Око за око. (2/2)

— На вопросы о Мегуми отвечаю только в концепции «око за око», — тут же перебивает его Сукуна. И наконец улыбается.

Но Сатору отмечает, что улыбаться Сукуна стал только после упоминания Мегуми, пусть и даже всего лишь имени, пусть и улыбка пока что самодовольная больше, будто доказывающая Сатору, что вот, «Сукуна его поймал».

Но Сукуна улыбается, когда речь заходит о Мегуми.

И это факт.

— Да, хорошо, я тоже что-нибудь расскажу, — говорит Сатору так спокойно, что закатанные с фразой глаза с тоном уж слишком контрастируют. И после кивка со стороны Сукуны спрашивает: — Вы с Мегуми спали?

Ох,

ну да.

Вопрос должен застать пьянеющего Сукуну врасплох, но Рёмен не стал бы выбирать в напитки то, с чем бы на «отлично» не справлялся. Так что мозг он все ещё контролирует.

Стоп.

В общем, мозг сам себя контролирует.

Все-таки Сукуна пьян.

Немного.

И Сукуна, будто ожидавший этого вопроса, вдруг весь расправляется, откидывается на спинку стула и отвечает низко и хрипло, с долей саркастичности в голосе:

— Тебя же не это интересует, задавай вопросы так, чтобы получить на них нужный тебе ответ.

А Сатору лишь хмыкает, удивляясь такой резкости, но в диалог включается куда ярче обычного, и с неподдельным интересом спрашивая, делая голос на пару тонов выше:

— И что же меня интересует?

— Я не делал с Мегуми ничего, чего бы он не хотел, и кивок для меня не согласие, — тут же говорит Сукуна все ещё спокойным и низким, почти бархатным голосом, следом делая пару глотков.

Сукуна замечает, как в лице напротив что-то смягчается, но теряется и тут же рассыпается под маской-броней.

И глаза Сатору принимают какой-то стеклянный вид, будто там, внутри, он заколотил все настолько, и напряжения там столько, что ударь — разобьешь.

Сколько же дерьма Годжо пережил, раз заколачивает себя во всеобъемлющий контроль и скрывается за маской паяца.

За светлыми глазами-стеклышками.

— Значит, спали, — утверждает Сатору, улыбаясь хитро, будто по-охотнически наблюдая за добычей.

Но Сукуна замечает, что глаза не меняются, остаются стеклянными.

Но знание это игнорирует.

И лишь чеканит:

— Не буду убеждать в обратном.

И Сатору в ахуе.

Конкретном.

Потому что Сукуна мало того, что говорит открыто, так ещё и фразами, которые бросал ему сам Сатору.

И это «не буду убеждать в обратном» Годжо уже озвучивал, когда Сукуна говорил, что тот ему не доверяет.

Годжо неприкрыто фыркает.

Ну, теперь он понимает, чем Сукуна Мегуми зацепил.

Они этой язвительностью сходятся.

А ещё, что-то в Сатору с ответом все же успокаивается, и тело становится легче, будто Годжо только что сбросил вековой крест со сгорбленных плеч.

И Сукуна, вообще-то прав, Сатору не интересовало, был ли у них секс. Сатору было важно, что от Мегуми ждут активного согласия.

— Покурим? — вдруг предлагает Сукуна, потому что напряжение бьет по мутному мозгу, да и только пить — уже встаёт поперёк глотки.

Сатору кивает, подходит к окну и открывает окно.

Сукуна выходит с кухни, подходит к пальто, забирает пачку сигарет и зажигалку.

И пёс вдруг трусцой за Сукуной в коридор убегает и голову — морду, морду, блядь — вскидывает на Рёмена почти осуждающе, но следом отворачивается, а когда поворачивает голову — морду— то в глазах читается какое-то одобрение, все ещё граничащее с осуждением, но уже лучше.

Это можно считать за признание?

Что ж, Сукуна польщен.

Сатору, конечно, никогда не казался Сукуне взрослым, потому что разница в их возрасте не такая уж и большая. Но Годжо — в первую очередь отец Мегуми.

И все же.

Сейчас Сукуна смотрит на Годжо из коридора и вместе с высоким ростом, крепким телосложением и аурой паяца, вдруг видит другую его часть.

Ту, что так глубоко зарыта, что открывается, по-видимому, только с алкоголем.

