего человечного, — перед глазами, как наяву, блеснула светлая практически бесцветная радужка с бездонными зрачками, страшнее, чем у бешеного волка. — Не человек это, — шпингалет заело, и Антон попытался вернуть его на место, но это выходило плохо. Он дёрнул его пару раз, но тот не поддавался. — Самое настоящее животное.

Антон дёрнул в чувствах сильнее, чем нужно, и с треском задвижка вывалилась из оконной рамы, оставляя там чуть раскуроченное отверстие с парой торчащих щепок. Шпингалет остался у Антона в руке, и тот, смерив его гневным взглядом, в сердцах махнул рукой через себя. Металлический замок упал на пол, проехавшись после по линолеуму с шелестом. Стоило ему только повернуть голову обратно, как на него навалились спереди, перевешиваясь через его выставленное колено, отчего он даже стукнулся затылком об откос. Этого он, правда, не заметил.

Арсений целовал его глубоко и пылко. Вся злость и ярость, что кипела в Антоне секундой ранее, вдруг сублимировалась в иные ощущения. Он моментально схватился своей ладонью размашисто за заднюю часть шеи Попова, придавливая к себе ещё сильнее, отчего не получалось вдохнуть ни малейшей капли воздуха. Их языки сплетались друг с другом; тела обоих, казалось, за одно мгновение стали пламенными, как лава, хоть в мёртвом здании и было прохладно. На свободной руке Антон чуть подтянулся вверх. Пользуясь моментом, Арсений оторвался от него, чтобы отодвинуться назад и попутно продышаться. Первый полноценный вдох у него вышел оглушающе громким в тишине. Антон сел на подоконнике прямо, взглядом пересекаясь с ним. Пусть собственные глаза были затянуты пеленой возбуждения, что нахлынуло жёстче, чем цунами, Шастун всё ещё мог различить, каким невозможно горячим и заведённым выглядел Арсений. Он подумал, что ни одна иная девчонка, ни модель, ни какая-либо порнозвезда не могла выглядеть так же красиво в данный момент, как делал это Арсений.

Антон стянул с себя резкими движениями куртку, кидая ту куда-то на отнюдь не чистый пол, но сейчас он в последнюю очередь мог думать о своей одежде. Под собственным весом он скатился с подоконника, дыша глухо. Арсений продолжал сидеть, откинувшись назад на обе руки, и смотрел на него из-под своих отвратительно густых и красивых чёрных ресниц, и всё бы Антон, наверное, смог стерпеть, но приоткрытые порозовевшие губы, что были настолько аккуратные, будто их выводили кистью на лице Попова, не оставляли шанса сдерживаться. На напряжённых, как сжатая пружина, ногах Антон приблизился к нему, напирая корпусом и целуя опять. Руки его плавно прокатились по бёдрам вверх, поглаживая. Арсений, оказавшийся зажатым в углу, спиной и затылком ощущал холод стекла, а перед собой — пышущий жар Антона, и от этого контраста всё нутро, начиная с груди и заканчивая самым низом живота, стянуло спазмом. Он взял лицо Антона в ладони с обеих сторон, и изо рта буквальным образом выкатился протяжный стон. В ответ на это Шастун сжал свои пальцы на бёдрах Арсения, сминая кожу под тканью обтягивающих всё, что нужно и не нужно, штанов, за которые иногда хотелось сильно того отшлёпать, чтобы неповадно было щеголять так при людях. Резким рывком он немного подтянул к себе парня, и лишь этим вызвал у него ряд тихих и ужасно неприличных постанываний. Антон прижался стремительно напрягающимся пахом к такому же напротив и сам, не сдержавшись, глухо прорычал Арсению в приоткрытый рот, смешиваясь с нежным голосом. До жути Шастуну хотелось самым прямым образом погрузиться в него, войти всем телом, чтобы стать одним целым существом, чтобы быть максимально близко и иметь возможность чувствовать Арсения каждым миллиметром своей собственной кожи. Не контролируя это более, он принялся двигать тазом довольно резко, отчего Попов загнанно дышал ему в губы. Это приносило удовольствие и неудобство в равной степени.

Арсений потянулся немного дёргано рукой между их тел, и Антон ощутил, как тот цепляется своими пальцами за резинку его штанов. Ради этого замысла он даже слегка отстранился. Шастун глядел самым что ни на есть внимательным взглядом вниз, наблюдая с каким-то хищным наслаждением за тем, что с его тазом делали бледные тонкие руки Арсения. Тот спешно, но аккуратно подцепил резинку сначала штанов, затем зацепил и нижнее бельё, после чего погрузил под них по обе стороны от бёдер Антона свои ладони полностью и повёл вниз, спуская одежду. Шастун прошипел глухо, когда ткань проехалась по члену. Освободившись, тот покачался практически под подбородком нагнувшегося Арсения. Последний выпрямился в прежнее положение, едва ли не с блеском в глазах рассматривая открывшийся вид, после чего сплюнул на ладонь, обхватил аккуратными пальцами член Антона и подвигал на пробу рукой вверх и вниз, будто оценивая возникающие ощущения. Рефлекторно голова Антона запрокинулась назад вместе с выдохом, но он тут же опустил её обратно, как только тепло руки Попова пропало. Тот чуть сполз ниже и дрожащими руками пытался справиться с пуговицей на своих джинсах. Антон не мог не усмехнуться:

— Я всё ещё колхозник от того, что ношу спортивки?

