11. Последние тёплые дни зимы (2/2)

Арсений опять издал вздох, правда теперь уже гораздо более тяжёлый, будто этот вздох проталкивал дальше по горлу какой-то ком. Он поднял обе ноги в носках на подоконник, обнимая их за колени своими руками. Что-то обдумывал в течение пары секунд, после чего вновь заговорил:

— Да я, вообще, собирался на актёра как раз идти. Очень давно о всяких курсах задумывался, и так далее. Нарыл в интернете примерный список литературы, который необходимо знать. А потом, где-то в середине средней школы, когда я о поступлении впервые заикнулся, мне отец сказал что, ну… Грубо говоря, хер мне без масла, а не актёрское, — он посмотрел Антону в глаза. — Типа, то, что я «вот такой гомик», каким-то образом у него в голове означает, что я в целом ненормальный, и никаких самостоятельных решений мне доверять нельзя. Поэтому он и сказал, что уже давно за меня всё решил, и в девятом-одиннадцатом я сдаю историю и английский, потом иду на международные отношения, а он всё мне оплачивает и, в силу своей должности, пропихивает меня куда-нибудь в МИД. Так что жизнь моя расписана прямо по минутам, — он поставил подбородок на колени, не переставая смотреть на Шастуна.

Антон призадумался, нахмурившись.

— А ты разве не можешь сказать им, мол, «пока-пока, я сам решу, куда идти». Насколько мне известно, поступить на бюджет у вас вполне реально на актерское. Особенно, если ты не лох в плане способностей.

— Ха, не-е, — усмехнулся Попов. — У моих родителей если поступать, то только куда-то сразу в престижное. А там без их бабок не обойтись. Да и, к тому же, — его голос угас слегка, — если я им так скажу, как ты сказал, они меня сразу из дома выкинут. И придётся мне пойти по миру без гроша в кармане и капли надежды в душе, что они помогут мне, если что-то пойдёт не так. А это, знаешь, — он улыбнулся одной стороной своего рта, чуть прикрывая раслабленно свои глаза ресницами, пока глядел на Шастуна, — капец как страшно, если честно. Особенно, когда до этого они тебя полностью обеспечивали, и ты не особо даже представляешь, как без этого существовать.

Антон, сидящий напротив него, опустил глаза, различимо обдумывая всё в голове.

— Да, действительно херово, — он кивнул, после чего достаточно ласково продолжил. — Ну, я думаю, что у тебя всё может получиться, если ты захочешь. Всё равно, судя по твоим рассказам, твои родители те ещё гандоны, и ты, если уж честно, не сильно перед ними обязан. Так что, кто знает? Я буду верить, что у тебя всё отлично сложится.

Арсений сидел сейчас, внизу живота ощущая болезненный зуд, который отдавал куда-то в область солнечного сплетения, пока слушал низкий бархатистый голос Антона, говорящий, кажется, и впрямь совершенно искренне эти слова. Голубые глаза гуляли по русым волосам, которые уже так давно хотелось просто потрогать, поперебирать пальцами, провести ладонью. С волос на светлые ресницы, на крохотную родинку на кончике носа, на розовые губы, а затем назад в обратном порядке. Даже делать вдох было больно, потому что грудная клетка начинала ныть от переизбытка чего-то такого невыносимо-приятного внутри. Антон поднял на того глаза, замечая, как красиво лунный свет из окна падает ровно на половину лица Арсения, как резко режет переносицу тень от километровых ресниц, как в один из ледяных глаз проникает свет и заставляет радужку блестеть серо-белыми переливами. Арсений выглядел печальным, как показалось Антону.

— Ну, не грусти ты, — тихо сказал он и улыбнулся. — Давай я нарисую тебя. Свет красиво падает.

Его рука дотянулась до блокнота, что так и лежал между ними, но резко он был прерван Поповым, чьи тонкие узловатые пальцы легли поверх кончиков его собственных, не позволяя взять скетчбук в руки. Он поднял глаза как раз в тот момент, когда Арсений перекатился по подоконнику на колени и, прогнувшись в спине, приблизился к его лицу на расстояние в сантиметр, ставя руки на подоконник около ног Шастуна. Блокнот упал на пол.