Сатору выглядит меланхоличным, почти потерянным, и всматривается в черноту ночи, цепляясь пальцами за карманы брюк.

Сукуне вдруг кажется, что Годжо цепляется, чтобы лишь за что-то зацепиться, и, что Сатору сейчас о ком-то думает.

Пачка открывается, и Сукуна передаёт сигарету Сатору.

Проходит секунда, прежде чем Годжо сигарету вместе с зажигалкой хватает.

И ещё одна секунда, прежде чем отдать зажигалку обратно владельцу.

Сукуна делает затяжку, и что-то в теле с ней рефлекторно расслабляется.

Почти так же, как в присутствии Мегуми.

Эта мысль заставляет Сукуну улыбнуться, открыто, ведь взгляд Сатору направлен так далеко за стекло, что на стоящего рядом он мало внимания обращает.

Сукуна начинает первым:

— Око за око, — напоминание.

— Точно, о чем хочешь послушать? — голос вновь звучит наигранно увлечённо.

Сукуна мнётся, и это ему, вообще-то, совершенно не свойственно, но Годжо так далеко за пределами этой кухни, что вопрос все же стоит обдумать, и Сукуна смахивается пепел в выставленную Сатору кружку, отмечая, что в этом доме все же не курят, и делает ещё затяжку.

— О ком ты сейчас думаешь?

Вопрос бьет до того сильно, что Годжо не успевает смахнуть пепел, и он оседает на край свитера.

Годжо следит взглядом.

Прожженная в ткани дыра не кажется ему большой проблемой, зато является наглядным пособием существования самого Сатору.

Вопрос прожжёг сердечную мышцу примерно так же.

Насквозь.

И да, Годжо действительно думал о ком-то, и, вполне вероятно, что его контроль просто с алкоголем ослабился.

Но Сатору в своём контроле искусен, всегда был, мать его.

Пока тут, на этой кухне, не появился Сукуна, что читает закрытую книгу — Годжо Сатору — почти наугад, по когда-то услышанным или увиденным фактам.

Это похоже на игру со страницами, назови номер и задай вопрос — Сукуна действует примерно так же.

И все равно, какого-то хуя, строчки на выбранных страницах являются прямыми, блядь, ответами.

Раздражение в груди нарастает, потому что, вообще-то, это Годжо должен тут Сукуну в пух и прах разносить, но выходит как-то наоборот.

Но с другой стороны, именно внимательность Сукуны, его умение спросить и выяснить, это то, что так важно в отношениях.

А значит, он сумеет о Мегуми позаботиться, успеет понять, как не успел когда-то Сатору.

Око за око.

Точно.

— О важном для меня человеке, которого полюбил вот, когда был чуть младше Мегуми.

Годжо до того обходителен, и даже не отшучивается, и от этого факта самого себя пугается.

Не скрыться за маской балагура — что-то совсем ему несвойственное.

Особенно в вопросах о Сугуру.

— Вы вместе? — продолжает диалог Сукуна, начиная вторую сигарету.

— Были когда-то.

— Что случилось?

— Разве ещё один вопрос входит в «око за око»? — сквозь арлекинский смех спрашивает Годжо.

Сукуна морщится от чужого смеха, что фонит обреченностью.

И резонирует с обреченностью внутри самого Сукуны.

И он тут же отвечает:

— Не входит, но я отвечу на все твои вопросы.

Сатору кидает окурок в стакан, и Сукуна протягивает ещё одну сигарету, но его руку отпихивают.

Кажется, этот жест скоро станет триггером.

И семейным достоянием Годжо-Фушигуро.

Сатору садится на стул, и в жести столько вековой усталости, что его обладатель будто эту усталость многие годы блокировал, будто отдых для него всегда был чем-то запрещённым и неправильным, чем-то, до чего он ещё недостаточно «достарался», и в моменты слабости-отдыха вдруг мысли снова вертелись не там, где нужно.

И мысли пришлось приручить.

Выдрессировать.

Если это действительно так, то у Сатору с Сукуной куда больше общего, чем скажешь на первый взгляд.

Куда больше пресловутого клейма «мудак».

