Глава 3. эхо далекого времени разносится по песку (2/2)

Бертольд так краснеет, что почти начинает потеть. Порко не указывает ему на это. — Вообще-то, Порко… Я хотел у тебя кое-что спросить.

— Давай, — уступает он, снова сосредотачиваясь на винтовке и обращаясь с пулями с предельной осторожностью.

Бертольду требуется некоторое время, чтобы заговорить, и Порко останавливается и оборачивается к нему: он кусает щеку изнутри, нервничает, возможно, сожалеет о том, что только что сказал. Наконец он заговаривает, и его голос тише, чем раньше:

— Не мог бы ты перестать молчать с Райнером? Он плохо это переносит.

Вопреки себе, Порко вздыхает и возвращается к своим пулям. Мысль о том, что их нужно будет почистить как следует вызывает у него кошмары. Он ненавидит это делать.

— Я не обязан говорить с ним, мы не друзья. Мы просто в одной группе.

— Может, сделаешь это для нас? Для Энни и для меня.

Порко бережно кладет винтовку перед тем, как посмотреть на Бертольда.

— Ага, — соглашается он, и предпочитает не обращать внимание на то, как лицо Бертольда, кажется, немного омрачается. — Не похоже, что мы видим друг друга, когда приходим сюда. Мы даже больше не разговариваем.

— Может быть, это потому, что мы все тоже устали, — предполагает Бертольд, и в его словах нет злого умысла — лишь искреннее желание указать на проблему, что-то, что не дает им дружить. — Но ты никогда не бываешь слишком усталым, чтобы говорить с Пик, или Зиком, если уж на то пошло…

Бертольд, как и Марсель, выучил бесчисленное множество сложных слов, и Порко ненавидит это: это напоминает о Марселе и том, как он пытается действовать мудро и по-взрослому.

— Не я выбираю, хочется мне общаться или нет.

— Разве мы не стоим усилий?

Он так настойчив, что на секунду Порко забывает, что говорит с Бертольдом:

— Ты ревнуешь, или что? Это из-за него или из-за тебя?

На этот раз Бертольд отвечает не сразу. Теперь в его глазах что-то другое: он смотрит на Порко почти со злостью, не двигаясь, руки вытянуты по швам. Словно он не торопится, потому что изучает реакцию Порко — или ее отсутствие. В конце концов он бормочет, еле шевеля губами:

— Ты просто остаешься позади, а этого никто не хочет, — и разворачиваясь, уходит, оставляя Порко наедине с его грязными пулям, тяжелой винтовкой — и тяжелым сердцем.

Остается позади? Как, в оценках? Порко не думает, что это так. Все они отстают: каждый инструктор стал немного строже. Это не его вина. И им не нужно быть друзьями навек; они просто соревнуются, чтобы увидеть, кто получит титана первым, разве не так? Сам Порко здесь не для того, чтобы заводить друзей; и да, сначала и ради этого тоже, но сейчас он вырос. Он знает лучше.

Он всегда был один; во всяком случае — за исключением Марселя. Он может продолжать в том же духе.

Позже, когда они садятся за их обычный стол обедать, Порко едва удается съесть свою порцию после того, как он замечает Райнера и Марселя, говорящих друг с другом, и Марсель вообще не обращает внимания на своего родного брата, даже не смотрит — вообще ничего; слишком занят бесконечной чушью Райнера об островных дьяволах и тем, как нужно их покарать за всё, что они сделали.

Вот поэтому ему и не нужны друзья. Всё, на что они годятся — заставлять живот болеть от огорчения.

— Эй, народ, знаете, что? Они сказали, они атакуют Парадиз всего через несколько лет, — говорит Зик, едва переводя дыхание, и пот градом катится по его лицу.

Порко оживляется: они переводят дыхание после дневной пробежки, и шесть голов одновременно поднимаются, когда Зик добавляет:

— Скоро мы унаследуем титанов.

Глотать тяжело, горло пересохло, но Порко всё равно делает это, морщась, пока Райнер отражает его мысли отчётливо слышным:

— Да? — у него за спиной.

— Рано или поздно разразится война с югом, и приближается наше время стать воинами, — продолжает Зик, выпрямляясь. Он так вырос, что выглядит совсем как взрослый. — и я слышал, что они реорганизуют подразделение воинов в часть новой армейской структуры.

Порко не думает много об армии, но — Зик подразумевает, что их собираются скоро отправить на войну? Он выпрямляется, и его глаза распахиваются, когда Зик объявляет:

— Из семи кандидатов в воины… шесть станут воинами одновременно.

Им всем нужно время, чтобы в полной мере понять смысл — до того, как Райнер, притихший и трясущийся от возбуждения, распахнув глаза как-то совсем уж маньячно, произносит:

— У меня получилось… Я смогу стать марлийцем!

