6. Не поверят (1/2)

Это всегда было. Стоило мне долгое время находиться в стрессовом состоянии, как ко мне приходила очередная болячка. Уж не знаю, как так выходило, но стоило мне захотеть «уйти на покой», как я тут же хватала какую-нибудь мерзкую болезнь.

Сорванное от моей истерики горло на следующий день немилосердно болело. Медички под начальством Мими вкололи мне успокоительного, а утром у меня подскочила температура тридцать девять и пять градусов.

— Мать твою, где ты такое цепануть могла?! — бушевала Мими. — Изолировать! Немедленно, иначе вся команда сляжет!

Последующие дня два я плохо помнила. Тело горело, дыхание обжигало губы.

Еху! Я — дракон!

Я смеялась, и смех переходил в плач.

Крыша ехала, а мне хотелось выйти в окно. Но вот беда, окон не было.

Меня пытались поить бульоном, но я с упоением свешивалась с койки и в полубредовом состоянии, поддерживаемая Лили, выворачивала в подставленный тазик желудок. Все таблетки оказывались там же, так что вскоре, когда температура отказалась опускаться ниже устрашающих тридцати девяти с девятью, меня начали шпиговать внутримышечно уколами.

— Ты как? — Лили с синяками под глазами протянула мне стакан воды.

Хотелось сдохнуть.

— Сколько?

— Пока тридцать восемь, надеюсь, больше не подскочит, — кажется, она улыбнулась, но сквозь маску было не видно.

— Жесть. Я так года два не болела, — прохрипела, гундося в нос. Два года назад, в своем мире, я должна была ехать из города домой четыре часа на автобусе. Утром у меня поднялась температура, но отменить поездку было невозможно. Наглотавшись жаропонижающих, я совершила самоубийственное путешествие, где меня сняли уже с автобуса с отметкой «сорок». Самое охрененное — чувствовала я себя просто прекрасно, только сапоги почему-то снять была не в состоянии и просила об этом маму. Последующие два дня не помнила.

— У тебя медкарта такими темпами скоро будет больше, чем у Отца. Даже твоя морская болезнь и давление следствие удара головой. Не поделишься, каким образом ты еще не окочурилась?..

Невесело хмыкнула в стакан, покусывая губы за огрубевшую, ссохшуюся кожу. Я в детстве раз пять падала со стула. Мама кричала, говорила, чтобы я на стульях не качалась. Как же, я до сих пор этим грешу, а в детстве так вообще. Один раз ударилась головой о флягу с водой, стоящую на кухне. Два раза об старую советскую батарею, один раз об угол кухонного стола, а эпик был, когда я со всего маха кувыркнулась на пластмассовые ящики-решетки с кабачками, которые сверху посыпались карой небесной. В пять лет слетела с качелей, делая «солнышко» с двоюродной восьмилетней сестрой. Тридцать метров пролетела, прокусила нижнюю губу чуть ли не насквозь, думали — челюсть сломала, чудом не свернув шею. Но нет, только легкое сотрясение и прокушенная губа. Эпичный полет ласточкой носом в асфальт из-за старшего брата, который подрезал мой велик. Восемь лет — дралась с братом и со всего маха была впечатана в кирпичную стену. Четырнадцать лет — прыжок с крыши сарая в подтаявший снег из-за чего мягкой посадки не было, едва не переломала ноги. А потом в семнадцать лет вышла кормить собаку, мама белье развешивала, а я поскользнулась у наспех сколоченного крыльца-настила с острыми углами и ебнулась в пяти сантиметрах от угла доски виском. Мама чуть сердечный приступ не схватила. Человек-катастрофа.*

— Это талант, — прохрипела я.

— Ну-ну, — Лили устало вздохнула и обернулась, когда ширма отъехала в сторону и зашла Руша с подносом.

— Не сдохла еще?

— Как видишь, — знала бы ты, как хочется, не кривилась бы столь неприязненно.

— А жаль, — фыркнула девушка неприязненно. — Истеричка ненормальная. Не мертвых надо бояться, а живых!

— Кто сказал, что я мертвых испугалась? — прохрипела, покачав головой.

Руша замерла, прищурилась, а потом растянула губы в неприятной улыбке, ставя поднос на тумбочку.

— Нас, значит, боишься…

Вздрогнула, мотнув головой, прогоняя всплывшие сцены перед глазами. Руки невольно сжали простыни, и злобное сопение в нос выдало мое настроение.

— Руша! Не надо! Будто сама через это не проходила! — зашипела Лили.

— Она — неженка. И хорошо, что она увидела и, надеюсь, осознала, чем мы тут занимаемся. Пусть бежит отсюда, как крыса с тонущего корабля.

— Не переживай, — оскалилась ей в ответ. — Я уйду, как только у меня появится возможность.

Сбегу с радостными воплями, а вы дохните, если вам так…

Лили.

Черт.

Че-е-ерт.

Были ли на войне в Маринфорде медички?..

Не помню.

Руша, гордо хмыкнув и бросив презрительный взгляд, удалилась, а Лили, забрав поднос с тумбочки, решительно поставила его передо мной.