И Годжо, отпив глоток от очередного бокала виски, начинает нарратив:

— Не особенно интересно. Я был с этим человеком около трёх лет, и из детской влюблённости это перерастало во что-то серьёзное и основательное, а потом, в одну ночь он просто ушёл, — Сатору заливает половину бокала залпом, будто стерилизуя мысли от образов прошлого, а глотку — от сказанных слов. — Связался не с теми людьми, и оставил меня с неизвестностью. Я встречал его после ещё трижды.

Годжо отматывает мысли в голове, как пленку в кассете, вспоминая то, что так глубоко зарыто, что от всех вокруг, и от самого Сатору, за семью замками закрыто, спрятано, как самое великое сокровище прошлого.

И Сугуру, на самом деле, какое-то время был для Сатору маяком, путеводной звездой.

Чем-то спокойным, ясным и вечным, о таком говорят «навсегда».

И «навсегда» действительно получилось, раз Сатору все равно о Сугуру думает, раз уже ускользающий, мутный образ засел в голове так перманентно, что на кромке черепной коробки выгравирован.

И с уходом Сугуру

Сатору выключили в тоннеле свет.

И Сатору остался во всепоглощающей тьме.

И это заставило поджечь себя,

погореть, чтобы не замёрзнуть.

Чтобы осветить путь, и отыскать в темном уголке маленького, потрёпанного и дикого мальчишку.

И обрести сокровище, что встало на место пустоты в груди.

И 18-летнему Сатору пришлось взять чужую маленькую, недоверчивую руку и найти выход из тоннеля.

Если не для себя, то для ребёнка.

Для Мегуми.

Из мыслей вытягивает хриплый голос, который за весь тяжелый вечер Сатору слышать, кажется, уже и устал.

— Что было концом? Последней встречей, — уточняет Сукуна, и наливает ещё бокал.

Кажется, к ночи они будут в хламину, и это, вообще-то, отвратительный конец встречи отца и молодого-человека-его-сына.

Но Сукуна с Сатору, что никогда не отличались типичным и правильным, кажется, даже не удивятся.

— Он пришёл ко мне на порог дома ночью, и стал говорить, что чувствует приближение смерти, — Годжо нарочито пренебрежительно говорит, зарываясь в попытках скрыть надколотый рубец, кровоточащую открытую рану.

Момент, в который пёс подходит к Сукуне, тычется мокрым носом в ладонь, и крепкая, татуированная рука начинает шерсть ласково трепать, сам Сукуна не отслеживает.

Зато Сатору прекрасно видит.

Собачий маленький предатель.

— Ебать он мудак, — заключает Сукуна, перебирая шерсть меж пальцев. — Эгоистичное желание посмотреть на твое лицо?

— Ну, ты должен его в чем-то понять.

Блядь.

Ну да.

Сукуна действительно в чем-то понимает.

Но до Сукуны вдруг доходит.

То «дерьмо» от Сатору — эта история.

Юджи и Сукуна — ебучая параллель жизни Сатору, поэтому тот так искусен в советах.

И Сукуна понимает, и вдруг становится так невыносимо, так больно в груд, будто сердце, только что зажившее, вдруг вновь кровоточит. И он не знает, доживет ли до конца вечера с таким успехом.

Сколько там крови надо потерять, прежде чем откинуться?

И да, поступок Сукуны по отношению к Юджи был эгоистичным, неправильным, ублюдским.

Не новость, это давно уже Сукуна понял.

Но новостью становится другое.

— Ты хотел, что бы он тебя обнял? — вдруг спрашивает Сукуна голосом сухим, ломким и пустынным, таким, что в рот песком — скрипит на зубах.

А Сатору, изрядно заебавшийся за сегодняшний вечер слушать попытки забраться к нему в душу, не выдерживает.

Не сникает, а разгорается.

Прогорает в попытках согреться.

— Не пытайся лезть мне в душу, — выходит грубее и резче, чем Сатору рассчитывал, но плевать. — Он заявился на порог с эгоистичным желанием увидеть меня перед смертью, оставил номер, с которого мне позвонят в случае его кончины, а я ему ответил, что не могу его впустить, у меня спит ребёнок.

Татуированное лицо расплывается в удивлении, почти страхе, граничащим с непониманием.

— Он же решил, что это твой ребёнок.

— Какая разница, что он решил.

Вновь грубо.

Сухо.

Резко.

Похуй.

Это встреча изначально была неправильной, ненужной.

Сатору, видимо, падок на неправильные встречи.

Но сокровищница воспоминаний уже вскрыта, и в голове всплывают обрывки той сумраком покрытой ночи.

