18. Серенада врагу (1/2)

Длинные волосы Дилюка были завязаны красивой атласной лентой. Кэйа долго смотрел на бантик, пока, наконец, не дернул за него. Волосы Дилюка огненной волной упали на его спину, слегка растрепавшись. Кэйа рассмеялся, заметив на лице своего друга явное негодование и смущение.

— Зачем ты это сделал, Кэйа? — Дилюк принял обиженный вид, приглаживая волнистые пряди и вновь пытаясь собрать их в хвост.

— Просто так! — хихикнул Кэйа, прищурив на Дилюка синющие глаза.

— Тебе что, не нравится, как я играю? — кажется, Кэйа и правда задел Дилюка, хотя совсем этого не хотел. Они вместе сидели за фортепиано, потому что Дилюк решил продемонстрировать Кэйе свои умения.

— Нравится! Просто мелодия такая скучная, — вздохнул Кэйа. — И я отвлекся на твои волосы. Они у тебя красивые, прямо как у какой-то дамочки.

— Перестань! — Дилюк покраснел: ни то от злости, ни то от смущения. Он перекинул волосы на плечо, больше не пытаясь завязать их лентой. — Учитель заставляет меня играть одни лишь этюды и сонаты. И они ужасно скучные, ты прав.

— Ага, — простодушно отозвал Кэйа и плюхнул руки на клавиатуру фортепиано, немного стеснив Дилюка в сторону. У Кэйи не было учителя по фортепиано, но отец иногда сам давал сыну уроки, когда им обоим этого хотелось. Кэйа никогда не питал особой страсти к музыке, но порой она действительно сближала людей. Под пальцами зазвучала ритмически неровная, взятая не в том темпе мелодия.

— Я знаю ее! — несмотря на все промахи, Дилюк уловил знакомый мотив и радостно улыбнулся, будто увидел настоящее чудо. Кэйа сбился и покраснел, всем телом ощущая, что Дилюк наблюдает за каждым его движением. — Все нормально, — успокоил тот и положил руки на клавиатуру на несколько октав выше. — Давай вместе?

И он заиграл так же медленно, как и Кэйа, почти не смотря на свои руки. Кэйа постарался подстроиться и, пыхтя, во все глаза следил за каждой нотой. Музыка, которую играл Дилюк, была четкой и правильной: она чувствовалась яснее и увереннее, как будто принадлежала ведущей партии. И Кэйа внезапно почувствовал, что ему нравится, когда Дилюк ведет его за собой: ему, решительному и спокойному, Кэйа был готов довериться. Почему-то это казалось чем-то правильным и абсолютно нормальным, хотя отец не одобрил бы этой мысли. Кэйа вдруг отнял ладони от фортепиано, хотя Дилюк продолжал играть. Его руки гипнотизировали Кэйю, вынуждали пристально следить за любым взмахом и мановеньем. Как будто… в них было что-то особенное. Когда Дилюк сыграл заключительный аккорд, Кэйа с трудом заставил себя принять равнодушное выражение лица.

— Кэйа! — кричал незнакомый голос, но Кэйа не мог до него дотянуться. Перед глазами мелькали непонятные блики: ярко-алый, ослепительно-белый, желтый всплеск, — оттенки переплетались между собой, пытались изобразить очертания лиц, которые Кэйа был не в силах опознать. Какие-то звуки, ощущения, чувства, но такие далекие, что, казалось, не имели совершенно никакого отношения к Кэйе.

Отец положил руку на его плечо, доверительно и одобряюще. Кэйа протянул ладонь мальчику с ярко-рыжими волосами и немного взволнованным взглядом. Рядом с мальчиком стоял некий господин Рагнвиндр, в поместье которого отец иногда ездил на приемы и балы. И сегодня такая честь наконец предоставилась Кэйе: он стал достаточно взрослым для подобных мероприятий (ему исполнилось целых одиннадцать лет!) и поэтому теперь мог сопровождать отца, если тот позволит. Кэйа ожидал увидеть рыцарей из столицы, аристократов, прекрасных дам, талантливых бардов и, если повезет, самого магистра, но точно не этого мальчика. Он, в свою очередь, снял белую перчатку с правой руки и пожал ладонь Кэйи. Уверенно и крепко, прямо как взрослый. Губы Кэйи слегка дрогнули, стоило ему ощутить это мужественное прикосновение, принадлежащее такому же как он мальчишке. Кэйа так не умел — решительно и в то же время естественно.

— Рад знакомству, — кивнул мальчик. — Меня зовут Дилюк.