— Ешь! — приказной тон заставил иронично приподнять брови.

— Не боишься, что все это обратным ходом пойдет?

— Не боюсь. Ты себя в зеркале видала?

— Слава богу, что нет, — фыркнула.

Слабость была дикая. И вкус еды почти не ощущался. Болеть — это полный отстой.

— Да уж, Татч клялся тебя откормить. Так что ешь. Или с ложечки кормить?

— Сама, — буркнула.

Ненавижу болеть. Особенно такой вот хренью, валящей с ног за несколько часов и отпинывающей твою тушку со страшной силой. Чертов организм, любитель устраивать «перезагрузку системы». Вот так вот сляжешь и ничего сделать не сможешь. Представьте только, если вдруг команда пиратов так слегла? Бери тепленькими!

Ходячая диверсия, епт.

Рассмеялась невесело, хрипящим голосом.

Психушка плачет, отделение буйнопомешанных раскинуло в объятьях руки.

Сама пошутила, сама и посмеялась. Ха-ха, блядь.

Тянуло в сон. Как вырубилась, не помнила.

***</p>

— Пап, мне нужно твое мужское мнение, — отец, оторвавшись от футболок, посмотрел в мою сторону. Сжимая в потных ладонях вешалки с летними платьями, по очереди приложила каждое из них к груди. — Какое из?

— Мне казалось, ты учишься на модельера и должна разбираться в этих вещах. Разве нет? — ехидно спросил отец.

— Вообще-то мне нужно сугубо мужское мнение. И да, я учусь на швею.

— И что?

— И у тебя шикарный вкус, в отличие от меня, — кисло призналась я в очевидном. Увы и ах, я абсолютно не умела выбирать себе вещи, которые смотрелись бы на мне просто шикарно. А вот папа умел. Талант, блин. Или чутье. Обувь, одежда, украшения — он умел все это выбирать и сочетать так, чтобы оно действительно смотрелось хорошо. Даже мама с этим соглашалась. И не скажешь, что этот человек по образованию юрист и агроном.

У отца легкий прищур, морщинки у глаз и неряшливая бородка с проседью. Он стоически стоит рядом, пока я свешиваю на него свою сумку и еще кучу вещей, застряв в примерочной.

— Груди не хватает, — хмыкнул он. — Размерчик на тебя надо поменьше.

— А там есть?

— Нет.

— Блин.

— Примерь вот это, — отец просовывает в примерочную клетчатую длинную рубашку.

— Это же рубашка, — рассматриваю я изделие.

— Рубашка-платье, если ты не заметила, — откликается он из-за ширмы. — С длинными рукавами. Не обгоришь.

— И как? — застегнув пуговицы, выглянула из примерочной.

— То было более женственное, но это сидит лучше.

— И что мне выбрать? — уныло протянула. Хотелось все и сразу.

Отец, закатив глаза, сунул руку в карман и вытащил пятачок, бросив его в мою сторону. Словив монетку, удивленно покосилась на него.

— Монетка? Серьезно?

— Кидай давай.

— Решка — значит рубашка. Орел — значит… орел, — печально вздохнув, посмотрела на выпавшего орла.

— Удовлетворена?

— Нет.

— Тогда берем рубашку, — хохотнул отец. — Чего стоишь? Переодевайся давай.

— А можно перекинуть? — с надеждой посмотрела я на отца, поняв подвох.

— Не-а.

Вот же жук. А с другой стороны правильно. Один раз монетку кинул и, если результат не удовлетворил, выбирай другую сторону монеты!

Моргнула, прогоняя усталость, и потерла лоб рукой. Черт! Вот бы ситуацию, в которую я угодила, можно было бы разрулить так просто.

Сложность выбора.

Выбор.

Мой выбор очевиден. А уж чист, как слеза младенца! Они же…

Не полезу. Нет и все!

Только остров подходящий на горизонте замаячит, я за борт сигану без промедления. Даже если плавать не умею. Нафиг-нафиг, ищи свищи ветра в поле.

А совесть, совесть можно заткнуть. Самовнушение — великая сила. Детка, они людей убивают.

Но тебя не убили.

— Очухалась? — мужчина щелкнул зажигалкой и выдохнул дым, стоя рядом, но не приближаясь.

Вздрогнула, покосившись на Татча снизу вверх. После чего перевела взгляд на палубу, которую уже отдраили, и ничего не напоминало недавний бой. Спустя неделю моего пребывания в лазарете свежий воздух был манной небесной. Поэтому, сбежав с позволения Мими на палубу, с удовольствием подставив лицо ветерку, наслаждалась мнимой свободой.

Произошедшее совсем недавно казалось каким-то бредовым сном. Вот только Татч, стоящий рядом, в голове очень четко отпечатался наперевес с оружием и кровожадным оскалом. Вспомнив потемневшие глаза, вздрогнула.

— Я в норме.

Покажите мне, где тут норма? Хочу на нее посмотреть!

— Я вижу, — хмыкнул кок. — Шарахаться не будешь?

