Глава 3 (2/2)

— Солнечной… О чем ты?

Теперь натурщик делал что-то похожее на гимнастику, скручиваясь на месте и потянувшись руками за голову. — Ну знаешь, ты будто вечно в движении. Это вредно для твоей сакральной чакры, приятель. Тебе не помешало бы побольше лунной энергии. Для баланса, знаешь?

Себастьян фыркнул. К чему были эти слова о солнце и луне? Да и вообще, зачем он ввязался в этот бредовый разговор? Он вообще надеялся избежать столкновения с моделью. Но теперь, не имея выбора, он неуклюже выпалил первое, что пришло в голову. — А знаешь что? Ты... ты не очень хорошая модель.

— Ну не знаю, чувак. Вроде никто еще не жаловался, — он склонил голову и хитро ухмыльнулся. — Ты уверен, что проблема во мне?

Себастьян покраснел, задетый этим намеком.

Да как он посмел его оскорбить? Он хоть имел представление, с кем разговаривает? Он был Себастьяном Швагенвагенсом, наследником знаменитого художника и восходящей звездой консерватории. Его будущее уже было обеспечено, его талант и социальный статус гарантировали ему успех. Последнее, что ему было нужно, это чтобы какой-то мелкий грязный червяк все испортил. Его кулаки дрожали по бокам, и из него вырвались слова:

— Я знаю, что ты такое.

По чертам натурщика пробежала тень, малейшая дрожь в его невозмутимом выражении лица. Вот так. Ему наконец-то удалось добиться от него реакции, и Себастьян вознаградил себя триумфальной ухмылкой.

— О, да? — тон натурщика шипел по краям, и он подкрался ближе, глядя вверх на Себастьяна с чем-то, напоминающим смелость. — И что же?

— Ты… — его горло сжалось, не давая произнести ни слова, даже несмотря на то, что в голове пронеслась череда ужасных образов, каждый из которых был более непристойным, чем предыдущий. — Ты…

— Что? Парень из Чессса? — слово раздалось со свистом, как предупредительное шипение гадюки, и Себастьян задумался, не совершил ли он ужасную ошибку. — И что с того?

Лишенный единственного заряда в своем арсенале, он внезапно оказался беззащитным и сделал непроизвольный шаг назад, пока не почувствовал за собой занавеску. Черт, он пришел сюда, чтобы поставить этого парня на место, но теперь он сам чувствовал себя не в своей тарелке. Ситуация стремительно ухудшалась, и его голова кружилась от того факта, что натурщик теперь находился так близко к нему. Слишком близко.

Осмелев от отступления Себастьяна, он сделал еще один шаг, загоняя его в угол. Его глаза снова прошлись вверх-вниз, словно разглядев секрет Себастьяна в румянце на его щеках. Одного только бешеного стука его сердца было достаточно, чтобы выдать его.

Желудок Себастьяна скручивался в узел. — Н-ну? Это правда? — часть него хотела найти причину, чтобы списать этого мальчика со счетов раз и навсегда! Другая же часть, однако, хотела лишь узнать его поближе. — Ты из Чеса?

Ответ последовал после тяжелой паузы. — Остановимся на «Чесе». Что ж, герр Себастьян, раз уж мы представились, почему бы тебе не позволить мне делать мою работу... а себе — свою? — его голос упал до хрипа, и он смотрел на Себастьяна с явным интересом, пытаясь разглядеть его за слоями брони. — Знаешь, ты хоть и вечно пялишься, но все равно многое упускаешь. Ты вообще смотришь?

Конечно, Себастьян смотрел! Как будто было на что еще смотреть!

Чес уже полностью занял все его мысли с момента, как он положил на него глаз, а теперь он занимал каждый дюйм его зрения, и его невозможно было игнорировать, когда он стоял всего лишь на расстоянии ладони. Его глаза бешено метались по чертам Чеса, вбирая и каталогизируя каждую деталь, которую он упустил с расстояния: сильная пульсация на шее, брызги веснушек на херувимских щеках, щель между зубами, которая мелькнула, когда тот облизнулся, широкая плоскость носа, переходящая вверх — к его глазам.