Шесть из семи? Порко бы посмеялся, если это его так не задело.

— Да? — отражает он, его подбородок невольно поднимается, когда он оборачивается к Райнеру: — Ты не сделал ничего, чтобы заслужить это.

Он всё ещё кипит от раздражения из-за слов Бертольда, сказанных ранее, и из-за всей ситуации. Правда: они даже не сожалеет о том, что только что сказал, ни для кого не секрет то, что он сейчас сказал, и вместо этого продолжает, пока Райнер не поворачивает к нему свою глупую круглую голову:

— Очевидно, что ты — самый слабый в группе. Если кто и останется позади, то это будешь ты.

Порко не знает, когда все неожиданно замолчали, замедляя своё тяжёлое дыхание. Райнер сглатывает перед тем как ответить, его брови сведены вместе от недоумения:

— Что это было?

— Что у тебя хорошо получается? — отвечает Порко вопросом на вопрос, и, не дожидаясь ответа Райнера, продолжает со всё большим и большим раздражением: — Ты сильный? Умный? Хорошо стреляешь? Хорошо дерешься?

Он смотрит Райнеру прямо в глаза, а голос у него становится ещё более громким и дерзким:

— Ничего из этого, да? Всё, что они в тебе видят — преданность, которую ты показываешь в письменных тестах, не так ли?

Кто-то пытается остановить его, тихо зовёт по имени. Бертольд? Марсель? К чёрту.

— Я тебя за это уважаю. Должно быть, ещё и каждый день вылизываешь башмаки командира Магата?

Теперь Райнер открыто пялится на него: глаза широкие, спина прямая и напряжённая, розовые щеки до смешного круглые и жалкие, и Порко не может удержаться от того, чтобы сделать впечатление Райнера о нём ещё хуже, и говорит смешным высоким голосом:

— Да, сэр, клянусь, я поубиваю всех островных дьяволов, сэр, — и это как неудержимый поток, правда; его трясёт, и он не может не размахивать руками, пока объясняет Райнеру всю глубину его заблуждений, а этот именно заблуждения: кто-то должен ему сказать, что именно его оставят позади, бросят, безобидного и бесполезного — такого, каким Райнер был всегда.

Он, похоже, сейчас начнёт плакать, жалобно и ныть, это это неправда, и он не…

— Разве ты не знаешь, кто на этом острове? Дьяволы, которые внушают страх всему миру!

Порко внезапно вынужден отступить перед злостью Райнера; его голос настолько громкий, что пугает всех остальных, и он продолжает — так же, как до этого Порко.

— Это лишь вопрос времени, когда они начнут убивать нас, если мы не убьем их! Или ты сомневаешься в нашей миссии?

Он пытается перебить Райнера, успокоить его, но это бесполезно, и он продолжает, звуча всё более бредово:

— Или ты из оставшихся эльдийских реставраторов, которые поддерживают короля Фрица? Признай это! Я знаю, это так — я доложу командующему!

Это — уже слишком. Кто этот ребёнок? Порко уже не узнает Райнера. Глаза застилает красная пелена и Порко орёт в ответ:

— Что с тобой? — пока его кулак впечатывается Райнеру в лицо, опрокидывая на землю. — Любой может рассказывать, насколько он ненавидит остров. Что такого особенного в этом?

Марсель теперь удерживает его, блокируя его руки: Порко его даже не слышал, его туннельное зрение сфокусировано на глупом лице Райнера, и Порко хочет бить его снова и снова, пока тупая пропаганда, которую он продолжает извергать, не польется из его таких же тупых ушей.

Теперь он начинает плакать, и даже не поднимается с земли. Невозможно, чтобы его выбрали вместо Порко, просто, блять, невозможно.

— Ты будешь тем, кто останется здесь в одиночестве на тринадцать лет, — выплёвывает он, разворачиваясь с такой силой, что толкает Марселя, у которого хватает бесполезной вежливости извиниться перед Райнером, — за что? — прежде чем последовать за ним к тем, кто собрался возле Зика, который смущённо прокашливается, не уверенный в том, как справиться с ситуацией.

— Подойди, как только он перестанет плакать, — окликает он Бертольда, который, разумеется, уже стоит, готовый вытирать слезы своего дорогого дружка. — Если опоздаете, отхвачу уже я.

Они всё отхватят, так что какая разница? Они уже опоздали, и это вина Райнера, с его тупыми иллюзиями и той тупой болтовнёй, которая вылетает у него изо рта. Порко был прав, он знает это, или если бы его спросили, и он не жалеет ни о чем из того, что сказал.

Позже, когда командующий и правда делает то, о чем предупреждал Зик, Порко понимает, что между тем, как постоянно лает командующий и тем, что сделал сам Порко с Райнером, очень мало разницы.

