9. А трава пахнет детством (1/2)

Звонок на урок прозвенел так, что у Антона задрожало что-то около барабанных перепонок. На этот ужасный громкий звук отозвались младшеклассники, взрываясь своими тонкими писклявыми голосами, после чего пронеслись мимо Антона, точно стая звенящих воробьёв. Нелепо размахивая мешками со сменной обувью и дотаскивая буквально по полу одежду, которую не успели сдать в гардероб, они умчались в сторону лестницы, стремясь забежать в кабинет, пока учительница не наругала их за то, что опаздывают на первый урок второй смены. Шастун проводил их спины своим взглядом, сам до конца не понимая, почему их гомон вдруг так раздражал его. Когда холл первого этажа опустел, оставляя только уныло сидящих вахтеров так же уныло смотреть в экран компьютера, где мелькала какая-нибудь дрянь из репертуара России-1 (Антон уже успел выучить, что смотрят те не на камеры), он повернулся своим уставшим взглядом обратно и в очередной раз побродил им по парням.

Спустя ещё полминуты шум в школе совсем стих, оставляя только редкие и короткие, как удары, реплики Тимофея разлетаться эхом по стенам. Тот стоял к Антону и, собственно, ко всем остальным спиной, сильно сутулясь, как делал совсем редко, и оттого даже на Шастуна это наводило неприятное чувство нервозности.

Вдоль позвоночника, прямо от шеи и до таза, стекала какая-то ноющая боль утомления, и стоять в абсолютно любой позе было совсем неприятно. Антон подошёл ближе и опёрся коленом на твердую лавку, что прежде была занята детьми. Как будто на некоторое время боль утихла, но понятно было, что это ненадолго. Нос его тихо посвистывал — уже которое время он не мог нормально дышать по непонятной причине, отчего часто это выражалось в головокружениях. Он зажмурил глаза, в которые словно песок насыпали, постоял так пару секунд, после чего открыл. Всё вокруг точно стало немного синее, и свет длинных прямоугольных ламп на потолке, что будто украли из местного морга ещё лет так двадцать назад, падал на голубые стены, превращая их в серые. Аналогия с моргом лишь усиливалась в своей правдоподобности, когда этот свет падал на лицо Суховцева. От него во впалых глазницах образовывались густые тени.

Данил стоял сутуло у стены, подложив под крестец свои ладони, чтобы было не так жёстко, хотя острыми выпирающими лопатками, соответствующими его общей худобе, всё же, упирался в бетон. Упирался и затылком, отчего голова запрокидывалась назад. Антон рефлекторно уже пробежался внимательным, запоминающим все детали взглядом по тому снизу вверх. Серая старая олимпийка западала складками внутрь в районе живота. Бледный свет ламп делал там тёмное пятно, что напоминало собой растёкшийся цветок крови после ранения. Таких ранений Антон в жизни ещё не видел, но отчего-то эта тень настойчиво ему рисовала именно такой образ. Тень была и под острым угловатым бугром кадыка на выгнутой шее, и под неровным носом, и в уже упомянутых глазах, что были закрыты в натужной попытке отдохнуть. Шастун не помнил, чтобы тот отдыхал как-то по-другому: Суховцев всё время казался ему невозможно уставшим, словно не спал почти никогда, а подобные этой попытки закрыть глаза и абстрагироваться от происходящего вокруг, похоже, никогда не заканчивались нормально.

«Ты можешь прямо сказать, какие у нас новости?» — голос Костеши-старшего разлетался по стенам звонкими ударами, пока тот прижимал телефон к своему уху. Антон на мгновение проскользил по нему глазами, после чего сразу же ушёл вбок, на его младшего брата.