Его глаза были спокойным морем в пасмурный день, в их глубинах сверкали безмятежность и мудрость. Себастьяну всегда было трудно долго смотреть в чьи-то глаза, но сейчас он не мог заставить себя отвести взгляд. Спокойствие, отраженное в этих стеклянных лужах, омывало его летним дождем, даря прохладную передышку его непрекращающейся лихорадке.

Чес был достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему, если бы он захотел. Достаточно близко, чтобы даже поцеловать его.

Достаточно близко, чтобы...

Краем глаза он заметил, как Чес уже поднимает руку к его лицу. От страха у него свело живот. — Извини! — вскрикнул он, рефлекторно прикрываясь руками, выставленными вперед, чтобы защититься от надвигающегося удара.

Чего он еще ожидал? После того, как он ворвался сюда, пытался показать, что он главный — и ради чего? Чтобы удовлетворить свое хрупкое, маленькое эго? И теперь он будет наказан за это. Дурак, дурак, дурак! Он сам в этом виноват.

Прошел напряженный момент. И... ничего.

Когда он, наконец, прищурившись, открыл глаза, то увидел, как Чес смотрит на его руку. Его брови изогнулись в любопытную дугу, глаза метнулись вниз к лицу Себастьяна, затем обратно к бинтам на запястье. Затем снова вниз.

— Чувак, — медленно начал он, и на его лице начало проявляться осознание.

Он увидел. Он знал.

— Нет, стой! Это просто… — Себастьян прижал руку к груди, чувствуя себя обнаженным и открытым.

Взгляд Чеса смягчила почти жалостливая улыбка. — Все хорошо. Я не буду...

Но к тому времени у Себастьяна закончились места, где можно было спрятаться, и он кувыркнулся назад через занавеску и упал на задницу под грохот художественных материалов.

В этот же момент прозвенел звонок, и в студию начали проникать первые ученики. Себастьян приподнялся на локтях и посмотрел вверх, но занавеска уже вернулась на место, скрыв Чеса из виду. Если кто-то и заметил, что он запыхался или что его безупречно зачесанные назад волосы были неопрятны, когда он возвращался к своему рабочему месту, то ничего об этом не сказал.

Нервный и чуть более чем потрясенный, он едва мог заставить себя посмотреть на Чеса, когда тот снова принял позу, убежденный, что пересек какую-то невидимую черту между ними. Не в силах сосредоточиться на фигуре, он смотрел вместо этого на негативное пространство вокруг него. Ох, да кого он обманывал? Он знал, что пересек черту — не говоря уже о нескольких правилах школы. Пока его рука занималась наброском, его мысли были совершенно в другом месте, воспроизводя короткую, но напряженную встречу в уголке для моделей.

Он провел целый семестр, не обмениваясь ни единым словом со своими сокурсниками, а теперь он устраивает разборки с самой моделью? Да что на него нашло?

Из одной из подушек с кисточками у ног Чеса торчала нитка, и он подавлено посмотрел на нее, погруженный в свои мысли.

Все разваливалось на части. С тех пор как появился Чес, он не мог мыслить здраво. Зачем же еще он ворвался к нему, весь такой наглый и пугающий, если ничего о нем не знал?

Его взгляд переместился вверх к голеням, затем к ляжкам, вспоминая, с какой легкостью Чес поднимался с пола. Неудивительно, что он был танцором, с тоской подумал он, и его карандаш метнулся по странице, пытаясь передать грацию, которую так тщательно воплощал Чес.

Перед лицом враждебности Себастьяна, Чес сохранял самообладание, позволяя ей протекать через и вокруг него так же легко, как вода. Это было не похоже ни на что другое, что знал Себастьян. Он так привык иметь дело с представителями высшего общества, с их помпезностью и вычурностью, что не знал, как справиться с этой силой, которая скорее сдавалась, чем сопротивлялась. Это было похоже на попытку подавить волну, и он чувствовал себя глупо.

Далее он набросал шею Чеса, вспоминая тикающий на ней пульс. Ему показалось, или сердце Чеса билось так же быстро, как и его собственное? Себастьян вспомнил, как качнулось его адамово яблоко, когда тот сглотнул.

Это напомнило ему, что при всей своей непоколебимости, Чес был таким же живым человеком, как и он, со своими страхами и желаниями, трудностями и гордостью. На какой-то момент, Себастьяну удалось выбить того из колеи, и хотя он хотел считать это победой, это оставило лишь кислый привкус во рту. Будто он повредил ценное произведение искусства.