Хорошо, думает он. У командира Магата никогда нет глупых проблем, только взрослые. Если кому-то и подражать, становясь взрослым, то ему.

— Что это было? — фыркает Марсель, когда они ложатся спать, позже чем обычно, и у обоих на коленях свежие синяки. — Я про вашу жалкую драку с Райнером. О чем ты думал?

Порко морщится, садясь на кровать: боль пронзает его бёдра.

— Кто-то должен был сказать ему.

— И ты должен сделать это, устроив сцену? Из-за тебя мы все наказаны на неделю.

— Они бы всё равно нас наказали, просто за то, что мы эльдийцы, так что прими это и заткнись.

— Ну нет, Порко. Ты должен прекратить говорит такое, — говорит Марсель, и Порко поднимает веки, смотря ему прямо в глаза. — Я не знаю, что с тобой, но я уже не узнаю своего брата.

— Я устал и подавлен. Давай, вини меня, — бормочет Порко, хотя ему и приходится отвести взгляд. Марсель старше, и разница едва заметна, у них одинаковые рост и телосложение: даже теперь, когда Марсель зовёт его, Порко не может не слушать, потому что он единственный, кто может заставить его чувствовать себя плохо за то, что Порко сказал или сделал, или просто из-за того, как себя чувствует Марсель.

— Это не извинение.

— Слушай, какая тебе разница? Ты знаешь, что я прав, они ни за что не выберут его.

Марсель закрывает глаза и прикрывает лицо руками, выглядя уставшим сверх всякой меры. Он трудится усерднее, чем кто-либо, Порко знает, потому что он почти не спит по ночам, жертвуя несколькими часами отдыха другим вещам; только сейчас, видя усталое и немного старческое выражение на лице брата, Порко чувствует себя немного виноватым за то, что он сделал.

— Порко… мы всё должны попробовать поладить.

— Почему? Ты постоянно твердишь это, мне уже надоело.

— Потому что на миссию мы пойдём вместе. Уже скоро; когда мы унаследуем титанов. И нам придется усердно работать как команда. Если мы не оправдываем ожидания армии, нас лишат полномочий, и всё мы знаем, что это значит.

Да, Порко отлично знает, хотя никогда не задумывался об этом слишком глубоко. В любом случае этого не произойдет, так к чему волноваться? Он хороший мальчик, так однажды сказал командующий в прошлом году. Это должно быть правдой.

— Я только сказал ему… Он очень сильно разочаруется, если продолжит думать, что его выберут.

Порко ждет от Марселя еще одного выговора, или, может быть, вздоха поражения, закатывания глаз — но он ничего не делает. Марсель замирает совершенно неподвижно, пристально глядя на Порко, но словно его не видя. Жутковато как-то. Порко не знает, что может означать такая реакция, но прежде чем он успевает спросить, Марсель разворачивается и ложится спать. В полной тишине.

Они почти не спят этой ночью, и Порко, широко раскрыв глаза, слушает, как Марсель время от времени тихонько всхлипывает, свернувшись калачиком в своей постели.

Довольно удивительно, но Зик первым наследует своего титана.

Командующий говорит им, что что остальные получат своих титанов в следующем году, когда истечет срок предыдущих шифтеров. Он игнорирует вопрос Марселя о странном времени предшественника Зика, и напоминает, чтобы они приложили все усилия в оставшихся испытаниях: в конце концов, один из них останется ни с чем. От них самих зависит, кого выберут, а кого нет.

Это только увеличивает раскол между Райнером и Порко: они постоянно ссорятся: Порко начинает с саркастичной ремарки, Райнер довольно жалко пытается ее опровергнуть, постоянное движение взад-вперед, которое часто видят Бертольд и Марсель, и каждый раз пытаются разделить их.

— Тебя все равно не выберут, потому что ты последний, — выплевывает Порко однажды вечером, когда они выходят из академии, получив довольно среднюю оценку за письменный тест. Порко уверен: Райнер так часто слышит эти слова от Порко, что однажды им поверит. Само собой: Порко бы поверил, если бы был на месте Райнера.

— Я тружусь так же усердно, как и остальные, — дуется Райнер, и на глазах у него слезы: вспышки Порко в последние месяцы становятся все более частыми, и они доходят до него, медленно, но верно. — Ты не можешь говорить так…

— С меня хватит, — встревает Марсель, хватает Порко за руку и с силой дергает ее, пока Порко не оборачивается и не натыкается на ледяной взгляд брата. — Отстань от него, Порко. Мы опаздываем на ужин.

Такое оно, позднее детство Порко, та часть, которую он помнит лучше всего: усердная работа, едва приемлемые оценки и выплескивание своего разочарования на Райнере.

Он не думает, что пожалеет об этом в ближайшее время.