Арсений на мгновение замер и глянул на него из-под бровей. В потемневших зелёных глазах сверху тот видел издёвку, а поэтому:

— Иди на хуй.

Антон тихо рассмеялся, но совсем скоро его лицо обрело вполне серьёзный вид. Когда он опустил взгляд вниз, то он упал сначала на собственный крепко стоящий член, в котором он ощущал пульсацию. Под ним на контрасте лежала промежность Арсения в чёрных джинсах, которые тот наконец смог нормально расстегнуть. Ноги его были максимально широко разведены в стороны, будто отдавая тело хозяина в полное руководство Шастуна, а на этих же ногах — на бёдрах, — по-хозяйски до сих пор лежали окольцованные ладони. Арсений уже схватился за штаны, когда сверху послышалось:

— Погоди, — он поднял глаза наверх. — Я… Я не особо, как бы… — Антон пытался что-то объяснить, но лишь после следующих слов до Арсения быстро дошло. — Я ни разу не…

— Вообще? — уточнил Попов.

Антон нахмурился на секунду.

— С парнем.

— Ой, да забей, — нетерпеливо до раздражения в голосе сказал он и принялся стягивать с себя сначала куртку, откинув после её на подоконник сбоку, а затем штаны. — По-твоему, я согласен был бы отдаться тебе на грязном подоконнике?

Этот вопрос был риторическим, но Шастун ответил:

— Не был бы?

Арсений, стянувший штаны с бельём вниз, с предостережением в глазах глянул на него бегло.

— Не проверяй меня.

Антон улыбнулся, а Арсений подрыгал ногами немного, чтобы штаны скатились как можно ниже, и бедра можно было расставить достаточно широко, чтобы максимально близко между ними можно было поместиться Шастуну. Желая сделать уже хоть что-то, Антон, обратив внимание на наклонённый на живот член Арсения, потянулся в его сторону. Сначала он ласково отодвинул вверх толстовку, чтобы та не запачкалась, после чего хотел уже взять в руку, но обратил внимание на одну неприятность.

— Блядь, — прошипел он, — кольца.

— Забей-забей-забей, — практически простонал от нетерпения Арсений, двигаясь к нему по подоконнику вплотную, отчего головка Антона прошлась по мошонке Попова. Вдоль позвоночника пробежал разряд. Арсений потянулся до члена Антона, прихватывая и большим пальцем собирая выступившую на кончике каплю. На мгновение он остановился, подняв свои большие голубые глаза на Антона. — Я всё сделаю сам. Просто, пожалуйста, — Шастун уловил, что будто в один момент его глаза из голубых превратились в тёмно-синие. Свободная рука его сняла ладонь Антона с собственного колена и плавно положила на чересчур гладкое для парня бедро, прижимая плотно, — трогай меня.

Как самый верный солдат, Антон тут же исполнил приказ, наклоняясь к шее того и прикусывая мягкую кожу, пока длинные пальцы с массивным кольцом на каждом сжались железной хваткой на упругом бедре. Губы Арсения обронили тихий всхлип, и он обхватил оба их члена своей ладонью, принимаясь быстро двигаться.

Антон не знал, куда себя девать, а поэтому кусал Попова везде, куда только мог дотянуться. Кусал, зализывал, снова кусал. И сжимал, сжимал, что было сил. Он не мог понять, как Арсений с фигурой гимнаста может в то же самое время быть таким невозможно мягким, что хочется мять его, как кусок слайма. И Попову явно нравилось: он вполголоса постанывал, и от этих практически приторных — настолько сладкими для слуха Антона они были, — звуков Шастун почти слышал, как у него самого в голове что-то переходит точку кипения и начинает заходиться обжигающими пузырями. Арсений двигал рукой настолько, насколько позволяло расстояние между их телами, и бёдра Антона самопроизвольно дёргались вперёд.

Он успел издать лишь рычащее «я…» прежде, чем кончил, и одновременно с этим прижал к себе как можно сильнее Арсения за бёдра. Тот тоже задрожал в его руках практически сразу и поймал оргазм на сдавленном выдохе.

— Блядь, — он быстро поднял свободную руку, что уже онемела, пока он опирался ею на подоконник, и схватился за плечи Антона, пытаясь прижаться ближе. Неровные выдохи ложились на изгиб шеи Шастуна. — Блядь, я расстанусь с Тимофеем, — с отголосками бывших стонов произнёс он достаточно громко. — Я это, сука, обещаю.

Антон прижался щекой и приоткрытыми губами к тёмному виску, тоже стараясь вернуть свой пульс в нормальный ритм.