Антон замер. Замер и Арсений.

Попов держал глаза прикрытыми, и пушистые ресницы дрожали. Он ощущал на губах тепло от губ Антона, и от этого всю область вокруг его рта по нервным окончаниям пробирало спазмами. Он не решался двинуться вперёд на пару миллиметров и сократить расстояние, он не решался даже сделать вдох, потому что всё нутро замирало в трепете и страхе. Арсений хотел сделать так уже очень давно, но не было момента, не было возможности и места. И он боялся. Так боялся, что сейчас он сдвинется на эти чёртовы миллиметры вперёд, ощутит мгновение сладостного чувства внутри, и затем это моментально пропадёт, и Антон исчезнет. Чем так, он лучше был согласен вечно смотреть издалека, представлять в своей голове то, чего никогда не будет, но чего так страшно хотелось. Он точно влюбился в Шастуна не с первого взгляда, вряд ли с первого слова, но давно. Не знает, был ли конкретный момент, что подтолкнул, или это случилось постепенно, но одно ему было понятно на все полные сто процентов — он был безумно влюблён. Как приятно было спустя столько времени вновь ощущать, как распускается в груди этот прекрасный душистый пион.

Антон чувствовал чуть ниже своего носа чужое дыхание, что смешивалось с его собственным. В его голове не было заранее подготовленных алгоритмов действий в подобных ситуациях, потому что, будь на месте Арсения какая-нибудь девушка, было бы гораздо проще и привычнее, но перед ним, всё же, не девушка, а Арсений Попов, и глазами Шастун видел его длинные ресницы. Поэтому он сидел в ступоре, и для обоих эти короткие секунды ощущались бесконечной вечностью. Наверняка можно было даваться диву, наблюдая за шквалом размышлений у Антона в сознании в данный момент. То ли от неожиданности, то ли по непривычке он потерял резко все адекватные мысли, и на чистом белом листе первым появилось осознание того, что, вроде, и у девушек, и у парней губы примерно одинаковые, поэтому тут не должно быть никакой разницы. А когда Попов будто подвинулся ещё на крохотное расстояние, почти уже касаясь его губ своими, появилось второе осознание — это же Арсений, и, в принципе, с ним пососаться вообще не грех, а поэтому он опустил веки, приоткрыл рот, отчего они задели друг друга, и Арсений плавно двинулся вперёд, превращая эфемерное касание в крайне робкий, но уже поцелуй.

Первое прикосновение действительно можно было назвать так с натяжкой. Они оба просто дотронулись друг до друга губами, и Антон тут же отметил, что, хоть собственные губы были у него пухлее, чем тонкие и резные у Арсения, именно у Попова они были невозможно мягкие и бархатные, в отличие от грубой обветренной наждачки Шастуна. Арсений приоткрыл рот, смещаясь ещё на пару миллиметров, на самом деле внутри уже даже не следя за тем, что он делает, потому что голову уносило пуще самого крепкого алкоголя, и прихватил мягко верхнюю губу Антона. Последний тоже начинал, сам того не ведая, расслабляться в геометрической прогрессии, отвечая постепенно, и удивительно, как непривычно губы жгло от таких невесомых действий, будто Попов водил ему не по коже, а прямо по нервам своим вельветом. Антон не менял позы, сидя как камень, что делал и Арсений, замерев в одном положении, и только последний собирался двинуть хотя бы ладонь с деревянного подоконника и приоткрыть губы вновь, чтобы поцеловать уже полноценно, ведь, чёрт возьми, Антон блядский Шастун ему отвечает, как со стороны лестницы послышались увесистые шаги.

Они отпрянули друг от друга. Им не суждено было зайти дальше легких мазков губ о губы. Попов перекатился обратно на попу именно в тот момент, когда из-за угла выглянул Доброхотов, от света фонарика на телефоне в лицо которого обоим пришлось зажмуриться.

— О, бля. Чё здесь, сосётесь, что ли? — поддел он в шуточной форме, даже не представляя, насколько на самом деле был близок к правде. — Заебался вас искать. Шаст, пойдём, там Тима фильм выбирает, а нам ещё стол надо подвинуть.