Появляется спокойный, почти нежный голос Сугуру, что слишком уж похож на ускользающую в воспоминаниях интонацию 17-летнего Сугуру.

И всплывает спокойное чужое лицо, бледное и болезненно заострившееся, такое, каким стало ещё при Сатору, но тот изменение не уловил, не понял, не успел понять; всплывают длинные чёрные волосы, несобранные, про которые Сатору когда-то говорил: «такие мягкие», которые когда-то имел право касаться.

Недоверчивое: «Ты не сменил адрес?»

И признание Сатору, что выходит несуразным, неуместным, но все-таки сквозь зубы себе путь прорывает: «Я тебе доверяю»

И тяжелый, болезненный выдох, такой, от которого в груди все сжимается, падает куда-то вниз и разбивается.

И Сугуру, что на этом пороге тоже понемногу разбивается: «Поверить только, ты все ещё мне доверяешь»

А после долгой тишины, прерванной впервые, кажется, неуверенным голосом Сатору, фразой о причине, по которой он не может Сугуру впустить.

А следом, очередной шумный, больной и почти испуганный выдох Сугуру.

Болезненный отклик в груди Сатору.

И тихий, низкий и вязкий, за все проведённое время вместе выученный, голос: «Как зовут?»

И такой же тихий, почти виноватый ответ: «Мегуми»

И последнее, что слышит Сатору, прежде чем разбиться: «Я рад, что у Мегуми такой хороший отец»

И Сатору вдребезги.

— Через два месяца мне позвонили, и тот человек действительно был мёртв, — заключает Сатору быстро, наспех слова выплевывая.

— И почему ты решил, что он все-таки умер? — недоверчиво уточняет Сукуна, понимая, что если человек связан с криминальным миром, то в смерть его вряд ли стоит верить каким-то непроверенным лицам.

— Если бы он был жив — пришёл на этот порог ещё раз.

Сукуна со словами сникает, все еще продолжая Пса рукой осторожно трепать, теперь уже движения отслеживая.

Сукуна всегда любил собак, но те редко хвастались расположением к самому Сукуне.

Так что мистера Пса он ворошит пальцами так, что бы тепло и мягкость шерсти запомнить ещё надолго.

Желание скурить ещё одну сигарету лишь усиливается.

И желание сжать Мегуми в объятиях тоже нарастает.

Глупо, наверное.

Но Сукуне от этого спокойно.

— Спрашивай, что хочешь, — вдруг падает голос Рёмен.

— Вы с Мегуми поссорились?

Сукуна быстро, вдумчиво моргает глазами, и хмурит брови, сводя их к переносице.

Опять этот чистый Фушигуровский жест.

Сатору уже даже не удивлён.

— И как ты это понял? — интересуется Сукуна с неподдельным непониманием, граничащим с восторженным трепетом, который, конечно, конечно же, не признаёт и прячет.

— Ты быстро пришёл, значит, Мегуми не рассказал, ну, а дальше два варианта: ты не посчитал нужным, и ты и так накосячил. Так вот. В чем накосячил? — произносит Сатору с явным укором, словесно припирая Сукуну к стене.

И Рёмен вдруг чувствует себя провинившимся ребёнком, но набежавшее чувство тут же прогоняет и объясняется:

— Наговорил лишнего, мы уже разобрались.

— Сукуна, — и это впервые обращение по имени, от чего сам обладатель весь по струнке вытягивается и напрягается, — Я заслуживал доверие Мегуми десять лет. Тот факт, что ты заслужил его раньше, говорит лишь о желании самого Мегуми тебе открыться.

И добавляет:

— Помни, насколько хрупкое у тебя в руках.

— Я помню, — тут же чеканит Сукуна.

Сатору бормочет что-то вроде «остальные вопросы я спрошу после», пока Сукуна заказывает такси и пытается вручить Годжо деньги за выпивку, на что сам хозяин квартиры отмахивается и нарочито амплитудно возмущается.

Сукуна закатывает глаза, и у него получается договориться, что следующий их пьяный вечер оплачивает он.

— Мегуми нужен тот, кто светит неярко, — говорит Сатору, подавая Сукуне тяжелое шерстяное пальто.

— А Юджи?

И Годжо, вновь скрываясь да шутовской улыбкой, отвечает:

— А с Юджи он и не встречается.