Глеб стоял совсем криво, копошась ладонями около рядом расположенных больших декоративных пальм в громадных деревянных горшках, в которых поверх земли уже были накиданы какие-то бумажки и фантики. Вся его фигура напоминала то ли мягкий знак, то ли вообще знак доллара. Шастун видел, как помято натягивается ткань кофты на спине. На макушке, где лежали отросшие чёрные волосы, торчал вихор, словно антенна. В плечах и шее Антон уловил крайнее напряжение, будто подожди ещё минуту — и тот задрожит от его переизбытка. На мгновение Шастуну захотелось подойти и спросить, всё ли в порядке. Такое состояние вдруг заставило его забеспокоиться, но после он разглядел, что парень стоит и мелкими движениями своих тонких пальцев делает на одном из листов этого недофикуса остервенелые надрывы. Это заставило Антона резко скривиться в отвращении, и он хотел было по инерции сделать тому замечание, чтобы тот прекратил издеваться над бедным растением, но в последний момент что-то погасило его пыл, в голову вталкивая мысль о том, что это, вообще-то, не его совсем дело. Поэтому он лишь покривился напоследок и отвернулся с ещё более противным чувством внутри.

Артём стоял между Антоном и Данилом и внимательно держал свои глаза направленными в спину их лидеру. Терзаемый смесью усталости, ощущения общей гнетущей атмосферы и тошноты от синего света ламп, Шастун решил поразглядывать и его, записывая в своей голове детали, но не успел. Громкий вскрик Костеши-старшего заставил взбодриться всех, даже, наверное, Данила.

— В каком смысле «украли»?! — глубокий голос с рычащими нотами отскочил от стен и оглушил присутствующих, а вкупе с сильным ударом старшего носком об стену ещё и знатно припугнул. Антон опустил ногу с лавки, выпрямляясь, и вся сонливость быстро исчезла. — Это тебе не мешок картошки, который можно было бы просто взять и унести! Как их могли украсть?

Что-то в Шастуне неприятно напряглось чуть ниже солнечного сплетения. Воздух будто насытился чем-то густым и кислым, и данное облако, Антон был готов поставить на это, опустилось на плечи и окружавших его парней. Возможно, ему показалось, но от Глеба повеяло дрожью.

Тимофей не повышал голос — это Шастун знал. Тот вообще не был сторонником резкости в каких-либо движениях. Даже в драке. При всей усердной отстранённости, которой старался придерживаться Антон внутри себя ещё с самого первого дня в этом учебном году, он сам со своей внимательностью к самым незначительным деталям, что свойственна для большинства художников, не мог порой не отметить, насколько Тимофей его завораживал. Иногда приходилось насильно напоминать себе, что по логике всех вещей и при условии главенства правосудия над всем прочим в нашем мире, чего пока, к сожалению, не наблюдалось и близко, Костеша-старший давно уже должен был пребывать в колонии. Антон так и не успел за почти что полгода узнать, какой список деяний лежит у того на плечах, и не до конца уверен был, что хотел бы, вообще, знать. Эта самая отстранённость, бежавшая у Шастуна в крови с неизвестно какого возраста, также отрезала внутри него желание даже вникать в то, чем на самом деле занимается их условный лидер. Да что там, он до сих пор в чётких очертаниях не имел представления даже о том, что представляет собой их деятельность. Антон был в курсе к этому моменту, что Костеша продаёт наркотики, но спросишь его о том, откуда он их берёт, кому и как осуществляет сбыт — и Шастун не ответит. Антон знал, что Костеша обладает большим уважением у огромного количества людей, так или иначе замешанных в похожей деятельности, но спросишь, кто эти люди, и что это уважение тому даёт — Шастун не ответит. Костеша был лидером крупной группировки, реальные масштабы которой Антон не представлял до конца лишь потому, что изначально с лёгкой подачи Доброхотова втиснулся в этой иерархической системе практически на верхушку, и видел только то, что рядом и что выше него: Артём, Данил и он сам стояли на одной ступени; на следующей — самой верхней, — такие люди как Тимофей, Володя Молотов, иногда появляющийся в речи и в делах Костеши Матвей с соседнего района, и ещё пара таких же людей с других мест, имена которых Антон не запомнил. Но стоит спросить, как Костеша-старший обрёл такую позицию и статус, и Шастун не сможет дать ответа.

Всё это приходилось напоминать себе, потому что порой поддаться влиянию Тимофея хотелось с огромной силой. Шастун часто его рассматривал. Нужно, пожалуй, было признать, что Шастун даже любил его рассматривать. Ведь образ Тимофея Костеши в его глазах был настолько бледный и неразличимый, а оттого настолько яркий и запоминающийся, что не заинтересоваться этой фигурой Антону было просто невозможно.

