Глава 5 (1/2)
Грегу той ночью никак не удавалось заснуть. Кровать была удобной, куда удобнее, чем его собственная, оставшаяся в квартире, которая теперь должна перейти к бывшей жене, поскольку Вещь не имеет права владеть недвижимостью. И уж, конечно, эта кровать не шла ни в какое сравнение с тюремными нарами. Но Лестрейда лишал сна тонкий металлический браслет, спрятанный под подушку. Маленькая безделушка, способная по воле владельца причинить ему невыносимую боль и даже убить.
Он и не подозревал, какой ужас вызывает у него эта вещица, пока вчера вечером она не оказалась в его руках. Облегчение, которое он испытал, было подобно волне цунами, накрывающей с головой. Холмс ведь мог не отдавать браслет, просто держать запертым в сейфе, и даже это казалось Грегу совсем неплохим вариантом. Пусть бы владел им, лишь бы не использовал. Но то, что он его просто отдал… вот так, без тени сомнения… это было больше, чем Лестрейд когда-либо мог вообразить. И вызывало в душе совершенно однозначные чувства.
Признательность, уважение. И почти болезненное восхищение. Холмс сказал, что был против дикого закона о рабстве, и сумел привести совершенно неопровержимое доказательство собственных слов. Выходит, и вправду не считает Грега Вещью, просто пытался помочь. И неважно даже почему. Исполнял ли просьбу Шерлока или платил услугой за услугу, как сам заявил. Факт остаётся фактом: тот самый Холмс, которого Лестрейд с первого дня знакомства откровенно недолюбливал и считал бесчувственным, беспринципным отморозком, оказался способным на благородство — исчезающе редкое качество в этом жестоком, утратившем милосердие мире.
А ещё было стыдно. Потому что позволил себе осуждать, потому что без тени сомнений ждал от него только самого худшего, даже не имея для этого оснований. «Боюсь представить, что же наговорил вам обо мне Шерлок, раз вы смотрите на меня, как на чудовище?» Младший Холмс, конечно, много чего говорил о старшем — и почти ничего хорошего, но все его раздражённые, злые высказывания не вызывали ни малейшего противоречия с личными впечатлениями самого Грега. После той давней встречи, когда его сначала запугивали, а потом пытались подкупить, Лестрейд сделал однозначный вывод: он не желает иметь никаких дел с этим напыщенным пижоном, для которого такие понятия, как порядочность и честность — пустой звук.
Выходит, он ошибся. Холмс его тогда просто проверял, выясняя, можно ли ему доверить своего брата. В его вопиющем поведении не было желания оскорбить или унизить, только бесконечная забота о Шерлоке.
«А я не понял, — мысленно посетовал он, в который раз засовывая руку под подушку, чтобы коснуться холодного металла. — Но и он тоже хорош! Что это за методы, а по-человечески поговорить было нельзя? Или он не умеет? Ведь если подумать, у него в голове тараканов побольше, чем преступников в Ист-Энде, а там их — каждый второй. Чего стоит только прошлый вечер! Нет бы просто сознаться, что не любит ужинать в одиночестве, но куда там! Сообщил это с таким видом, словно подобный факт его до крайности раздражает. И унижает! А ведь это нормальное человеческое желание — хоть иногда разговаривать с кем-то, отличным от неодушевленных предметов. Но не для Холмса, видимо. Шерлок вон тоже делает вид, что лучшая компания для него — череп. Наверное, Салли права, они оба фрики! И к одному из этих фриков я привязан на ближайший десяток лет. Как я намерен с этим жить?»
Заснул Лестрейд только под утро, когда первые отблески рассвета проникли сквозь неплотно задвинутые шторы, а браслет под подушкой сделался тёплым от постоянных прикосновений. Разбудил его нерешительный стук в дверь. Привычка подрываться от любого звука и начинать действовать даже прежде, чем мозг успел проснуться, появившаяся за годы службы в полиции, сработала и сейчас. Ещё не понимая толком, где находится, Грег вскочил с постели и распахнул дверь. После чего от души порадовался, что прошлым вечером додумался надеть пижаму, найденную в шкафу. Дома он, как правило, забирался в постель в одних трусах, а то и вовсе голым. Особенно если собирался ложиться не в одиночестве. Правда, в последние годы такое случалось куда реже, чем хотелось бы, но спать обнажённым Лестрейд так и не отвык. Хорош бы он был сейчас, если бы спросонья предстал перед горничной Холмса в своём первозданном виде, одетый только в чёртов ошейник! С другой стороны, тогда у неё, по крайней мере, появилась бы действительно достойная причина смотреть куда угодно, лишь бы не на него.