— Он, что, телик починил? — спросил Антон, поднимаясь с подоконника.

— Да он, оказывается, не сломан был. Типа, просто почему-то кабельное не показывает. А с флэшки норм. Погнали, — развернулся он и повёл за собой Шастуна, попутно бросив напоследок. — Арс, тоже спускайся. Салатики нам порежешь, хозяюшка.

— Обязательно, — лишь сказал Арсений вполне доброжелательно.

Только шаги двух пар ног удалились вниз по лестнице, Арсений наклонился, подбирая с пола блокнот. Он откинулся спиной на стену позади себя, одной рукой укладывая подобранный скетчбук на грудь, а пальцами второй невесомо трогая собственные губы, пьяную, но не от пива, улыбку на которых было сдерживать совершенно невозможно. Его натурально плавило в чувствах, как масло в тепле, и пион внутри начинал пылать ароматом ещё сильнее. Жаль, что за сегодняшний вечер они даже ни разу больше не поговорят.

***</p>

Антон проснулся, как ему показалось, ужасно поздно. Часы говорили, что натренированный организм хоть и должен был встать в то же самое время, но проспал на два часа больше. Поэтому он оглянулся по комнате, привставая на локти, чтобы понять, какая вокруг, вообще, обстановка.

Он уснул на втором этаже, куда по итогу пришёл искать Арсения под конец веселья, но не смог найти, а потому сильно поддатый лёг здесь на пуфики, цивилизованно разделся и сразу провалился в сон. Сейчас он поднялся со своей импровизированной кровати, подпинывая её ногой чтобы вернуть в первоначальный вид, оделся, умылся для виду и пошёл в сторону лестницы, разлипшимися наконец глазами разглядывая окружение. Вчера, во тьме и отсутствии возможности включить свет, здесь трудно было что-либо заметить. А сегодня, при уже гораздо более приемлемом свете утра, глаза начинали всё различать. Из этой самой гостиной, где вчера, как прекрасно помнил на тот момент ещё трезвый Антон, произошло нечто... странное для него самого, он вышел в коридор, что вёл до лестницы. Сейчас тот освещался солнцем и горел приятным оттенком персикового. На такой длинной пустой стене, подумал Антон, бабушка не упустила бы возможности навесить его картины. Но здесь его глаза ухватились только за висящие откуда-то с потолка обрезанные провода. Он потянулся до них рукой и аккуратно взял за резиновый край. Так вот, что вчера ткнулось ему в глаз, когда они с Арсением поднялись сюда впервые. Какой идиот будет так неразумно оставлять их висеть подобным образом Антон, конечно же, не знал. Не обращая много внимания на этот момент, он отодвинул их рукой аккуратно и прошёл мимо, к лестнице, что немного скрипнула под его весом. Тихо спустился, не ведая до конца, спят остальные или нет.

Шастун не знал, зачем они вчера распределялись по местам, если в итоге более-менее раздетым спал только он: Костеша, видимо, брезгуя спать на полу, лежал на спине на одном из диванов. Его длинные ноги в одном из концов вывешивались наружу через подлокотник. В другом конце сидя дремал Глеб, чуть подпирая пшеничные космы брата бедром. Данил и Артём совершенно спокойно валялись на ковре рядом с мусором и бутылками, и Антон даже захотел сделать фотографию, как Доброхотов закидывает на друга свои ноги, но не нашёл телефона. Также он сильно хотел узнать, проснулся ли Арсений. К огромному сожалению, он и понятия не имел, где тот спал, потому что Попов единственный из всех, как оказалось, спал в нормальной спальне. Где эту спальню искать Шастун, естественно, не представлял, но решил попытаться. Как минимум, входить в помещения первого этажа от Тимофея запрета не поступало.

