6. Розы и корни (1/2)

В замочной скважине заскрежетал ключ — Аделинда заперла Кэйю на ночь. Кэйе было искренне интересно, кого-нибудь еще держат здесь против воли? Есть ли еще хоть кто-то, так же мечтающий о побеге? Хотя, проведя какое-то время среди «дарованных», Кэйа не заметил никого, кто хоть немного отличался от серой массы. Взять ту же Руби. В ее глазах была одна лишь покорность и ни капли протеста. Неужели Руби смирилась со своей участью? Почему-то Кэйа не спросил ее о том, как она попала в дом к Дилюку, когда был шанс, и теперь сожалел. Вряд ли скоро появится такая возможность…

Следующим утром Кэйю опять отправили работать в доме. Снова недовольная Аделинда, снова бесконечные подсвечники, которые предстояло отполировать, не отвлекаясь на посторонние дела. Такая жизнь казалась сплошным выживанием, лишенным каких-либо радостей. Наверное, проведя в таком состоянии большую часть своих прожитых дней, можно было запросто превратиться в бесчувственную машину, запрограммированную под определенные функции.

От отчаяния хотелось поговорить даже с Аделиндой, которая обычно пресекала каждую попытку Кэйи. Но он опять решил попробовать, понимая, что от одиночества у него скоро просто поедет крыша.

— Мисс Аделинда, — вежливо обратился он, замечая подозрительный взгляд женщины на себе. — Как давно вы служите Рагнвиндрам?

По лицу Аделинды было видно, что она готовилась в очередной раз отказать Кэйе в пустословной болтовне, но почему-то передумала. Вдохнув, она вернулась к полировке, отвечая:

— Больше, чем ты думаешь. Меня приютил отец мастера Крепуса, когда я была совсем маленькой.

— Значит, вы живете здесь с самого детства?

— Пожалуй, — кивнула она, задумавшись о чем-то своем. Наверняка она вспоминала времена, когда только оказалась в этом доме. Ее лицо было спокойным и умиротворенным, взгляд заволокла легкая дымка нахлынувших воспоминаний.

— Но вы говорили, что вы не «дарованная», — немного подумав, заметил Кэйа. Ведь если Аделинда жила у Рагнвиндров с раннего юношества, значит, на то были свои причины. Например, ее могли принести «в дар».

— Так и есть. Отец господина Крепуса выплачивал мне жалование, как наемной слуге, а, когда сам мастер Крепус стал главой семьи, он сказал, что я могу быть свободна, если пожелаю этого. Но я не захотела уходить, — поделилась она, поддавшись внутреннему порыву, а затем замолкла. Кэйа понял, что она больше ничего не скажет, ведь и так изначально не желала этого делать.

Кэйа не стал настаивать. В его голове наконец выстроилась логическая цепочка. Дом Рагнвиндров был домом и для Аделинды; семья Дилюка была семьей и для нее. И Аделинда была верна каждому, кто прорастал корнями в этом имении, ведь уже сама пустила свои, хоть и некрепкие. В этом доме были свои порядки, свои устои, своя жизнь. И ничто не напоминало о прошлом Кэйи Альбериха.

Он чувствовал себя инородным объектом в бесконечном потоке, он понимал, что долго ему здесь не продержаться, если он продолжит упрямиться. Его уничтожат, как садовник уничтожает вредоносный сорняк, портящий вид прекрасного цветника. Но если Кэйа постарается, то сможет вернуться в почву, благоприятную лишь для него. Он обязан.

***</p>

Дилюк потребовал, чтобы за ужином его обслуживал Кэйа. Эта новость сильно ударила по вискам. От неожиданности Кэйа взглянул на Аделинду удивленнее, чем мог себе позволить. Та, в свою очередь, выглядела тоже не особо радостно. На ее лбу пролегла морщина, свидетельствующая о тяжелых мыслях, но Аделинда даже не промолвила что-то против приказа господина. Она не могла позволить себе лишней вольности, а противоречить повелению хозяина — тем более. Поэтому Кэйе пришлось незамедлительно последовать в столовую, с высоким, как небо, потолком и большой, свисающей с него люстрой с двумя дюжинами восковых свечей на ней. Слуги меняли огарки на новые свечи порой чаще, чем два раза в сутки. Кэйа это знал, потому что сам иногда участвовал в этом процессе.

Но сейчас он пришел сюда не для этого. Аделинда была напряжена, ведь раньше честь ухаживать за господином выпадала только лишь ей. Она была ближе к нему, чем кто-либо другой, знала о многих причинах его повелений и желаниях. Но сейчас, видимо, она искренне недоумевала, что господину понадобилось от ничтожного «дарованного», чудом попавшего в ряды прислуги господского дома.

Аделинда стояла рядом с Кэйей, когда в комнату вошел Дилюк. Такой же, как всегда. Он молча сел на свое место, снял перчатки, которые тут же приняла Аделинда, а затем вскинул на нее взгляд.

— Кажется, я просил, чтобы сегодня меня обслуживала не ты.

Аделинда стушевалась, коротко поклонившись. Она заговорила, не поднимая головы:

— Я подумала, что это может доставить вам лишние неудобства, — ее слова звучали искренне. Кэйа с напряжением проследил за тем, какой покорной становится Аделинда под влиянием Дилюка, от одного лишь его взгляда она менялась в лице, во всем своем выражении и виде.

— Не беспокойся. Я справлюсь с этим, — парировал Дилюк, не желая слышать ничего в ответ. — Можешь идти.

