Глава 1 (1/2)

— Очередное идеальное исполнение, герр Себастьян, — полный одобрения голос профессора Ганса донесся прямо за спиной Себастьяна, прозвенев в его ухе. — Поистине идеально.

— Спасибо, сэр, — Себастьян опустил кисть с мольберта и рассмотрел свою работу. Действительно, картина маслом была выполнена мастерски, каждый мазок кисти точно передавал натюрморт, стоявший в центре аудитории. «Лимоны и Ваза» был итоговым проектом этого семестра, и из около дюжины реплик, разложенных вокруг него, его работа была самой лучшей.

Он позволил себе самодовольно улыбнуться.

— От потомственного художника, вроде тебя, я меньшего и не ожидал, — профессор Ганс акцентировал свои слова, быстро черкнув ручкой по своему планшету. Сунув его под мышку вместе со своей верной указкой, он продолжил обходить аудиторию. Указка появлялась часто, ударяясь о мольберты менее удачливых учеников со всей властностью хлыста, пока он выставлял им оценки с заметно меньшей благосклонностью.

Несомненно, Себастьян добился самой высокой оценки в классе. Идеальное завершение первого семестра.

Он наслаждался своим достижением, грудь вздымалась в равной мере от гордости и от облегчения. Отец должен быть доволен. Возможно, его даже избавят от очередного домашнего «урока», подумал он, рассеянно потирая зудящее место под правой манжетой.

Что-либо меньшее, чем абсолютное совершенство, не могло быть допущено.

Быть сыном всемирно известного художника-виртуоза Густава Швагенвагенса было одновременно престижно и тяжело. Хоть домашнее обучение и дало Себастьяну прочную основу, все ожидали, что он взлетит на вершину художественной консерватории, проложив путь к своей выдающейся карьере.

По всем показателям он уже следовал по прямым и узким стопам своего отца. Как его и воспитали.

Пронзительный смех отвлек его от размышлений, и он повернулся, чтобы выглянуть в окно, где открывался вид на входные двери школы. Они широко распахнулись, и из них хлынул поток кричащих и радующихся учеников. Скорее всего это были ребята c театрального факультета, судя по тому, как они бесстыдно лапают друг друга.

Тем не менее, он завистливо оглядел их и тяжело вздохнул. Для них летние каникулы только начинались, предвещая солнечный свет и отдых, перерыв от рутины. В то время как он и остальные студенты факультета изобразительных искусств будут сидеть в студии все последующие восемь недель.

Его поясница заныла от напоминания, и он сместился на своем табурете, незаметно пытаясь размять затекшую спину. Боль в мышцах мучила его с момента зачисления, как незваный вредитель, который, казалось, становился хуже с каждым днем, проведенным у мольберта. А теперь, видимо, она будет сопровождать его и все лето. Все, что ему действительно было нужно — это хорошая и долгая растяжка.

Конечно, Себастьян никогда бы не сделал ничего столь неприличного. Не дай бог профессор Ганс увидит и скажет отцу, что он повел себя настолько неряшливо. Да еще и на глазах у конкурентов. Он окинул взглядом других студентов. Вряд ли их можно было назвать «конкурентами», несмотря на строгие указания отца. Честно говоря, если лето окажется таким же, как весна, то он уже мог считать себя победителем...

— Великолепная работа, фройляйн Ванесса! — раздавшийся с другого конца студии возглас разрушил приятные мечты Себастьяна. Профессор Ганс стоял у рабочего места, нехарактерно оживленно жестикулируя остальным студентам. — Ну-ка! Подойдите-ка все сюда!

Себастьян неохотно подошел посмотреть, к чему вся эта суматоха. Настороженность уже умерила его прежний оптимизм.

— Вон она — образцовая работа! Посмотрите, что она сделала с тенями, — говорил профессор Ханс, и Себастьян встал поближе, стараясь держаться на расстоянии от своих сверстников, столпившихся перед мольбертом. — Ей удалось передать настоящее ощущение тепла здесь... и здесь, — его указка металась туда-сюда по холсту. — Обратите внимание на нежную ауру вокруг лепестков. Для этого… — сказал он, впечатленно усмехнувшись, — ... нужна уверенная рука. Очень уверенная.

Правый кулак Себастьяна судорожно сжался, а брови опустились вниз, пока он пристально всматривался, пытаясь понять, чем профессор Ганс мог быть так впечатлен. Насколько ему было известно, эта картина была не более компетентна, чем его собственная. Разве он не создал такую же композицию, от изящных тюльпанов в вазе до упитанных лимонов на серебряном подносе? Его кьяроскуро было столь же ярко выраженным, изображая предметы в фотореализме; его мазки кистью столь же плавными и неуловимыми.