Он сравнил его однажды с волком — это сравнение было верным. Антон видел волков несколько раз за жизнь вживую, и эти воспоминания явно шли параллелями с Костешей: и в чертах лица, особенно в глазах, и в некоторых повадках. Но, чем дольше Шастун его знал, чем сильнее изучал то, что тот, вообще, позволял в себе изучать, тем больше в глаза лезло ещё одно сравнение, которое закрывало оставшиеся аспекты его поведения. Поведение. Именно по нему он напоминал Антону змею. Как ни странно — вот это уже вызывало в Шастуне какое-то иррациональное уважение.

Тимофей не повышал голос — это было известно. Порой он говорил даже, наверное, слишком тихо, но по странной причине это заставляло всех вокруг замолкать и слушать каждое слово, что покидает его рот. Двигался Костеша всегда плавно, будто считал по своему явно прагматичному складу ума, что тратить энергию на лишние жесты и телодвижения будет обыкновенным ненужным расточительством. Но даже не это удивляло Антона. Тимофей Костеша обладал удивительным качеством, слово для описания которого Шастун пока не находил, как бы ни старался. Он умел говорить так, чтобы люди слушали, и умел управлять так, чтобы люди сразу делали. Антон испытывал это не единожды на себе, но каждый раз всё равно был бессилен против такого мощного влияния. Удивительным образом Костеша умел находить подход к совершенно разным людям. Если нужно, он мог с лёгкостью преподнести информацию в той форме, в которой люди хотели это услышать, а в другой момент — заставить всех вокруг него делать что-то, что было выгодно ему, и одновременно думать, что это нужно им самим. Костеша удивительно хорошо умел внушать — кому угодно, что угодно, когда и где угодно. Умел внушать, будучи мягким, а через десять минут угрожать, вселяя в оппонента страх; умел подтолкнуть к принятию решения таким образом, что ты осознавал, что решился, уже после того, как сделал. Тимофей был змеёй — свистел неслышно где-то над ухом, пока медленно и совсем незаметно оплетал свою жертву хвостом, сжимая постепенно. Антон не мог не относиться к такому необычному навыку с простым человеческим почтением.

Но змеи кричать не умеют. Как раз поэтому сейчас, в холле школы, под взглядом вахтёра со стороны, внезапное повышение голоса от Костеши-старшего ощутимо выбило всех на некоторое время из адекватного восприятия реальности. Это как видеть, что солнце стало красное, а огонь холодный — странно, непривычно, неправильно.

Что-то в нём менялось. Антон почувствовал это ещё с приходом блеска в глазах, когда они разгромили Молотов на их же территории, но не был уверен до конца, так как подтверждения этого от людей, знавших того дольше, чем он сам, не получал. Пока.

Во всеобщей атмосфере замешательства первым голос подал, как и полагается, Артём:

— Чё там? — Доброхотов даже как-то замялся в этих словах.

От Костеши старшего ответ последовал не сразу. Ему потребовалась пара секунд, чтобы сделать глубокий вдох и затем выдохнуть. Антон с вниманием смотрел на то, как напрягаются его ноздри. Остальные в это время глядели на того пристально, дожидаясь услышать, что могло вызвать такую неожиданную реакцию.

— Палатку овощную помнишь? — Костеша поднял одни свои глаза на Артёма, не выпрямляя склонённой вперёд головы. — На пересечении Советской и Кирова?

Доброхотов на краткое мгновение задумался, после чего немного помялся в непонятных движениях, но ответил утвердительно.

— Помню. А что?

— Её нет.

Новость действительно удивила всех присутствующих, включая Антона. Только его оно ещё и ввело в заблуждение, ведь, если до него правильно доходит, и эта палатка принадлежит Тимофею, то как такое вообще может быть возможным? Костеша продолжал:

— И ларьков, что на Декабристов стояли. И на Январской, — Костеша непонятно зачем посмотрел в темный экран телефона, по которому минуту назад говорил, и принялся водить по нему своим большим пальцем. Шастун смотрел тому в висок, продолжая безмолвно стоять около лавки и следить за любым движением профиля его лица.