Мотнула головой в отрицании.

Разве что сразу за борт. Вас тут таких целый корабль, шарахайся, не шарахайся. Куда ни плюнь, везде пират.

— Бессмысленно.

— Чистые руками и сердцем не становятся пиратами.

— Какой ужас! А я не монашка! — драматично, в наигранном испуге приложила руку к груди.

Татч заржал, запрокинув голову, подставляя лицо солнцу. Я улыбнулась криво, прищуривши слезящиеся глаза и тоже подставляя лицо соленому ветру, ощущая гладкое дерево фальшборта под руками.

Дожила. Стою у борта пиратского корабля, сдуваемая ветром после болезни, и смеюсь с одним из тех пиратов, который покрошил совсем недавно на этой же палубе своих врагов. На моих глазах. В мясо, как на своем любимом камбузе крошит свинину на фарш.

Мир сошел с ума. Или я рехнулась.

Но почему-то это даже особо и не тревожит теперь. С идиоток спрос невелик. Воистину, хоть какой-то плюс.

Теплая рука приземлилась на макушку.

Захотелось малодушно втянуть голову в плечи и накинуть излюбленный плед на голову.

— Боишься?

— Боюсь, — честно ответила, встречаясь глазами с пиратом.

У меня за полтора месяца уже фобия всего на свете образовалась. Фобия на фобии сидит и фобией погоняет. Скоро дойдет до паранойи. Аластор Грюм, я буду вашим последователем, но вряд ли меня это спасет.

Паранойя в психиатрическом смысле является хроническим психозом, для которого характерны нездоровая подозрительность, склонность видеть в случайных событиях происки врагов, выстраивать сложные теории заговоров против себя, с сохранением в другом логичности мышления. Важно понимать, что в этом случае человек находится во власти самого настоящего бреда.

Я уже в бреду.

— Правильно делаешь, — серьезно заметил мужчина. — Но помни, мы тебя не тронем. Поняла?

— Да.

Пиратам верить нельзя…

— Пойдем, на камбуз, — фыркнул мужчина. — Тебя надо покормить. Да и овощи тебя заждались.

— Нелюбовь к кухне плавно переходит к ненависти.

— Еще посуда.

— Изверг.

Где-то со стороны раздался знакомый басистый смех.

Тич.

Споткнулась, но Татч легко поймал меня за локоть.

— Все в порядке?

— Да.

Я запуталась. Добро? Зло? Дихотомия добра и зла, да?

Кого там надо было спасать?

На этом корабле все монстры. И судить, кто больший из всех тут монстр…

Меньшее и большее зло? Если так подумать и прикинуть, то я в роли той самой бабочки, несущей катастрофу, тут самая опасная.

Вот уж никогда не думала, что от меня будет зависеть что-то настолько масштабное. Впрочем, та бабочка тоже об этом не думала.

Человеческие судьбы. Люди, которые творят историю…

Может, просто себе мозги вынести и не мучиться? Сделаю благородное дело, избавлю всех от нытья, истерик и мифического апокалипсиса в моем лице.

Есть еще, конечно, вариант, где я всех убиваю и одна остаюсь, но он настолько неправдоподобен, что…

Смотря в широкую спину, скрытую белой тканью, Татча, прикрыла глаза, болезненно прикусывая губу.

«Меня здесь быть не должно», — мысль в голове настойчиво вертелась по кругу. — «И не будет, только бы доплыть до нужного острова и помахать вслед пиратам белым платочком с причала».

— Татч? — окликнула я пирата, дергая за рукав. — Ты хочешь жить?

Мужчина остановился и с непониманием посмотрел на меня.

Гениальный вопрос! Браво, детка!

Что я творю? Зачем, дуреха?..

— К чему этот вопрос? К тому же такой странный? — подозрительно прищурился он.

— Просто ответь. Ты хочешь жить?

Ответь, черт тебя побери! А лучше не отвечай.

— Все хотят жить.

— Я спрашиваю не у всех, а у тебя! — дернула его за рукав.

— Хочу, — внезапно он схватил меня за плечи, вглядываясь в глаза. — Уль, что происходит?

Закрыв глаза, замотала головой.

Вдох-выдох.

Они тоже люди. Да, не святые. Я тоже не монашка. Они также хотят жить. И я не имею права лишать их жизни. Но и обрекать мир на пришествие того же Ктулху. К черту мир, я просто хочу вытащить Лили. Возможно Татча, что пахнет специями и солнцем. Огненного мальчишку, который строит уморительные гримасы. Этих парнишек-юнг, которые совсем еще дети, просто умеющие хладнокровно добивать врагов…

Ох, запихать бы тебе свой альтруизм в задницу…

Татч. Вот какого хрена ты такой очаровательный мудак, который въелся под кожу? Почему тебя хочется спасти. Не Огненную задницу, а тебя в первую очередь. И Лили.

Ты же людей убиваешь.

А я… я своим молчанием убиваю больше. Тысячи, если быть точнее. Пиратов, дозорных. Всех. Виновных, невиновных и вообще.