Так чего же ему не хватало? Что было у этой Ванессы, чего не было у него?

Он едва заметно оглядел неприметную художницу перед ее холстом. Несмотря на то, что ей удалось привлечь внимание всего класса, ее, казалось, ничуть не трогали восхваления, которыми осыпал ее, вероятно, самый уважаемый в стране учитель изобразительного искусства. Ее полный безразличия взгляд задел гордость Себастьяна. Сидит себе, такая наглая и самоуверенная, будто и не слышит похвал за искусную технику работы кистью, использование цвета, тона и… в этом не было никакого смысла!

Это он должен получать такие похвалы. Именно он усердно трудился, чтобы каждое его творение было воплощением совершенства. Он был одаренным художником, на котором держалась репутация Швагенвагенсов. Каждый комплимент, сказанный ей, а не ему, только сильнее скручивал его спину.

— Да можно буквально протянуть руку и сжать их, — продолжил профессор Ганс, согнув ладонь перед холстом, словно желая сорвать желтый фрукт с его поверхности. Его взгляд задержался на нем еще на мгновение, прежде чем он наконец отступил, достал свой планшет и что-то записал. — Великолепная работа, — повторил он. Эти слова жгли как шлепок по запястью Себастьяна.

Это было не то завершение семестра, которого он ожидал.

Когда прозвенел последний звонок и студенты стали собираться, профессор Ганс заговорил со своего стола: — И помните, класс, в понедельник начинается факультативный летний семестр. Записавшимся следует забрать свою копию книги «Радости Анатомии Человека: Взгляд Художника» перед уходом. Одно только введение послужит легким чтением и подготовит вас к предстоящему занятию по рисованию фигур.

Среди учеников был всеобщий гам волнения, пока они подходили, чтобы забрать свои книги. Болтовня и ребяческое хихиканье выдавало их возбуждение.

— Считайте это вашим символическим переходом во взрослую жизнь. И никаких шуточек, — он бросил взгляд на более непокорных учеников, которые со знающими ухмылками толкали друг друга локтями. — Если вы не сможете вести себя нормально при моделях, то будете исключены из класса, — это привлекло их внимание, и они немедленно вернулись в строй.

Себастьян дождался, пока последний студент уйдет, и подошел к столу, аккуратно сцепив руки за спиной. — Извините, профессор Ганс.

— Да, герр Себастьян? — он едва поднял взгляд от своих бумаг, продолжая беспристрастно нацарапывать оценки ручкой. — Если ты насчет натурщиков на следующей неделе, то твой отец уже заверил меня, что ты уже вполне зрелый для своего возраста, а учитывая твое образование…

— Дело не в этом, сэр, — какая разница, будут ли они рисовать обнаженку? Себастьян был знаком с классикой с шести лет. Нет, было нечто гораздо более важное. — Сэр, у меня вопрос по поводу моей оценки.

— Оценки будут высланы в выходные.

— Я просто хотел узнать... У меня… — он сделал паузу, приготовившись к новостям, которые либо помогут ему, либо проклянут.

— Хм?— фыркнул профессор Ганс. — Ну, говори же.

— У меня самая высокая оценка?

Ответ последовал быстро и без эмоций: — Самая высокая оценка у Ванессы. Ты на втором месте. Поздравляю, — он вытянул руку и постучал по учебнику анатомии кончиком ручки, не глядя. — Не забудь свою копию. И хорошенько отдохни на этих выходных. В понедельник начнется поистине незабываемое лето.

***</p>

Картина становилась все тяжелее с каждым шагом на пути к дому — и к ожидавшему его наказанию.

Несмотря на все его усилия, его все равно обошли. И он не мог придумать ни одной веской причины. Он сделал именно то, что от него требовалось, и выполнил свою работу с технической точностью. По всем показателям он уже был мастером своего дела. Достаточно было лишь взглянуть на его последнее творение, чтобы убедиться в этом!

Но даже этого оказалось недостаточно. И теперь ему придется страдать от последствий своего провала.

Когда он добрался до поместья Швагенвагенсов, уже смеркалось, и он тихо вошел через парадный вход, благодарный за то, что рядом не было Ровда, чтобы огласить его прибытие. Дворецкий и так появлялся в самые неподходящие моменты, и Себастьян подозревал, что тому доставляет некоторое персональное удовольствие видеть, как его унижают члены семьи.

Сегодня он предпочел бы обойтись без дополнительного унижения. Если повезет, то возможно он даже не увидит отца до самого ужина. Он мог бы прокрасться в свою комнату и отрепетировать, что сказать, чтобы...