— Бля... — Артём озадаченно и тоже с явной, пусть и меньшей, досадой поставил руки на бока, смотря куда-то вперёд. — А как так-то вышло?

— Мне бы знать, — прокатился бархатистый голос по стенам.

— И что теперь делать? — этот вопрос, заданный Антоном, показался ему самым логичным. Он понимал, что события произошли серьёзные: можно было судить об этом хотя бы по реакции Тимофея. Последний, к слову, кратким движением своей шеи слегка повернулся в его сторону. Опять с секунду подумал в тишине.

— А что, хочешь попробовать вернуть? — с едва слышной нотой саркастической интонации в голосе произнёс тот. — Не получится. Их, скорее всего, нет. Так что теперь это просто огромные финансовые убытки, — он отвернулся обратно, возвращая глазам Антона свой ровный профиль. — Ой, Шаст, какая тебе разница? — он чуть сморщился, одним аккуратным движением ладони убирая со лба упавшие волосы, после чего поднял и прижал их к голове. — Не мельтеши, пожалуйста, своими ненужными вопросами. Это не твоя проблема.

Антон опустил глаза куда-то на лавку, а уголки его губ немного разошлись в стороны.

— Ну ты же будешь как-то разбираться с этим, — тихо и с некоторым недовольством заметил Шастун себе под нос, но так, чтобы старший слышал. — И тогда будет моя.

— Вот когда будет твоя, тогда и задашь вопросы, — обрубил Костеша.

Артём сбоку от Антона зашевелился, явно недовольный напряжённостью атмосферы, и перевёл внимание на себя, уточняя:

— Это же Молоты, да?

Инициатива Доброхотову аукнулась. Костеша посмотрел на того с очередной паузой после.

— Я иногда удивляюсь твоим невероятным умственным способностям, Артём. Блестяще.

— Потому что я изначально говорил, что, если к ним на территорию залезть, всё по пизде пойдёт.

Чуть суховатый спокойный голос, покрытый усталостью, долетел откуда-то снаружи круга их полилога из трёх людей. Головы сразу же обернулись в том направлении чтобы увидеть, как Данил криво отталкивается от стены на лопатках, после чего выпрямляется и распускает руки за спиной, что до этого держал на пояснице. На спокойном лице его глаза отрешённо побродили из стороны в сторону под глубокий вздох, а ноги помотались неспешно пару раз, чтобы размяться.

Тимофей даже молчал после этой реплики немного дольше, чем обычно. Но ожил по итогу.

— Давай ты оставишь свои сраные попытки в дипломатию при себе, а?

— Ну, просто я каждый раз надеюсь, что ты примешь их к сведению, — неожиданно Суховцев продолжил разговор со своим лидером, говоря нарочито спокойным и ровным голосом, идущим вразрез с напряжённостью Костеши.

— Зря надеешься, — довольно резко отвечал ему Тимофей, смотря на того пристально раскрытыми строгими глазами. — Если бы я слушал твои советы, то мы все давно бы с голой жопой остались.

— Если бы ты слушал мои советы, у тебя бы ларьки не спиздили.

Костеша с низко спущенной головой, отчего в шее сзади натягивалась кожа на позвонках, повернулся всем корпусом к Суховцеву. Руки его висели по бокам расслабленно, но плечи, на которых те держались, были напряжены. Вся поза парня говорила об угрозе, которую тот сейчас излучал.

— Я не понял. Язык длинный вырос? Или ума резко прибавилось? — Суховцев на это не отвечал и лишь громко вздохнул, глазами недовольно скользя где-то по потолку. — Может, встанешь на моё место? Посмотрим, сколько часов тебе понадобится, чтобы просрать всё. А то очень легко ума набираться на готовом, я смотрю, да?

— Да ты сам всё просрёшь быстрее меня, — вдруг Данил посмотрел ему в глаза очень открыто, скрещивая руки на груди. — Так же ловко, как получил когда-то. Раньше у меня вопросов не было к твоей политике, но только Молоты на нас в сентябре залупаться стали, так ты с катушек съехал.

