Первое кормление (1/1)
— Я не…— Слава настолько рассеян, что не находит никакой отмазы на свою откровенную глупость. Мозг отказывается работать в условиях сильного инстинкта. А инстинкт диктует быть хищником. А что такое для для Гнойного закадрить какую-нибудь девчонку? Да раз плюнуть. Любая будет его. Даже сам образ Гнойного— очень подходит его новой вампирской ипостаси, гадкий, гноойный, острый на язык, и теперь еще и на зуб. Образ ли, другой вопрос. Но Мирон исчезает в толпе быстрее. А без него неожиданно становится слишком шумно вокруг. Он прикрывает глаза под очками, и в уши заливается иной шум— шум биения чужих сердец. Ноздри сами голодно раздуваются, и Карелин неопределённо трясёт головой. Он человек. ”Я. Я, блять человек. Не животное, сука.» — мысль тонет среди других мыслей. Животное. И еще какое. Верхушка пищевой пирамиды. Гнойный внутри хрипло и надменно смеется, и Слава ловит себя на том, что его губы тоже кривятся в этой усмешке. Весь мир у его ног. На целых несколько секунд. Пока внутри все не сжимается болезненным голодным спазмом. Ощущение, словно по венам течет не кровь, а раскаленное железо. Больно.
Девчонку Мирон приводит аппетитную. Оказывается, у жида есть какой-никакой вкус. Слава такую и в койку был бы не прочь опрокинуть. Он снимает очки, чтобы лучше разглядеть подвыпившую красоточку. За пару слов он понимает, что она типичный представитель городской ТП, которая в клуб приехала надраться за чужой счет, а затем отдаться какому-нибудь на вид богатенькому типу, может в последствие договориться о подобном «спонсорстве» на постоянной основе. Не удивительно, что она сразу прилипла к Мирону. Тот на дядьку с толстым кошельком вполне походил. А он, Славик…Ну, он за компанию, детка. Девочка очень быстро вливает в себя все, что ей предлагают, и вот она уже кладет обжигающую ладошку на острую коленку Славику, тот смеется тихо, хрипло, шепчет ей какую-то чепуху на ушко про то, что любит ли она стихи Могилёва, та, конечно, охотно соглашается, а Карелин ядовито усмехается в ответ, мягко мимолетно проходясь длинными пальцами по отрытой спинке в топике, а смешно ему, потому что девчонке и невдомек, кто такой Могилев на самом деле. И что никаких стихов он не писал. По лицу его может и не видно, но он испытывает к ней неприязнь. Ему такие никогда не нравились. Да, раньше он не брезговал такими шалавами воспользоваться. А сейчас стоит вопрос выживания. Естественно, он нервозен. Девушку хочется схватить за волосы и переломить тонкую шейку, но от таких мимолетных мыслей становится только страшнее, Слава лишь более сковывается. Нужно держать себя в руках.
Уже в машине на него медленно опускается волна чужого жара, и она захлестывает, но постепенно. Девчонка жмется к его паху, а еще Мирон очень уж рядом, и она только что его целовала. И хочется себя немного попустить, сколько же уже можно нервничать. И он отпускает: кладет собственнически ей руки на упругие бока, сжимает, мнет и жадно засасывает ее в губы. Ему кажется, что он вот-вот вгрызется в нее и сожрет ее всю. Но машина вовремя останавливается. Он отрывается от нее как в наваждении. Пиздец кроет. Пиздец это стремная хуйня.
Да, ему однозначно некомфортно. Он точно не собирался ввязываться во все это. Уламывать какую-то телочку поехать с ними. Почему она не испугалась? Два взрослых мужика. Ему некомфортно от самого себя. От того во что он, сука, превратился. От того, что его натурально ломает. Прикосновение к запястью неожиданно выводит его из очередного потока самометаний и желания дать по съебам. Как Мирон это делает?..
Она закидывает ему свои тонкие ручки на шею, он смотрит на ее личико смазано, больше его внимание захватывает то, как она трется о Федорова. Откровенно. Предлагая. К нему она тоже жмется, и в какой-то момент ему кажется, что они с Мироном находятся слишком близко друг к другу. Неуместную волну возбуждения он списывает на девочку, удачно задевающую бедром его пах, пальцы чуть крепче сжимаются на ее бедрах, когда он замечает взгляд Мирона, тот смотрит неотрывно. И Карелин тоже не может отвести от него взгляда. Он чуть вздрагивает вместе с девушкой, когда чужие клыки впиваются в тонкую шейку. Ему вдруг становится страшно за нее. Вид крови на секунду отвлекает, но больше он наблюдает за тем, как она трепыхается в стальной хватке, он даже непроизвольно успевает отпрянуть. А с ним Мирон так же сделал?.. Смутно помнится. Страшно.
«Пей» — он слышит словно в тумане. Слава не уверен, что у него хватит духу. Ему хочется уйти. Или чтобы Мирон отпустил бедную девушку поскорее. Но он подходит обратно. Запах крови заставляет крылья носа пошевелиться. Голодно. И страшно. Он не знает как это и что делать. Ему так кажется, что не знает. Он хочет спросить, а точно ли с ней все будет в порядке? Но не спрашивает. Только чуть подрагивающими пальцами касается чужой ключицы и целует в шею. Неуверенно, мельком, а затем оно само как-то происходит. Ему страшно и мерзко от самого себя. Но он кусает. Думает сначала, что просто как обычный человек, но когда острые зубы вспарывают кожу как подтаявшее масло, а в горло брызгают первые капли крови, где-то на краю сознания он понимает— зубы вампирские. Кажется, он издает что-то похожее на урчание и прикрывает глаза, ощущая только как вся боль внутри постепенно начинает его отпускать. Если не думать, что это кровь, то ощущение, словно он пьет что-то очень вкусное и живительное, но с каждым глотком хочется еще и еще. И Слава сам прижимается к девушке, и еще ближе. Он хочет ее всю. Да. Он слышит, как кровь бежит по ней, он чувствует ее возбуждение, свое, Мирона, и этот азарт. И голод. Сокрушительную волну голода. Он сейчас не совсем он. Слава Карелин остался где-то за гранью.