Нежность. (1/2)
После Сукуна зовёт к себе Фушигуро дважды в неделю.
Один из них с ночёвкой.
Рёмен звал бы больше, но Фушигуро в выпускном классе, так что звать больше — нетактично.
И на этих ночевках они просто говорят, говорят, говорят, пока один из них не выпьет все кофе, а второй не станет упираться: «я пиздецки хочу спать».
Спят они: один на кровати, второй на диване.
В общем-то, никуда с места не сдвинулись, но обоих устраивал и такой порядок вещей.
Лишь касаний стало больше. Касаний случайных, осторожных.
Вот Рёмен аккуратно проводит пальцем по руке Фушигуро, передавая кофе.
Вот Мегуми тянется выключить свет, опираясь на плечо Сукуны.
Вот Сукуна кладёт кофе на полку, обводя рукой талию Мегуми.
И парень рефлекторно к руке прижимается, глаза прикрывая, сливаясь с чужой рукой.
А потом случается это.
Этот ебучий звонок в дверь.
И на пороге два пьяных парня.
Мегуми и
Итадори.
Блять.
Сукуна готов дверь захлопнуть.
Даже перед лицом Мегуми.
Даже очень пьяного Мегуми.
Даже Мегуми, еле на ногах стоящего.
Блять.
— Я знаю, что ты хочешь въебать мне этой дверью, но, пожалуйста, пусти раз, — жалобно просит Фушигуро, указывает кивком на Юджи. — он пьяный ужасно, вероятно, с утра даже не вспомнит этой хуйни, я не могу отвести его дедушке вот таким. А ещё у меня не хватит сил его нести, если быть честным.
Рёмен смотрит на задумчивое лицо Мегуми, что задумчивым выглядит, только если очень приглядеться.
Не то чтобы он вглядывался, не то чтобы высматривал в этом пьяном лице хоть что-то,
а это так, случайность, стечение обстоятельств.
Сукуна переводит взгляд на розовую макушку, и парень этот, кажется, в отключке.
Сжимает зубы.
Злость копится в районе диафрагмы, не выползает наружу, потому что это и так худший вариант ебаного «воссоединения» братьев.
Потому что он и так готов позже хорошенько въебать Мегуми за это.
Потому что привести Итадори сюда — плевок в душу от Фушигуро.
И в груди прорастает новое чувство, непривычное, незнакомое.
На секунду широкие брови прижимаются друг к другу, губы поджимаются, а во взгляде алом лишь разочарование читается.
Потому что Сукуне чертовски больно.
Потому что Сукуне ужасно обидно.
Потому что.
Блять.
Сукуна Мегуми верил.
И привести сюда Итадори — разорвать эту веру к хуям.
Но секунда заканчивается, Сукуна сглатывает обиду, вновь натягивает маску самодовольного ублюдка, желчью шепчет:
— И какого хуя школьники приходят ко мне домой в час ночи пьяные?
— Это я тебе расскажу, если впустишь! — проговаривает Мегуми, широко улыбаясь. Так широко и лучезарно, как Сукуна никогда еще не видел.
Эта улыбка рушит Сукуне остатки разума.
Блядский Итадори рядом, блядская улыбка Фушигуро.
И сейчас пацан кажется совсем далёким, вовсе незнакомым, чужим.
Блять.
Такого Мегуми Сукуна никогда не видел, не знал о существовании даже, и разочарование сжимает горло чуть сильнее, на кадык надавливает так, что дышать труднее, так, что уже почти невозможно.
Мысли теперь на одном зациклены, вертятся в голове, врезаются клювом в стенки черепа, отдают мигренью.
Знал ли братец о такой нежной улыбке Мегуми?
Улыбается ли пацан так, потому что рядом Итадори?
Или потому что пьян?
Сукуна давится чувствами.
Если бы Сукуна умер сейчас, он был бы вовсе и не против.
Он и так умирает постепенно от рук Мегуми.
А так разобрался бы с этим менее мучительно.
И такой смерти Рёмен был бы очень даже рад.
Но он снова смотрит в ебало Итадори, и злоба загорается где-то в груди заново, с новой дьявольской силой, сжигая все на пути, подступая к лёгким, отравляя их угарным газом.
И, наконец, вырывается наружу:
— Ты торговаться со мной в моем же доме решил? Мегуми, блять, ты охуел?
У Мегуми взгляд впредь стеклянный, ледяной, совсем далекий.
И улыбка ласковая тут же пропадает, не оставляя и следа на лице.
В глазах, при почти полном отсутствии света почерневших, лишь вина виднеется.
Он отводит взгляд выцветший, шепчет сбито, глухо:
— Извини, Сукуна, я сделаю все, что пожелаешь, только дай ему поспать ночь на диване.
— Это худший человек, которого ты мог привести, ты знаешь? — Сукуна срывается на крик, потому что не выдерживает. Потому что Мегуми почему-то решил, что Сукуна все ему позволит.
И злость берет сильнее, потому что Сукуна бы, блять, позволил.
Потому что пацан чертовски прав, потому что пророс в Сукуне без возможности отсоединения, а попытка обернётся кишками наружу.
— Знаю. — Мегуми поворачивается в сторону Итадори — тот лишь сопит на плече. — а ещё я знаю, что только что очень сильно проебался. И если ты сможешь простить мне этот проеб, то я сделаю все, что ты просишь, Сукуна.
Просьба.
— Пожалуйста.
Мольба.
— Заходите. Я не выйду к нему утром. Пусть убирается сразу же, — сглатывает. — и только попробуй сказать ему, что это моя квартира. Я убью тебя, Фушигуро.
— Спасибо, — мягко шепчет Мегуми, — не за убийство, за то, что впустил.
Мегуми вновь улыбается широко.
Ласково.
Мягко.
Пьяно.
Глаза прикрывая.
Улыбается только ему.
Сукуне.
Внутри Рёмена злость с нежностью мешаются, образуют комок на грудь давящий.