— Доброе утро, Тереза, — чуть хриплым со сна голосом поприветствовал он. — У вас для меня какое-то поручение?
— Мистер Холмс просил передать, — сухо проговорила она, сунув в руки растерянного Грега смартфон, по виду весьма недешёвый и навороченный. После чего развернулась и удалилась с такой поспешностью, словно Лестрейд собирался на неё напасть.
— Чёрт! — пробормотал Грег, закрывая дверь и снова плюхаясь на постель. — Я этой красотке явно не нравлюсь. И с этим надо что-то делать, потому что, как я понимаю, именно с ней мне предстоит общаться большую часть времени.
Разумеется, глупо было надеяться, что прислуга Холмса, какой бы вышколенной она ни была, с распростёртыми объятиями примет в доме убийцу. Но Лестрейд привык, что люди смотрят на него с доверием и надеждой на помощь, и вовсе не хотел мириться с тем, что в ближайшие десять лет любой встречный будет шарахаться от него, как от прокажённого.
— Придётся поговорить с вами по душам, милая леди, — бормотал он, поспешно принимая душ и одеваясь. — Иначе жизнь здесь сделается совершенно невыносимой.
Часы на телефоне показывали одиннадцать, стало быть, для завтрака уже поздновато, а время ланча ещё не наступило. И на кухне, скорее всего, никого не будет. Оно и к лучшему, если подумать: не хватало ещё в первое же утро оказаться среди ненавидящих его людей. Но есть-то хотелось… Вчера переживания лишили его аппетита, и за целый день во рту не побывало ни крошки, так что сегодня желудок требовательно бурчал, напоминая о своих нуждах.
— Ладно, — сказал себе Грег, набираясь решимости, чтобы выйти за дверь и столкнуться лицом к лицу с ожидающими его там драконами. — Я же могу попросить покормить меня?
Спустившись вниз и разыскав кухню, Лестрейд понял, что всё складывается как нельзя лучше. Там действительно никого не было, кроме Терезы, загружающей использованную за завтраком посуду в посудомоечную машину.
— Вы что-то хотели? — нелюбезно поинтересовалась она, сосредоточившись на своём занятии и явно давая понять, что грязные тарелки ей куда более симпатичны, чем Грег.
— Не могли бы вы дать мне какой-нибудь еды? Если вас это не затруднит, конечно. — Лестрейд наградил её самой обаятельной улыбкой из своего арсенала, которая пропала зря, потому что женщина по-прежнему не удостоила его даже взглядом.
— Разумеется, — кислым тоном проговорила она. — Желаете, чтобы я принесла завтрак в вашу комнату?
— А прямо здесь мне поесть нельзя? — Грег снова дружелюбно улыбнулся. — Мистер Холмс сказал…
— Я в курсе его распоряжений. — Недовольство Терезы можно было буквально пощупать. Она знала, что у неё нет права выгнать Лестрейда из кухни, раз уж хозяин позволил ему там быть, но терпеть его компанию ей явно не хотелось.
— Вы знаете, кто я, — утвердительно проговорил Грег. — Читали в газетах?
— Читала, — сквозь зубы подтвердила она. — Вы убийца.
— Точно, — бесстрастно согласился Лестрейд. — А вы знаете, кого я убил?
— Наследника одного из старейших и уважаемых семейств Англии, — буквально выплюнула женщина. — И как у вас ещё совести хватает… — Она осеклась и тут же сбавила тон. — Прошу меня простить. Мистер Холмс распорядился проявлять по отношению к вам вежливость, но я надеюсь, вы понимаете…
— У вас есть дети, Тереза? — тихо спросил Грег.
— Есть, — резко ответила она. — Дочь.
— Сколько ей лет?
Было видно, что больше всего ей хочется заявить, что это не его дело, но воспитание, а может, и страх перед гневом Холмса всё же заставили её процедить сквозь зубы более вежливый ответ:
— Девятнадцать.
— Девятнадцать, — задумчиво повторил Лестрейд. — Совсем юная. А вот представьте девочку чуть постарше вашей дочери. Ее звали Синтия.
— Звали? — Тереза от неожиданности замерла с грязной тарелкой в руках.
— Именно, — Грег вздохнул. — Вещам не положено имени, но будь это иначе, сейчас её уже никак не назовут. Она лежит где-то в безымянной могиле, и её родственники даже не знают, где она похоронена. Потому что она умерла, так и оставшись Вещью.