— Рот свой, блядь, прикрой, пока не поздно, — слова Данила сильно выводили Тимофея из себя, и в голосе уже начинала посвистывать ярость, словно закипающий чайник. — Я понимаю, что тебя после дозы гнёт нихуево, поэтому пойди проспись, иначе пожалеть можно.

— Да ты заебал! — последнее, кажется, сильно задело Суховцева, и руки на его груди распустились, спадая вниз вместе с практически выкриком. Антон, стоявший неподалёку, точно мог сказать, что впервые слышит голос того на тонах выше средних, и это напрягало ещё сильнее. — Не юзал я ничего! Сколько можно уже? При чём тут вообще это?

— При том, что думать нормально не можешь, где ты, и с кем разговариваешь.

— Всё я могу! А вот насчёт тебя, блин, сомнения. И раньше же на нас залупались, и как мы с Тёмой только пришли, залупались. Каждый год какая-нибудь херня случается, и всегда всё у тебя ровно было, сейчас-то что произошло? — он развёл руками в искреннем недоумении. — Попей витаминки какие-нить, я хуй знает.

— Советы свои в очко себе засунь и вообще не лезь в такие важные дела, раз понять самостоятельно не можешь серьёзность ситуации. Работал с товаром, так и работай дальше. С хера ли ты вообще нос свой суёшь в то, о чём даже представления не имеешь? Я своими действиями пытаюсь сохранить то, что так долго и упорно собирал вместе, и если я не буду решаться на такие радикальные меры, то очень скоро у нас отберут вообще всё.

— Да? В этом дело? — покивал головой Суховцев, выплёвывая эти слова ядовито и чуть щурясь. — Потому что лично я уверен, что Молоты просто задели чьё-то эго.

У Костеши будто в один момент встала вся шерсть, и грудь его надулась ещё больше.

— Послушай сюда, психолог ебаный, — раскатисто прорычал он. — Ты так говорить будешь со своими торчами-приятелями. Поэтому засунь свой язык куда подальше. Мне большого труда не стоит взять на твоё место другого доверенного человека вместо тебя, гандона, способного хуйни натворить после особенно сильного стаффа и нас всех на деньги опрокинуть. И посмотрим тогда, как ты по району гулять будешь без крыши, и как тогда быстро себе вены издырявишь до такой степени, что в хуй колоться придётся. На том свете-то оно всяко полегче, чем здесь, да? — пряди светлых волос прыгали в такт резким словам. Антон в это время смотрел на Данила, который просто стоял, не вставляя ничего поперёк потока жалящих высказываний Тимофея, но по лицу было видно, как с каждым произнесённым звуком что-то громко лопается внутри него, заставляя раздуваться в приступе подавляемой злобы и обиды. — Поэтому повторяю, иди сходи, ширнись ещё разок, раз на трезвую голову тебя так ломает, торч хуев.

Костеша замолчал, и вена на его шее сдулась обратно. Не двигаясь, он продолжал пристально глядеть на стоящего напротив Суховцева. Данил же не отвечал. Он смотрел ненавистным взглядом на старшего, задыхаясь от рвущихся наружу слов, но, что уже свойственно собственной манере, не сказал ни одного из них. Парень просто шумно выдохнул, подёргиваясь изредка от злости, после чего абсолютно молча в два шага обернулся до окошка гардероба, перевешиваясь через него и хватая свою куртку, что всегда висела на отдельном для их компании месте без номерков. Он сжал её крепко в руке и стремительно направился к выходу, даже не надевая на себя по пути ни её, ни рюкзак.

Артём тут же сорвался с места, быстро топая за ним. Но как раз в момент, когда дверной проём выхода скрыл в себе тощий силуэт Данила, а Доброхотов был на полпути, сзади послышалось раскатистое:

— Артём.

Доброхотов остановился на месте, не поворачиваясь, и всем стоявшим, включая Шастуна, было видно лишь его спину. Слышалось агрессивное сопение Костеши-старшего, посреди которого вклинился тихий звук медленно закрывшейся двери.

— Артём, — повторил он ещё раз более медленно и более доходчиво своё предостережение.