Она поклонилась, подошла к Кэйе и со странными эмоциями во взгляде передала ему перчатки своего господина. Кэйа невольно сжал их в своих руках, сминая жестковатую конскую кожу. Когда Аделинда скрылась за дверьми, повисло молчание, которое Кэйа ненавидел, кажется с тех пор, как только появился на свет. Это было молчание, которое патокой растекалось по воздуху, заполняло целиком и полностью, не позволяя промолвить ни слова. Это было молчание, нарушимое лишь случайностью или чьей-то неловкостью. Чудовищное, отвратительное, так искренне ненавидимое Кэйей.

— Для чего я тебе здесь пригодился? — первым не выдержал, как и ожидалось, Кэйа. Пусть ему и не было дозволено говорить без разрешения, но он не мог вытерпеть адской муки, которая возвращала его в момент их первой встречи с Дилюком. Тогда, когда на бледном лице Дилюка пылали глаза, наполненные гаммой чувств, которые уничтожали Кэйю одним лишь своим существованием.

— Ты мой слуга, — без тени каких-либо эмоций произнес Дилюк. Как будто он знал, что Кэйа спросит именно это. Хотя, пожалуй, подобный ответ был универсальным ответом, подходящим под множество вопросов, которые беспокоили Кэйю.

— Предположим. Но слуга, который не особенно соответствует стандарту, — ухмыльнулся Кэйа. — Что ты задумал?

Действия Дилюка не могли быть опрометчивыми. Его истинные мотивы наверняка зарыты глубоко в его подсознании, а то, что он говорил окружающим, являлось лишь вершиной айсберга.

— Я задумал поужинать. Если ты позволишь, — сощурив взгляд, он недовольно поджал губы, намекая на то, что пора бы Кэйе приступить к своим обязанностям. Чуть ранее Аделинда успела наскоро его проинструктировать, что надо делать, но не сказала, как следует поступить, когда делать это совершенно не хочется.

Кэйа, пытаясь изобразить смиренного слугу, подал Дилюку блюдо, салфетку и налил из графина в бокал свежий виноградный сок, который, кажется, был без капли алкоголя. Винный магнат, воздерживающийся от употребления своей же продукции? Забавно.

Дилюк взглядом кошки наблюдал за всеми нерасторопными движениями Кэйи, за тем, как двигаются его кисти рук под тканью форменной рубашки, за жестами, которые можно было оценить небрежными и развязными. Кэйа делал все с выражением полного презрения на лице, хотя всё внутри сжималось от непокорного чувства неизбежности скорого подчинения.

Дилюк вокруг себя создавал атмосферу полной, абсолютной власти; его тяжелое, упругое молчание было своеобразным наказанием, а зоркие, как у ястреба, взгляды — ударами плетью по обнаженной спине. Неудивительно, что этот человек с легкостью построил вокруг себя каменную стену с глубокими рвами, собрал рядом по-песьи преданную свиту и лишь одним взмахом руки добивался всего, чего ни пожелал бы. Этот человек был неоспоримой противоположностью своего отца, доброжелательного и бойкого, всем своим видом являя нечто устрашающее, таинственное, непостижимое.

Очарование Кэйи не действовало на него. Улыбки и шутки, свойственные молодому Альбериху, казались чем-то постыдным и нелепым. Рядом с Дилюком не было сил выдерживать на лице хотя бы тень ухмылки, которая многих либо раздражала, либо пленяла. А ведь ухмылка Кэйи — это как его клинок на поле боя; она сбивала с толку, выводила людей на определенные эмоции, помогала обнажить их слабые стороны…

Поэтому сейчас в скором порядке приходилось менять тактику атаки. Кэйа пытался придумать, что ему необходимо предпринять, чтобы Дилюк стал играть по его правилам. Как проникнуть к нему под кожу, как увидеть его болевую точку, при этом не пострадав самому? Кэйа думал, и, кажется, легкое смятение отражалось на его лице. Если Дилюк хотел сломить его волю, подчинить себе, может, стоило обхитрить его? Стоило изобразить пораженного, стоило притвориться «мертвым» в этой игре в войну? Кэйа не боялся играть грязно, не боялся (скорее даже любил) делать рисковые шаги, но Дилюк был умен. Пусть и не хитер, как Кэйа, но весьма стратегичен, как сильный монарх, управляющей своей королевской армией, вплоть до капитанов. У Дилюка была власть, у Дилюка было влияние, у него были люди, а у Кэйи было лишь одно — он сам.

Дилюк был уверен, что уже победил, хотя глаз с Кэйи все еще не спускал. Он ждал от него шага. Ждал выпада, ждал какого-то неосторожного движения. Наверняка он был напряжен, ведь спустя достаточно долгое количество времени строптивый Альберих даже не предпринял попытки побега или попытки устроить бунт. Наверняка господин Рагнвиндр ожидал от Кэйи большего: например, постоянного протеста, выраженного какими-то действиями. Но Кэйа, в свою очередь, был достаточно покорен: пусть и без особого желания, он выполнял обязанности слуги, пусть и с резкими словами, он повиновался воле Аделинды. Но Дилюк был уверен, что Кэйа не смирялся, и был абсолютно прав.

Он чего-то выжидал. И тогда Кэйа понял.

— Ты проверяешь меня, — констатировал он, делая заключение в потоке собственных мыслей. Ресницы Дилюка дрогнули — Кэйа это видел, ведь стоял близко, как и подобает «лакею», прислуживающему за столом. В уголке рта Дилюка залегла тень. Кажется, он улыбнулся. Кэйа почувствовал, как триумф вдруг вскружил ему голову. Он продолжил: