6. Не поверят (2/2)

Открытие века: у Портгаса есть мозги, которыми он успешно пользуется. Но Тич тоже не дурак, а скорее просто более опытный и знающий. Поэтому Эйс и проиграл.

Значит, не все так просто. Совсем не просто, а тут еще я…

Вцепиться бы в волосы, выть волчьим воем и орать: «Ну почему я?!».

Похерю же все, что можно и нельзя.

— Ничего. Просто…

— Мы пираты, — как-то по-своему растолковал он мое поведение. — Мы умираем и убиваем.

— Я знаю.

И почему-то, зная, что вы те еще ублюдки, видя то, что вы творите, я хочу спасти вас. Кучу едва знакомых мужиков! Еще больше незнакомых.

Да нафига оно тебе, дебилка?!

Чертов мир! Чертова жизнь! Чертово сердце, которое надо слушать, чтобы принимать верные решения! По совести!

Не полезу я в пасть к тигру! Ни за что!

Прыгну с разбегу. В омут с головой.

Ебнутая.

Осталось только схватить красный флаг и орать Интернационал, маршируя в сторону Мариджоа. Революционная Армия оценит. Ну, а что, революцию в массы! Я спаситель голодных, бедных и обездоленных.

Дура. Просто дура.

Я же своими благими намерениями дорогу в прекрасное далеко не факт, что проложу. А вот вымостить в Ад — это запросто.

Где мне взять пистолет и как пристрелить Тича?..

И самой остаться с целой башкой и, как тот самый крутой парень, уйти в закат, не оборачиваясь на взрыв. И чтоб никто не узнал!

Нет, ребята, нет.

Своя рубашка ближе к телу.

***</p>

К слову сказать, запрягали меня по мелочи. Пацаны мне обрадовались, коки даже, кажется, особо не кривились. Я намывала посуду, все продолжая коситься на мужиков, чувствуя себя неуютно, но постепенно привыкая. В конце концов, все-таки расслабилась, не выискивая в окружающих предметах орудия убийства. Так как на камбузе меня могли забить чем угодно, начиная сковородкой, заканчивая скалкой. Долго ли умеючи, а мастерство здешних поваров было очевидно. На чугунную огромную сковородку, которой ловко орудовал Эддик, вообще смотреть не хотелось.

Господи, да даже табуретка в умелых и неумелых руках становится грозным оружием. Ох, мать паранойя…

Татч косился на меня, хмурясь и явно не собираясь забывать мое странное поведение. Я оправдываться не спешила и вообще предпочла прикинуться валенком. На второй день моего возвращения на камбуз «Моби Дик» попал в зону шторма, и нас мотало уже не меньше суток. На палубу меня не выпускали, так как с меня сталось вылететь за борт либо с помощью волны, либо с помощью ветра.

К концу дня я присела отдохнуть на лавку и тут же вырубилась. Вот уж точно, лучшее средство от бессонницы — трудотерапия. Задремав, я на ощупь скатилась на лавку, примостив голову на шершавое дерево, подложив под щеку руку. На камбузе, между прочим, из-за особого устройства помещения почти не качало.

— Ты спишь, что ли? — меня хлопнули по плечу.

— Уже нет, — зевнула, моргая и рассматривая встрепанную голову Харуты. — Почему не разбудили?

Харута пожал плечами, сунул мне в руку свою кружку, приземляясь на лавку рядом, и откинулся спиной на стену, зевая и прикрывая глаза.

— Ты и здесь неплохо устроилась.

В кружке оказался глинтвейн.

— Судя по тому, как у меня опять болит спина и ноет нога…

— Ты же вроде недавно из лазарета?

— Спина. Периодически мучаюсь. Долгая история, — отмахнулась я. — На хреновую погоду оказывается тоже, вот, выдает профилактические боли…

— А лечить?..

— Денег нет.

И ведь не соврала. Мне надо было МРТ всего позвоночника делать, а денег кот наплакал. Шейный отдел, грудной, поясничный. Уж очень у меня нехорошая травма была в семнадцать лет, надо было все по новой проверять. Пятнадцать тысяч. Да это треть моей зарплаты. Посидела я, подумала и решила, что не знала до этого и дальше буду проживать в счастливом неведении. Пока живу, хожу и за сердце от суммы одного обследования в больнице не хватаюсь, все будет хорошо. Хотя сейчас душа моя полна сомнений. Выжить бы.

Харута как-то слишком понимающе хмыкает, а потом в его глазах загорается какая-то идея.

— Слушай, в можно я тебе на коленки лягу? — выдает он, чуть высунув и прикусив язык, строя умоляющую моську. — Я устал.

Под глазами у парня действительно залегли тени, и в свете тусклой лампы было видно, что волосы у него влажные. Вахта его была?