Артём повернулся боком, и Антону удалось увидеть наконец растерянное выражение его лица, прекрасно отражавшее весь внутренний конфликт в данную секунду. Они с Костешей посмотрели друг на друга ещё пару секунд, и после того, как последний, видимо, одержал победу в беззвучной битве их воль, плечи Доброхотова опустились. Он в последний раз глянул в сторону выхода, жалобно ломая собственные брови, и, окончательно приняв, что не догонит уже, повесил голову.

***</p>

Часы громко тикали, но Антон умел отлично работать даже при таких монотонных звуках. Слышно было, как тётя Марина на кухне плещется в раковине, постукивая посудой, а во дворе за окном иногда проезжали машины мимо их дома. Он сидел за столом, немного скатившись на стуле, и одна из его ног стояла согнутой, а вторая пыталась вытянуться, но места под старым письменным столом для такой громадной конструкции очевидно не хватало, поэтому стопа её в тонком носке упиралась в холодную стену. Лениво выводил Антон в клетчатой тетрадке буквы, которые вместе собирались в натянутый анализ причин Смутного времени на Руси. Сделать его надо было лишь к следующей неделе, но историю Шастун не любил, а поэтому старался разобраться со всем ненавистным заранее. Потом останутся лишь задачи по химии, которые он решит с большим интересом, и можно будет достать из-за кровати холст с недописанной «буханкой» в траве.

Неожиданно экран лежавшего рядом телефона загорелся и чуть поехал в сторону из-за вибрации. Антон положил ручку и дотянулся до него ладонью. Звонил Артём. Предчувствуя, что его сейчас попросят прийти в гараж, Шастун нехотя ответил.

— Да, Артём?

— «Привет», — продолжать тот не спешил, что удивило Антона.

— Так, вроде, виделись уже сегодня, — ответил он. — Что хотел?

— «Ты занят?»

— Ну, всё относительно. Ты давай ближе к сути, — без большого давления поторопил его Шастун, сам внутренне недоумевая от такой непривычной робости Доброхотова.

— «Ты, ну… сможешь прогуляться со мной по району сейчас? Вот, прямо сейчас?»

— Ты меня, типа, на свидание приглашаешь? — решил Антон свести это к шутке.

— «Фу, не, — Артём тихо посмеялся, что смогло расслабить Шастуна. Слышать парня смеющимся было гораздо привычней. — Это по части Арса. Так, сможешь?»

— Ну… — Антон чуть призадумался. — Смогу, я думаю. Ща оденусь и выйду. Скажи мне куда идти только.

— «А я около твоего подъезда».

— А, — только и выдал Шастун, хмурясь. — Ладно. Тогда пять минут.

Антон, как и было сказано, быстро оделся, бросил тёте Марине короткое «я гулять, тётьмарин» и попрыгал вниз по лестнице. Когда он вышел на улицу, то и вправду увидел сразу же Доброхотова, что стоял на противоположной стороне проезда перед его домом. Хрустя свежим снегом под ногами, Антон дотопал до того, принимаясь поправлять шапку своими варежками.

— Чё случилось? — задал Шастун в лоб, прекрасно понимая, что Артём не самый большой ценитель зимних прогулок, и у его просьбы была какая-то цель.

Доброхотов отвернулся в сторону, гуляя глазами, и втянул легонько морозный воздух в себя, чтобы что-то сказать, но почему-то так и не сказал, просто выдыхая пар обратно и невесело хмурясь, хоть маска спокойствия и непринужденности всё ещё и старалась клеиться к лицу.

— Тём, что случилось? — уже немного тише и более настойчиво переспросил Шастун, окончательно убеждаясь, что здесь что-то не то.

— Да ничего такого, Тох, не ссыкуй, — с коротким смешком, лишённым веселья, ответил Артём на интонацию Антона, всё ещё гуляя глазами в стороне. — Никто не умер, — он опустил глаза, принимаясь попинывать снег, — я надеюсь. Да, короче, я… — Шастун впервые слышал, чтобы тот так беспорядочно сыпался в словах, а поэтому с нарастающим неспокойным чувством внутри едва заметно поматывал головой и хмурился, пытаясь разобраться в том, что Доброхотов пытается, всё-таки, сказать. — Мне помощь твоя нужна на вечер, — он наконец посмотрел на него.