Антон прошёл тихо мимо проёма гостиной, оставляя всех спящими. Ноги старались ступать по гладкому дереву бесшумно, но пол совсем слегка скрипел под каждым его шагом, и этот звук был единственный во всеобщей тишине. Шастун приближался к другой стороне дома, где был главный вход в него — вчерашним вечером выяснилось, что входили они через боковой со двора, что логично, раз подъехали они именно там. Ступни в носках плавно ложились на пол, и Антон вынырнул в широкое пространство главной прихожей, где было светло, и множество окон по периметру большого эркера блестели утренним ярким светом. Но не это привлекло его внимание.

Дверь, что вчера даже не бросилась ему в глаза, потому что в вечернем тусклом освещении была очень даже непримечательного вида, сегодня с утра была довольно широко открыта. Она вела не иначе, как в котельную, и Антон сделал два шага ближе, встал напротив и остановился. Глаза его почему-то прилипли к тому месту, и он очень внимательно разглядывал то, что попадало в обзор.

Всё как будто было в порядке и не должно было вызывать никаких неверных мыслей, но что-то в голове Шастуна мигало красной предупреждающей лампочкой, и предупреждение это было настолько для него самого невнятным и непонятным, что он не мог даже срастить, отчего оно появилось и с чем связано. Вроде, всё в порядке, но вот лежит посреди бетонного пола, как попадало на глаза Антону, какой-то мешок, чуть приоткрытый сверху. Почему он лежит посреди помещения? Рядом лежал ещё со вчерашнего дня запомнившийся Шастуну топор. Можно было бы представить, что в том мешке лежат дрова для камина, но котельная — не место для рубки дров, да и откуда Костеша вообще мог их сейчас взять? Неподалёку на какой-то старой тряпке лежала брошенной пара из отвёртки и гаечного ключа, а также россыпь каких-то шурупов или болтов. Антон не мог разглядеть издалека. Что кому в чужом доме понадобилось чинить — тоже совершенно непонятно. Глаза плавно переползли на открытую дверь. Тут он заметил ещё большую странность: полотно было сделано из каких-то стружечных плит, а ошмётки этих склеенных стружек торчали кусками в районе замка. А замочной скважины там, кстати, не было. Антон на всякий случай посмотрел на стену, где оставался косяк дверного проёма, и на том же уровне там была точно такая же рваная отметина из дерева. Значит точно эта дверь запиралась на какой-нибудь замок, которого тоже не было нигде поблизости. Лишь драные дыры в том месте рядом с незамысловатой ручкой. Будто кто-то его... вырвал?..

Резко входная дверь рядом с ним открылась, и от звука Шастун даже подпрыгнул на месте, так же быстро оборачиваясь после.

Из-за открывшейся двери показался слегка заснеженный Попов, уже полностью одетый, а на его лице сияла такая яркая взбудораженная улыбка, от которой вкупе со слегка загнанным дыханием создавалось ощущение, что тот в бреду. Увидев чуть сонного Антона, он быстро, как и зашёл, сделал шаг вперёд и закрыл за собой дверь. Шастун чувствовал, как от Арсения веет свежим морозом с улицы.

— Все спят? — нетерпеливо спросил он.

Антон пожал плечами.

— Да, вроде.

— Ну и не стой, значит. Собирайся быстрее и пошли, раз все спят, — подогнал он его и стряхнул немного снег со своих ботинок.

— Что? Куда? — не мог никак сообразить Шастун, находясь в ступоре и от требований, и от такого яркого восторга Попова.

— Да потом спросишь все свои вопросы, блин, — отмахнулся он. — Натягивай штаны быстрее, и пошли. Там так красиво сейчас.

Он сказал это и пошёл куда-то в дом. Антон двинулся за ним, понимая, что одежда его вся в маленьком стороннем коридоре, и, дойдя, увидел Попова именно там. Тот в очередной раз показал ему жестами поторопиться, после чего тихо вышел из дверей. Шастун не стал тому перечить, действительно напялил на себя побыстрее одежду и пошёл следом.

Когда он вышел на морозное с утра крыльцо, то сразу увидел, как Попов уже резво скачет по слегка протоптанной тропинке до заднего выхода с участка, где через открытую дверь и яркие голубые ели виднелась чёрная до блеска натёртая машина Тимофея. Пятнистая собака прыгала через сугробы за ним, и Шастун сразу понял, что медлить в данной ситуации нельзя. Изо рта выпало тихое «бля», и он перебежками принялся обоих догонять.