— Так чего меня сторожил, а спать не лег?

— Татч попросил, — буркнул пират, тряхнув головой. — Сказал, что оставлять тебя наедине с камбузом смерти подобно.

— Моей?

— Его, — растянул он губы в улыбке. — Курица-наседка. Ну так, можно? Мне лень тебя через палубу тащить. Там шторм, да и, зная тебя, ты с радостью отправишься за борт. Мокро, холодно, ветер. На сегодня уже сыт по горло, знаешь ли.

Говорил он это, уже отпихивая в сторону мою руку, вытягивая ноги на лавке, на которой, благодаря своему росту, помещался спокойно, с тихим стуком скидывая сапоги с ног на пол и падая лохматой головой мне на колени.

— Наглость — второе счастье, — едва не пролив глинтвейн, буркнула, но почему-то без злости.

— Море, ром и красивая женщина, — отозвался Харута. — Вот оно, пиратское счастье.

— Ну, с красивой женщиной ты явно ошибся, — хмыкнула.

— Ты красивая, — неожиданно заявил он, открывая глаза.

— Шутишь?

— Не-а. Когда не бегаешь по кораблю с ошалевшими глазами и лицом сумасшедшей. Когда спишь, так вообще залюбуешься. Спокойствие и задумчивость тебе идут. Хотя, — хитро прищурившись, он изобразил руками полушария напротив своей груди, ехидно кося глазами. — Тебе бы наесть не помешало. И спереди, и сзади.

— Начал с комплиментов, а закончил критикой. Великолепно!

— Ну, вообще-то… — он дернулся, когда я потянулась рукой к его голове и напрягся. Я замерла.

— Позволишь?

Зря я свою культяпку к его волосам вообще потянула. Но растрепанные, распавшиеся еще не просохшие волосы почему-то хотелось пригладить.

Многие люди не любят, когда к их волосам прикасаются. Я любила. Обычно приходила к маме и, уткнувшись лицом в колени, балдела от ее рук. Она обычно в это время смотрела фильмы, читала книгу. Я же чуть ли не мурлыкала от ее ласковых касаний.

Но не все такие тактильные.

— Да, конечно.

Корабль качало. Слышно было, как воет ветер, с лавки свалилась опустевшая кружка из-под глинтвейна, прокатившись по полу. Харута чуть приоткрыл глаза и снова закрыл, поняв, что кружка ему ничем не угрожает.

Волосы под рукой были жесткими, достаточно длинными и путающимися между пальцами. У корней они были темнее. Сверху выгоревшие, сейчас разметавшиеся, было видно, будто они крашенные, плохо, к слову.

Корабль пел свою колыбельную, покачивая нас, как младенца в люльке.

— Позови меня тихо по имени,

Ключевой водой напои меня.

Тихо пропела, скорее даже проговорила, чувствуя, как глаза начало щипать.

Отчаянно хотелось домой.

Удивительно, я не помню русского языка, говорю на совершенно другом наречии, но слова песни складываются все так же по смыслу. Даже какого-то бреда не получается, а вполне себе внятные и понятные песни для местных людей.

Еще в лазарете, когда я от скуки напевала себе под нос «Последнюю поэму» из фильма «Вам и не снилось…»* выяснился этот удивительный факт. Ломать голову еще и над этим было бы уже совсем сравни мазохизму, так что я предпочла об этом просто не думать.

Лили тогда сидела и долго слушала мое полушепчущее исполнение.

Отзовётся ли сердце безбрежное,

Несказанное, глупое, нежное?..

Любэ, культовая песня. Ее часто любил петь отец, делая что-то в огороде. Благо, голос у него со слухом всегда были. Наследственное.

Снова сумерки входят бессонные,

Снова застят мне стёкла оконные.

Там кивает сирень и смородина,

Позови меня, тихая родина.

Харута спал. Тихое дыхание, расслабленное и потяжелевшее тело на коленях ощутимо придавило, отлеживая многострадальные ноги. Я тихо, беззвучно плакала, аккуратно смахивая слезы с лица свободной рукой.

Парнишка мило сопел, уткнувшись носом мне в живот. И не скажешь, что убийца. Преступник. Пират.

Теплый, солнечный. На брата троюродного моего похож. Андрей тоже тот еще разбойник был, учился плохо, вечно как кошак подбитый, родителями недолюбленный. Под руку лез, как котенок, ласки прося. И плевать, что ему на то время уже пятнадцать было.

Говорили все, бандитом будет. А я смотрела на него и думала, что пацану просто внимания не доставало.

— Какого черта? — чертыхнулся Татч, поднимая с пола кружку, что выкатилась к его ногам, стоило ему переступить порог.