— Ну так, вот. Я здесь уже. Говори, — пожал плечами Антон глупо.

— Короче, — он сделал глубокий вдох и принялся рассказывать. — Я Дэну звонил после того, как мы разошлись после школы. Ну, он мне чё-то не отвечал. Я подумал — «ладно». На него Тима так наехал жёстко. Может, там, один побыть хочет, я не знаю. У него же эти… тонкие душевные склады, блин, ё-моё, — он забавно помотал руками на этих словах. — Ну, я ему ещё через часик набрал. Там то же самое. Потом ещё попозже. Ну и, в итоге, я ему уже сколько раз прозванивал, а он всё трубу не берёт. Я штаны натянул на жопу, думаю, схожу до дома. Чё он, петух такой, не отвечает мне. Совсем уже обнаглел. А я пришёл, и мне сказали, что он днём ещё ушёл и не приходил больше, — его голос притих. — Ну, я не стал говорить, что он мне не отвечает. Просто сказал «ага, понял», и ушёл.

Антон молчал в ответ на сказанное, укладывая всё в своей голове. После этой паузы он произнёс логично сделанное предположение.

— То есть, ты хочешь пойти его искать?

— Ну, а что ещё делать? Других нет вариантов, — вполне резонно ответил Артём. — Я просто знаю… Ну, как… Предполагаю, почему он может мне весь день не отвечать. И мы по таким местам будем сейчас ходить, что мне одному просто страшно, честно сказать. Вот я и позвал тебя. Да и вместе легче как-то.

— Э.. Ну… Это я понял, — Антон выставил руки перед собой. — Можно спросить?

Артём посмотрел ему в глаза, покусывая нижнюю губу, молча пожал плечами и кивнул.

— У вас же с Тимой много парней крепких есть, которые навалять могут. Почему я, а не они? Да и, в конце концов, почему не Тима? Его уж точно никто даже пытаться трогать не будет. Всяко безопасней, чем со мной. Логично же, нет?

Доброхотов ответил даже не сильно медля.

— Ну, во-первых, эти самые парни мне не друзья, — достаточно чётко обозначил он. — А Тима… — он погрузился в мысли на пару секунд, и сразу после как-то помрачнел. — Нет. Просто нет, — повторил он сам для себя. — Я лучше с тобой схожу.

Антон пытался усердно заглядывать ему в опущенные глаза за ресницами, и отчётливо замечал там отголоски тех растерянных сомнений, что он видел сегодня с утра в холле школы. Это могло ему говорить об одном — что-то терзает Доброхотова изнутри, из-за чего тот даже потерял свои извечные улыбку и задор. Шастун ещё раз взглянул тому в лицо повнимательней и после этого сразу решил, что спрашивать у Артёма про чувства он не будет: вряд ли тот поймёт такие расспросы на тему собственного душевного состояния. Да и, думалось почему-то, он сам ещё до конца не может понять, что чувствует. Тем более, в данный момент перед лицом Доброхотова, а теперь ещё и Шастуна, стояла гораздо более важная и беспокоящая задача — Данил. Поэтому Антон решил освободить приятеля от тяжелого бремени расспросов, и просто молча принял данный ответ.

Поначалу они долго ковыляли по дворам. Видно было, что Артём беспокоен, но быстро шагать всё равно не удавалось: то тротуары были оледенелыми, то коричневатая снеговая каша на дорогах, размешенная колёсами машин, извивалась буграми, что ноги переломаешь. Мороз щипал щёки, и иногда в нос залетал запах выхлопов от грязнобоких автомобилей, мимо которых они шли.

Не мог Антон невольно в такие моменты не думать о доме. Съездив туда совсем недавно, на каникулах, картинки то и дело живописными фрагментами всплывали в голове. Зима, казалось ему прежде, везде должна быть одинаковая. Но так он думал до того, как приехал в город. Оказывается, если накинуть абсолютно одинаковое белое одеяло на два совершенно разных по форме предмета, то по очертаниям, выпирающим из-под глади ткани, всё равно будет понятно, где что. Всегда он знал зиму, какой изображал её Иван Иванович Шишкин, которого Шастун безмерно почитал. Для Антона это были тяжёлые шапки на елях, вздувшиеся сугробы, нетронутые никем. И снег — белый, пушистый, безумно свежий.