— Мой сын, — улыбнулся господин Рагнвиндр, вкладывая в эту улыбку всю свою гордость. И нежность, на которую был способен достаточно строгий отец в отношении своего чада. — Спасибо, что привез Кэйю. Я уверен, наши мальчики найдут общий язык, — обратился он к господину Альбериху, который отчего-то сильнее сжал плечо Кэйи.

— Я тоже в этом уверен, — Кэйа чувствовал, что в голосе отца сквозило притворство. — Если дети пойдут по стопам своих отцов, то будет очень славно. Не правда ли?

Господин Рагнвиндр польщенно рассмеялся. Его глаза искрились добротой, которая всегда казалась Кэйе чем-то недостойным: отец говорил, что излишняя доброта и сентиментальность — порок слабосильных. Но… Кэйа не думал, что господин Крепус Рагнвиндр мог относиться к тем, кого отец называл бесхарактерными убожествами. Кэйа прикусил губу, рассматривая мужчину перед собой: в голове совсем не укладывалось, почему же господин Рагнвиндр так добр и радостен. Почему, будучи таким, он все равно излучает уверенность, силу и достоинство? Но вдруг Кэйю потревожили:

— Прошу прощения, — скромно проговорил Дилюк, и его взгляд стал еще взволнованнее, чем прежде. — Ты… не хочешь прогуляться? — он тихо улыбнулся, будто переживал, что Кэйа откажет. Но Кэйа лишь пожал плечами. Посмотрев на отца, он выдержал тяжелый взгляд, которым его одарили.

— Сделайте все, что в ваших силах, — говорил голос, чем-то отличающийся от остальных. Кэйа снова видел какие-то цвета, но в основном — красный. Поглощающий, проникающий во все уголки черепа, бескрайний. — Спасите его.

Кэйа чувствовал, как все внутри него дрожит и трясется. Мутная пелена обволакивала его тело, а особенно — разум, и выбраться из этого марева казалось невозможным. Он тонул во всем красном.

— Почему ты такой… — Кэйа сидел на подоконнике в огромной комнате рагнвиндрского дома и тревожно стучал пальцем по оконному стеклу.

— Какой? — Дилюк стоял рядом с ним, опиравшись руками о тот же подоконник. Небо давно уже потемнело — вечер близился к ночи, но спать ни одному из мальчиков не хотелось, как и гостям, веселящимся в бальной зале на первом этаже.

Кэйа неоднозначно дернул плечом: он не мог подобрать правильных слов. Дилюк был… добрым, как и его отец. Но это не делало его слабаком, ничуть. Он ведь все время побеждал Кэйю в дружеских дуэлях…

— Не знаю, — раздраженно буркнул Кэйа, отмахиваясь от Дилюка. — Странный ты!

— Почему? — удивился Дилюк, пытаясь заглянуть Кэйе в глаза, но тот старательно прятал взгляд. — Я тебя как-то обидел?

— Нет, — фыркнул Кэйа, ухмыльнувшись пока еще лишь зарождением своей фирменной едкой ухмылки. — Лучше бы обидел! Скажи мне что-нибудь гадкое, чтобы мне тебе аж врезать захотелось!

— Для чего это? — Дилюк отпрянул, непонятливо склонил голову и нахмурился. Кэйа спрыгнул с подоконника — каблучки его лоферов звонко цокнули о пол, — и легко толкнул Дилюка в плечо.

— Скажи! Скажи! — требовал он, наступая на ошарашенного и чем-то перепуганного Дилюка. Тот медленно отходил назад, таращась на Кэйю во все глаза. — Скажи — иначе я больше никогда не буду с тобой играть!

— Но что я могу про тебя сказать такого плохого, Кэйа?! — возмутился Дилюк, и его щеки почти моментально окрасились в розовый цвет. — Ты… мой единственный друг, как я могу…

— Слабак! — провозгласил Кэйа, топнув ногой. — Ты — слабак.

— Но почему?

— Потому что… — Кэйа запнулся. Глаза Дилюка, всегда горящие и мягкие, теперь были огорченными, печальными, но оттого не менее горящими и мягкими. — Потому что ты слишком хороший…

Дилюк недоверчиво шмыгнул носом. Кэйа сложил руки на груди, отвернулся и надул губы. Его лицо пылало: он был обозлен на Дилюка и в то же время чрезвычайно сконфужен из-за собственных слов.

— Кэйа, но ты ведь тоже хороший! — почему-то лицо Дилюка озарилось улыбкой, хитрой и игривой. — Добрый, милый, храбрый, умный…

— Замолчи! — едва не закричал Кэйа, пораженный до глубины души. — Я не добрый. Доброта — это недопустимо!