Поспешно смахнув слезы, шикнула, прикладывая палец к губам.

— Тише!

— Да с чего!.. О! — Татч тут же перешел на шепот. — Спит что ли?

— Татч-иди-нахрен, — пробурчал двенадцатый комдив.

Я было думала, что он проснется и слезет с меня, но не тут-то было. Харута завозился, раздраженно что-то прошипел, устраиваясь поудобнее… и засопел дальше, еще и руками в рубашку вцепившись.

Сама виновата. Надо было раньше гнать, а не колыбельные напевать.

— Вот же, — кок покачал головой, растянул губы в улыбке и сощурился. — Хоть не целовались?

— С ума сошел?! — шепотом возмутилась.

— Да кто вас, молодежь, знает? — хохотнул он тихо и, вытащив откуда-то плащ из тяжелой шерстяной ткани, который почему-то пах луком, набросил на Харуту.

— Я не…

Забота. Простая забота.

Как я брата, уснувшего за очередной книгой, укрывала…

Семья.

Я не верила, но… похоже зря. Белоус действительно собрал семью.

Сказать. Я должна сказать.

А если… мир рухнет? Если я сделаю все еще хуже?

Господи, можно просто все рассказать, расколоться, как грецкий орех, а потом оставить их всех разбираться со всей этой ахинеей самостоятельно. Пусть что хотят, то и делают…

А я свалю в закат со стойкой уверенностью, что сделала все, что смогла.

— Все в порядке?

Сейчас. Сейчас я все скажу.

Это просто слова. Просто слова. Я же не Тича убиваю.

Хотя если они мне поверят…

А если мне не поверят? Что, если меня…

Жить хочу. Безумно.

Но если прокатит?

А если нет?

Татч, понимаешь, тебя убьет Тич. Эйс погонится за Тичем, станет причиной войны, в результате половину всех твоих братьев порешают, грохнут твоего Батю, замочат тысячи человек. Эйса вы не спасете и…

Я за такие россказни буду болтаться на рее.

Вдох. Выдох.

Да ладно, не сразу же они меня кокнут. На Гранд Лайне же всякая дичь происходит, подумаешь, я с другого мира к вам свалилась. Из мира, где вы лишь второстепенные персонажи книжки.

Сейчас-сейчас я…

Я все скажу как на духу.

Только дыхание переведу и…

— Все хорошо.

Татч улыбнулся. Взял лампу в руки и посмотрел на нас ехидным взглядом.

— Вот и ладненько. Переночуете здесь, черт с вами, — хохотнул он по-доброму. — Спите, дети.

И загасил лампу, оставляя нас на пустующем камбузе одних.

Мне никто не поверит.

Я откинула голову, слегка ударяясь затылком об стену.

Не поверят.

Ночью Харута стащил меня на пол и, укутавшись в плащ, пахнущий луком, попутно закуклив и меня туда же, беззастенчиво сопел до самого утра куда-то мне в голое плечо, едва ли не пуская слюни.

Пиратская свобода.

Море, ром и красивая женщина.

Женщина на корабле — к беде.

Белоусы…

— Извини, — без капли раскаянья, взъерошенный и заспанный Харута пробурчал следующим утром, отчаянно зевая, потирая щеку, на которой отпечаталась складка с моей рубашки.

— За что? — сонно потирая отекшее от вчерашнего немого нытья лицо.

— За то, что беззастенчиво тебя лапал.

— Было бы, за что лапать, — ленивый голос Феникса заставил почему-то смутиться.

Да, тот еще видок. Пропахшие луком, спящие на полу камбуза, завернувшись в плащ. Ой, чую, скоро шуточки посыпятся.

— Зато теплая! — хохотнул Харута, помогая мне встать.

— Ну ты, Харута! — хохотнул Эйс. — Тебя Татч не убьет за разврат на камбузе?!

— Не, не убьет. Мы здесь просто спали, а не устраивали ночь любви, — отмахнулся парень.

Ужас.

— Что-то как-то скучно… неинтересно даже.

Вырвав сапог, который как раз собирался натянуть на свою ногу Харута, из его рук, швырнула его в Портгаса. Тот с хохотом увернулся, но летящий снаряд перехватил Феникс и подло швырнул его в сторону Эйса, не глядя. И попал!

— Марко! Предатель!

— Верни сапог! — тут же крикнул Харута. — Только попробуй его спалить, огненная задница!

Смотря на балаган, я понимала.

Они мне не поверят.

Это вызвало болезненно-кривую улыбку на лице.

И подозрительный, внимательный взгляд Марко Феникса, что, по-птичьи склонив голову, наблюдал за мной.

Они не поверят.

А значит… Пусть будет так, как оно и должно быть.