— Ты куда, блядь, несёшься? — максимально понижая свой голос до той степени, в которой Арсений всё ещё его мог слышать, возмутился он тому в спину.

Попов выглядел таким бодрым, каким Антон его никогда до этого не видел. Возможно, как подумал Шастун, природный воздух оказывал на того благоприятное воздействие. К тому же, тот будто совсем не думал даже о том, что произошло вчера на втором этаже, хотя, вроде как, это должно было для того хоть что-то значить. Но как будто Антона это заботило гораздо больше. Появлялись вопросы: а почему он так сделал? А Костеша? Вообще, смотря на беззаботно скачущего по снегу Арсения создавалось впечатление, что тот сделал вчера это всё ради шутки. Просто пиво и отсутствие света вокруг раскрутили в том азарт, и захотелось сделать что-нибудь эдакое. Если так, тут же подумал Шастун, то он тоже готов был не говорить ни слова об этом, хотя по какой-то совсем необъяснимой для Антона причине эта мысль колола ему куда-то в область груди маленькой иглой, что странно.

Арсений, выпрыгнув через порог ворот, обернулся резво на того наконец. Антон тоже протиснулся в проём, попутно едва ли не запинаясь о решившую выйти с ним одновременно собаку.

— Потому что надо торопиться, у нас не так много времени, — говорил он ему с улыбкой, и Антон невольно засматривался на то, как живо горят у того глаза. — Что скажут остальные, когда проснутся, а мы непонятно где? — на этих словах он вдруг схватил того своей перчаткой за ладонь в бабушкиной варежке и понёсся мимо машины вниз по склону, удваивая скорость и таща Антона за собой.

Шастун чудом удержался на ногах, как на сноуборде скользя по снегу на своих ботинках под шаловливые хихиканья Попова. Когда склон был позади, они оказались на более-менее ровном участке, и Антону открылась действительно стоящая картина.

— Стой, — сказал он Арсению, который не спешил замедляться и всё тащил его вперёд. — Стой, погоди, — он попытался выдернуть руку из хватки, что ему не удалось и не сильно хотелось, но на Попова это сработало. Тот остановился и обернулся. Улыбка самопроизвольно на его лице стала ещё шире, когда Арсений увидел, как тот смотрит впереди себя.

Антон стоял с приоткрытым ртом.

Местность впереди была большая и просторная, лишь по обоим бокам от них немного возвышались деревья. Собака остановилась в сугробе недалеко от них, виляя пушистым бубликом и дожидаясь обоих. Снег лежал на много-много метров впереди нетронутым, как будто это был и не снег вовсе. Вдалеке на уровне горизонта возвышался хребет, щетинящийся елями и соснами, за которым выглядывало ласковое жёлтое солнце, будто спешащее напомнить, что скоро наступит весна. А прямо под ним, судя по местами снесённому ветром снегу и характерной кромке, простиралось огромное замёрзшее озеро. Лучи весёлого солнечного света били ему не особо сильно в глаза, падали на часть озера, на искрящийся снег, петляли между деревьями, отбрасывая резные тени. У Антона спирало дыхание, и он щурился, потому что глаза вдруг начало покалывать. Он будто не мог поверить. Такой красоты он не видел даже у себя дома.

Арсений стоял, внутри себя мысленно ликуя, и улыбался, пока отчётливо чувствовал, как Антон невзначай сжимает его ладонь крепче. Руке в хватке Шастуна было тепло, спине, повёрнутой к солнцу, было тепло, где-то внутри груди тоже было тепло. От этого даже в ямочках у него на щеках начинало ныть из-за бесконечной улыбки.

— Оторваться не можешь? — тихо спросил он, глядя на Антона, лицо которого в свете солнца было таким тёплым и нежным. Видя эти широкие охристо-зелёные глаза, он отчётливо понимал, что тому на лице ужасно сильно не хватает веснушек. Хотя, с другой стороны, с ними это был бы уже не Антон Шастун.

Антон не спешил с ответом, действительно, по факту, не имея возможности оторваться.

— Запоминаю, — медленно вполголоса поправил он того.

— Мы сможем ещё выйти на лёд в это время года? — решил уточнить Арсений, предполагая, что в этой теме парень прекрасно разбирается. Он тихонько помотал их сцепленные ладони из стороны в сторону, на что Шастун будто даже не обращал внимания, позволяя делать с собой что угодно.

— Да, — подтвердил тихо, но уверенно Антон, всё еще не закрывая рот и не отводя с солнечного горизонта глаз.

— Тогда нет времени стоять, — хитро сощурился Арсений и вновь сорвался с места, дёргая за собой Шастуна, у которого от этого чуть не слетела со лба шапка. Собака была особенно рада этому событию, отправляясь бегать по округе галопом.

Будучи на полпути к озеру, они уже не бежали, а поочерёдно толкались, весело хохоча и стараясь повалить друг друга в снег. Когда впереди краем глаза Антон заметил начинающуюся кромку льда, то поспешил предостеречь Попова:

— Тихо, тихо! Нам лучше всё равно оставаться у берега.

Этим воспользовался Арсений, замечая, что Шастун потерял сосредоточенность. Он толкнул его посильнее в бок, отчего Антон не устоял на длинных ногах и упал, срезая своей пятой точкой и спиной снег. Последний прокряхтел, как подобает жертве такого нападения, пока Попов звонко смеялся, возвышаясь на расстоянии. Но Шастун решил, что не позволит так обходиться с собой, поэтому, не торопясь подниматься на ноги, с ехидной ухмылкой сгрёб снега в ладонь, скомкал из него немного рыхлый комок и запустил в Арсения, вызывая в том новую волну хохота. Попов ловко отмахнулся от снежка рукой, сделав шаг вперёд, из-за чего тот рассыпался в воздухе, и снег опустился пылью ему на шапку. Антон запустил ещё один, Арсений сделал шаг и отмахнулся. Ещё один. Опять отмахнулся. По итогу Попов оказался в ногах у Шастуна, что опирался сзади на обе руки, и смысла у последнего метать снежки уже не было. Вывалив из себя остатки хохота, Арсений вдруг резко шагнул ещё раз и подогнул ноги, падая прямо на бёдра Антону. Шастун посмотрел резко тому в глаза, в миллионный раз уже подмечая, какие они у него красивые, глубокие и синие, как тени, что пускали деревья на снег в это время суток. Арсений смотрел на него не иначе как влюблённо. Он снял перчатки, отбросив их куда-то в сторону на снег. Все вопросы, которые были у Антона ранее, самостоятельно отпали.

— Так, всё-таки, не шутка, — произнёс Шастун, улыбаясь одной стороной своего рта.

— О чём ты? — вернул Арсений ему его улыбку гораздо более пьяной, после чего положил на холодные щёки свои ладони, обдал лицо горячим дыханием и возместил в один момент всё, что осталось недосказанным со вчерашнего дня.

Всё никак Антон не мог понять, почему целовать Арсения было так приятно. Он успел поцеловать за жизнь много девушек — всё же, смутная слава в посёлке и вполне себе не кривое лицо располагали, — но ни один из этих поцелуев не заставлял его чувствовать себя похожим образом. Впервые, целуя кого-либо, в нём появлялось ясное ощущение собственной особенности. Будто этот поцелуй, что сейчас Арсений ему дарил, предназначался ему как награда за какое-то отличие. Возможно, это потому, каким особенным Попова считал сам Антон, а оттого такие жесты в свой адрес по определению были чем-то очень ценным и важным. Возможно, конечно, Арсений просто классно целовался.