Здесь он часто засматривался на то, как падают с неба пухлые весёлые снежинки, и на мгновение вновь ощущал себя дома. Но лишь на одно мимолётное мгновение. Сложно для него было понять, как могут эти белые снежинки так быстро становиться уродливым коричневым месивом, стоит им только коснуться земли.

Артём шёл рядом с ним, держа руки в карманах, бурчал под нос что-то своё. Шастун смотрел и понимал — тот не знает ничего другого. Для него дорожка, тут и там сквозящая проплешинами от реагентов, что коммунальные службы должны были, по сути, равномерно распределить, а не выкидывать горстью на землю с промежутком в пять шагов, была чем-то совершенно обыденным. Он ходил по этим дорожкам, когда был неуклюжим карапузом, ходит сейчас и, пожалуй, дальше будет по ним ходить. Средний сугроб для него — большая преграда, а не повод набрать снежков, превращая варежки в каменные сосулины по итогу. Для него, как и для большинства горожан, зима — время, которое надо пережить, а не насладиться им, ведь совсем скоро наступит весна. Теперь Антон уже не мог винить их в этом. Сложно любить что-то, если для тебя это заледеневшая машина, которую нужно отдирать на морозе перед работой, и хлесткий мат через каждые три шага на скользком тротуаре. Сложно любить зиму, если никогда не знал, как она на самом деле выглядит. Мимо иногда пробегали пушистые дворняги, и забавные бублики их хвостов напоминали Антону об Айве, отчего в груди начинало удушливо щемить.

Первой их остановкой была среднестатистическая старая панельная девятиэтажка. Они быстро завернули к одному из её подъездов, около которого Антон чуть не навернулся. Доброхотов, смачно шмыгнув красным носом и немного морщась от холода, вынул одну ладонь из кармана и набрал две цифры на панели домофона. Через секунду тот уж чересчур громко запиликал, оставляя их обоих ждать и топтаться на морозе перед дверью. Под табличкой с объявлениями о распродажах мёда и микрозаймах Антон быстро заметил нарисованный маркером член. На яйцах у того даже была вполне обдуманно и тщательно прорисована щетина. Подумать только, сколько талантов в России погибает зря.

— «Да?» — раздалось наконец из динамика. Голос был какой-то гнусавый и слегка выше среднего. Интонация явно говорила, что его обладатель никого не ждал.

— Рохля? — тут же ответил ему Артём. — Это Доброхотов. Суха у тебя?

— «Чё? Нет у меня никого».

Антон перевёл взгляд на Артёма.

— Не пиздишь? — уверенно вбрасывал тот в микрофон, глазами смотря куда-то в сторону.

— «Ну хочешь — сам поднимись и посмотри, если не лень».

— Лень, — быстро закончил Артём. — Ладно, бывай.

С каким-то лязгающим звуком на том конце повесили трубку домофона, и на табло снова начала монотонно мигать красная полоска. Доброхотов пошёл прочь от подъезда в обратном направлении. Шастун последовал за ним.

— И что теперь?

— Что теперь? — повторил за ним Артём вполоборота через плечо. — Дальше идём. Вон там, через дом, тоже девятиэтажка облезлая стоит, видишь? — Антон угукнул. — Вот там и можем спросить.

Они спешно потопали по двору, минуя стоящие рядком автомобили перед окнами. Попутно оба словили косые взгляды от двух прогуливающихся перед домом старушек.

Девятиэтажка действительно была облезлая, и маленькая квадратная плитка с её фасадов обваливалась прямо шматами. Стоя уже у её подъезда под пиликание домофона Шастун оглядывался по сторонам. Слева от них на стене мигал голубым ящик для набора питьевой воды, под которым снизу натекла уже ледяная горка. Антон повернул голову, и красным горел магазин разливного пива на первом этаже. Шастун помотал головой ещё пару раз из стороны в сторону и почувствовал себя Нео из Матрицы, который выбирает между синей и красной пилюлями.