Поднявшись еще выше, его рука очертила губы Чеса, которые все еще кривились в той загадочной улыбке. Он улыбнулся, даже когда увидел его перевязанное запястье. И это не была насмешливая или издевательская гримаса, к которой привык Себастьян и которую он так часто видел на лице отца — и на своем тоже.

Нет, Чес взглянул на самую уязвимую его часть и повел себя так, словно увидел нечто, заслуживающее понимания, а не презрения. Нечто, о чем нужно позаботиться, а не проклинать.

Спасти, а не спрятать.

Рука Себастьяна приостановилась, изучая лицо Чеса, задержавшись чуть южнее его глаз и не решаясь подняться выше. Он вдруг почувствовал себя неспособным, как человек, стоящий на краю пропасти. За этими глазами скрывалось бездонное понимание и сострадание, и ошеломляющее чувство того, что его увидели, напугало Себастьяна. Все ближе и ближе. Его пальцы начали дрожать. Он не знал, хватит ли у него духу посмотреть.

Но решение было принято без него, и, несмотря на все его намерения, он все же поднял взгляд. И почти перестал дышать.

Чес смотрел прямо на него.

Казалось, будто весь остальной мир отступил, и остались лишь они вдвоем, уединившись в этом личном пространстве, где можно было сказать многое лишь одним взглядом, без всяких слов. Все хорошо, повторилось прежнее послание Чеса, такое же искреннее, как и в первый раз. В нем не было ни гнева, ни укора, ни снисходительного осуждения. Только молчаливое приглашение увидеть его, по-настоящему увидеть.

Что Себастьян и сделал.

Больше не являясь наркоманом среди мусора, Чес был… Чес был королем на троне, а Себастьян — покорным рыцарем у его ног. Он вторгся в его владения со всей дипломатичностью бешеного енота, напуганный и безрассудный, но теперь чувствовал, словно был помилован этим благосклонным правителем. Его сердце споткнулось под этой тяжестью.

И он понял, что пересек совсем не ту черту, о которой думал вначале.

— Отличная работа, герр Себастьян! — рядом с ним раздался комплимент его наставника, и Себастьян был выбит из задумчивости. — Именно такой талант мы и ожидали увидеть!

Моргнув от недоумения, он посмотрел на свой альбом для рисования. На листе было изображено идеальное подобие Чеса. В ореоле тюльпанов и фруктов, он излучал королевскую ауру и смотрел на зрителя с задумчивым апломбом. Очарованный и восхищенный тем, что создал, Себастьян не обращал внимания на восхваления, которыми осыпал его, вероятно, самый уважаемый в стране...

Стоп, он ведь уже где-то видел эту сцену?

Крепкая рука на его плече вернула его в настоящее. — Ты даже включил в работу картину Ванессы. Великолепно! Какие бы музы тебя ни вдохновляли, не теряй их.

Себастьяну удалось натянуто улыбнуться и кивнуть. Похвала обычно сама по себе была благословением. Он должен был радоваться такому вниманию. Но вместо этого она была как пятно краски на безупречном пейзаже, недостойная и неуместная. Его обычное самодовольство сменилось чем-то сродни самосознанию.

У него возникло внезапное желание спрятать портрет, чувствуя, что в его линиях таится кощунство. Технически с картиной все было в порядке, по крайней мере, внешне, каждый штрих карандаша был расположен как надо. И все же под ним трепетало что-то еще, что-то интимное. Он склонил голову, думая, что это поможет прояснить тайну. Его глаза переместились за край бумаги в центр комнаты.

К его музе.

Чес снова надевал халат, собираясь слиться с фоном: всего лишь невзрачный паренек со взъерошенными волосами и кривой ухмылкой среди суматохи. Меньше минуты назад все взоры были прикованы к нему, но теперь он снова исчез в анонимности, одновременно забытый художниками и, в то же время, бесспорно, самый важный человек в комнате.

Их глаза встретились на расстоянии, и когда Чес одарил его знающей ухмылкой, Себастьян робко ответил тем же.

Он мог поклясться, что откуда-то исходил аромат лимонов.