Он не напирал больше, чем было нужно. Антон очень остро чувствовал, как мягкий язык, будто совсем не напрягаясь, орудовал внутри его рта. Вообще, весь поцелуй заставлял чувствовать Антона себя мягкой жвачкой, и голова изнутри раздувалась, словно пузырь. Спустя некоторое время, за которое Шастун начал уже проваливаться в некую форму нирваны, он почувствовал, как Попов отдалился. Тот невозможно сладко мазнул ему языком по нижней губе, прихватил её, затем оторвался, прихватил верхнюю, чмокнул напоследок и окончательно отодвинулся, не отпуская рук с лица Шастуна. Антон видел немного нечётко, как Попов заглядывает ему то в один, то в другой глаз. Резко его взгляд метнулся в район губ, после чего так же быстро поднялся обратно, и в следующее мгновение Антон даже не успел среагировать, прежде чем Арсений гораздо быстрее впечатал своё лицо в его, врываясь языком сквозь до сих пор разомкнутые губы. От такого напора, который он не ощущал ни от одной девушки прежде, Шастун почувствовал, что его руки чуть не подогнулись под ним. Ладонь Попова спустилась с одной щеки, уходя за спину, и через секунду шею Антона обожгло холодом.

— Ах ты, сука, падла, — простонал Шастун, после того как, причмокнув, он оторвался от сейчас вновь хохочущего Арсения. Тот быстро успел встать с Антона и отойти на безопасное расстояние прежде, чем случится нечто непоправимое.

— Нельзя на морозе сосаться, — с самодовольной интонацией заметил Попов. — Губы обветрятся.

Шипя под смех спереди него, Антон пытался вытряхнуть остатки снега, что так нагло был впихнут ему за шиворот. До конца это всё равно сделать не получилось: часть в виде воды стекала ему вдоль позвоночника, и Шастун, неприятно морщась, бросил это дело и взглянул вперёд на два озорных голубых огонька на бледном лице.

— Ты думаешь, я оставлю это просто так? — предостерегающе произнёс он и только собирался встать, как увидел в короткое последнее мгновение, что удивлённо голова Арсения повернулась вбок. Собака налетела на Антона откуда-то со стороны, принимая остервенелые попытки облизать ему лицо. Где-то на фоне его беспомощных «фу, агх-х, буэ, отстань» опять звучал звонкий смех. Шастуну удалось оторвать от себя собаку, поворачивая на Попова. — Вон, его иди лови, блин.

К этому моменту Арсений уже убегал прочь.

Вдалеке, где деревья, обрамляющие озеро, уходили к дому и плавно смешивались с голубыми елями на участке, так же плавно сливался с одним из стволов сосны Глеб. Он молча, без единой эмоции на лице наблюдал за двумя смазанными силуэтами, что ещё на его глазах несколькими минутами ранее бежали со всех ног по склону, держась за руки. Он моргнул один раз, после чего бесшумно развернулся и пошагал на территорию участка, скользя тенью мимо запасного колеса на блестящем чёрном УАЗе.

***</p>

Пятый класс

Ему было уже действительно холодно. Не просто зябко или прохладно, он натуральным образом замёрз. Какое-то время назад он перестал ощущать пальцы на своих ногах: попытки разогреть их ходьбой кругами вокруг детской площадки не помогали, и он бросил эту затею, впадая уже в начальную форму апатии, сидя на покосившейся лавке. Из носа без остановки текла какая-то вода; ладони мало-мальски ещё хранили тепло, будучи втиснутыми поглубже в карманы. Хорошо, что снег закончился: если бы его ещё засыпало сверху, он бы точно отморозил себе что-то.

По-ночному темнело. Реже начинали появляться перед его глазами люди, шурша ногами по сугробам, а детская площадка опустела ещё пару часов назад. Сначала там было четыре ребёнка и три мамы, потом три ребёнка и одна мама, потом остались два ребёнка, потом их стало три, а затем ноль. Без голосов вокруг крайне быстро стало очень одиноко. Глаза хотели зацепиться за что-то, но будто ничего не было вокруг подходящего. Он уже успел посчитать заснеженные машины на стоянке, что успокоило его, но ненадолго. Теперь он перешёл к подсчёту окон в их доме: постоянно считал те, в которых не горит свет, затем те, в которых горит. Потом где-то зажигались огни, где-то гасли, и он повторял алгоритм. Это немного отвлекало от пожирающего холода. Про то, что ужасно голоден, он вообще забыл.