— Неправда, — засмеялся Дилюк, словно Кэйа шутки шутил с ним. — Доброта — это прекрасно! Мой папа всегда говорит, что я должен быть добр со всеми людьми, ведь тогда жизнь станет намного легче.

— Жизнь станет легче, когда ты перебьешь всех своих врагов.

— Но у меня нет врагов! — Дилюк все еще улыбался. Он подошел к Кэйе и сжал его в объятьях.

— Отстань! — сопротивляясь, Кэйа чувствовал, как к его горлу подкатывает злосчастный комок горьких слез негодования. — Враги есть всегда! А ты последний дурак, если думаешь, что доброта — это хорошо. Дурак!

— Это ты дурак, — ласково хихикнул Дилюк, хватая Кэйю за руки. — У меня нет врагов. И у моего папы тоже!

Это был сон или воспоминание? Кэйа отдаленно чувствовал, как мысли, подобно циклону, кружатся в его голове. Он ощущал себя ребенком — беззащитным, наивным, слепо доверяющим своему отцу. А еще Кэйа чувствовал едкое отчаяние и безысходность. Он — корабль, разбившийся у самого берега. Он — путник, умерший от жажды в паре шагов от оазиса. Он — птица, у которой отказали крылья во время полета. Но Дайнслейф учил его не сдаваться, даже когда кажется, что всё человечество обнажило против тебя клинки. Всегда можно перехитрить и обойти врага, одержать над ним победу, и единственная причина, из-за который все может пойти под откос, — это сомнение. Теперь Кэйа сомневался.

Кэйа очнулся, когда свет уже во всю разыгрался в комнате. Он яркими бликами окрашивал мебель и стены, как будто кто-то разлил на них золотую краску. Лицо пыхало жаром. Взмокшие волосы падали на лоб, прерывистое дыхание колыхало отросшие пряди. В ушах болезненно стучал пульс, отдавая особенно сильным набатом где-то в висках. Кэйа простонал, боясь пошевелиться и почувствовать новый омерзительный приступ боли и тошноты. Рядом с его постелью сидели две женщины, которых Кэйа узнал не сразу. Аделинда и дремлющая в кресле Руби. Без каких-либо слов Аделинда, похожая на ангела-хранителя, а не на дьяволицу, какой запомнил ее Кэйа, поменяла холодный компресс.

— Что случилось? — просипел Кэйа, закашлявшись. Он был укрыт несколькими теплыми одеялами, которые теперь показались ловушкой, из который было невозможно выбраться.

— А сам-то не помнишь? — без эмоций на лице отозвалась Аделинда. В чепчике и аккуратном переднике, она выглядела как всегда безукоризненно, но слегка устало. Руби все еще дремала в кресле, не реагируя на яркое солнце, согревающее ее безмятежное лицо.

— Помню. Но не все, — Кэйа высунул руки из-под одеял и ощутил легкую прохладу.

— Ох, святые небеса, сколько еще проблем ты доставишь господину и самому себе? — слова Аделинды звучали без упрека, скорее со смирением и принятием того, что Кэйа не перестанет усложнять всем вокруг жизнь. — Ты провалился под лед и едва не утонул. На шум вышел ночной дежурный. Тебя удалось спасти, но… — она на секунду замерла, поправляя одеяла, которые Кэйа успел смахнуть в сторону. — Но ты все еще мог погибнуть. У тебя была сильнейшая лихорадка.

Кэйа втянул в себя воздух, стараясь осмыслить эти слова.

— Ты бредил.

— Что?

— Кажется, у тебя были галлюцинации. Ты видел кошмары и кричал, а потом долго не мог прийти в себя после таких припадков.

Кэйа постарался сесть, облокотившись на спинку кровати, но голова отозвалась на движения тупой болью. Тогда он снова скинул с себя одеяла, понимая, что скоро задохнется от их тяжести и жара, который они отдавали.

— Почему вы лечите меня? — самый очевидный вопрос, на который Кэйа почему-то боялся услышать ответ.

— Приказ, — коротко пояснила Аделинда. — Господин Дилюк… не жесток, — она отвела взгляд, как будто смутилась из-за собственных слов.

Кэйа хотел было сказать что-то резкое, даже грубое в ответ, но почему-то не смог. Комок в горле перекрыл эти слова, не позволив им вырваться наружу.

— Господин Дилюк не должен был спасать меня.

— Ты прав, — кивнула Аделинда. Кэйа отвернулся от нее, стискивая зубы. — Но он сказал, что ты не заслуживаешь такой смерти.

— Как благородно, — шепнул Кэйа куда-то в сторону, понимая, что снова проиграл Дилюку. И… он почему-то был рад и зол одновременно. — Когда я смогу поблагодарить его?