— Эй, чё сидишь здесь? — голос раздался из-за плеча резко, и ведущий в очередной раз подсчёт Глеб невзначай дёрнулся, оборачиваясь и поднимая голову.

Статный силуэт возвышался над ним. Из-за фонаря, что бил нимбом за головой в шапке, плохо было видно лицо, но это было неважно. Глеб узнал его сразу по голосу.

Резко стало в миллион раз спокойней, и уж точно не так одиноко. В груди появилось какое-то хорошее чувство облегчения, будто мгновение назад он висел над обрывом, а теперь его подняли и вытащили на край. Голос брата был вполне спокойный, но Глеб знал, он чувствовал, что в нём, как невесомый сквозняк по полу, тянется лёгкое беспокойство. Он точно это слышал. Определённо точно слышал.

На заданный вопрос он не ответил, мявшись в словах, и рефлекторно повернул голову на дом, где в окнах их квартиры горел свет. Тимофей тоже посмотрел туда вслед за ним. Особо пояснять тому было не нужно.

— И сколько их там? — тут же спросил он серьёзно.

Глеб повернулся на него вновь.

— Трое было. Мама, папа и дядя Дима, кажется…

— Бухают? — от Глеба кроткий кивок. — И как давно после того, как я ушёл?

Младший призадумался.

— Ну… Я со школы пришёл, они сказали пойти погулять. Я сижу. У меня ключей нет. В домофон звонил — они не отвечают… — проговорил вполголоса Глеб буквально без какого-либо эмоционального окраса, монотонно и быстро, как скороговорку.

Тимофей вздохнул, перекатывая вес на одну из ног.

— Вот пидорасы, — сказал он сам для себя, дёрнув головой и всё поглядывая в окна дома, после чего достал руки из карманов, поболтал звонко на пальце связку ключей и двинулся с места в направлении к зданию. — Пошли. Надо мне сказать им, что они охуели.

Глеб ещё чуть меньше секунды глядел на широкую даже для своих достаточно юных лет спину, а затем с новым приливом сил встал, тут же ощущая жуткую боль в оледенелых ступнях, но, несмотря на это, поспешил как можно быстрее догнать высокую долгожданную фигуру брата, шагающую наконец к их подъезду твёрдой и сквозящей уверенностью решительной походкой.

***</p>

— Я пришёл! — объявил Антон с порога и, скинув ногами ботинки, бросил рюкзак у тумбочки. Дальше он расстегнул куртку и отправился так, не раздеваясь, прямиком к комнате Оксаны.

Дверь у той была приоткрыта, что служило сигналом о том, что можно свободно входить, поэтому Шастун с улыбкой во все зубы распахнул её и остановился в проходе. Оксана удивлённо стояла в домашних шортиках и большой футболке посреди комнаты к нему боком и смотрела с непониманием в глаза.

— Это тебе! — заявил он сестре и протянул вперёд пушистую ветвь. — В воду поставь, и на окно. Очень долго может простоять.

Оксана смотрела на яркую голубую лапку еловой ветки, с которой гроздьями свешивались контрастные красноватые шишки.

— Ты где это взял? — спросила она удивлённо.

Антон вытянул губы в линию.

— В пятёре, блядь, купил.

— Тихо, не матерись, мама дома, — прошептала спешно Оксана и подошла к брату ближе, принимая у того из рук ароматную ветку. — Спасибо.

— Она, если за ней ухаживать, пахнуть будет классно. На всю комнату тебе, лучше арома-свечей.

Сестра внимательно оглядывала голубые иголки и трогала их бережно тонкими пальцами.

— Блин, классно. Я помню у Оли, моей подруги, на даче семья такие же выращивала, только там, вроде, шишки были не такие розовые. Я помню, как они мне нравились. Спасибо, Антон, — она подняла на него глаза с доброй улыбкой. — Реально.

Шастун широко улыбнулся ей в ответ, затем наклоняя за затылок к себе и оставляя на макушке звонкий чмок. Та поспешила найти сосуд, в котором будет стоять ветка, а Антон, вполне довольный собой, удалился в сторону коридора. Надо ещё будет зайти на неделе к Арсению и отдать ему рюкзак.