5. На цепи (1/2)

Это было долгое, утомительное утро, наполненное рутинной работой. Кэйа едва справлялся с поручениями, постоянно отвлекаясь на всякую чепуху: то какая-то служанка заманит его разговором, то мысли унесутся куда-то подальше от суровой реальности… Кэйа уныло поглядывал в сторону конюшни, откуда выводили коней, красивых, стройных, породистых, и думал, как было бы прекрасно вскочить на одного из них, ударить шпорами по бокам и помчаться куда-то далеко, не разбирая дороги… Тоска по развлечениям начинала действовать на нервы. Кэйа помнил это окрыляющее чувство, когда быстрый конь несся по лесу; помнил уверенность, когда ладонь крепче обхватывала рукоять меча, чтобы нанести ответный удар напарнику по бою; помнил смех отца и собственную гордость, когда удавалось впечатлить его своими навыками… Сейчас же из всех возможных и доступных развлечений был сон. Очень повезет, если этот сон будет глубоким, не подернутым дымкой нескончаемой тревоги и поволокой отчаяния.

Кэйа улыбался какой-то молодой служанке, чтобы смягчить недовольство на ее лице. Что бы он ни делал, ей приходилось переделывать по новой. Поэтому вскоре его в одиночестве отправили подметать дорожки, на которые вновь и вновь налетали стайки затхлых листьев, и даже эта незатейливая работа казалась просто бесконечной. Кто бы мог подумать, что наследник Альберихов будет мести подъезд к конюшне Рагнвиндров. Если бы об этом узнал отец… От этой мысли сердце вдруг подскочило к горлу, и Кэйа постарался сглотнуть, чтобы вернуть его обратно. Если бы об этом узнал отец, то он бы уничтожил всех, кто стал причиной этого.

Когда, наконец, объявили обеденный перерыв, Кэйа и Руби поспешили к дому. Там их перехватила Аделинда.

— Пойдем со мной, — и как всегда без каких-либо объяснений она повела Кэйю за собой. Ему пришлось лишь театрально вздохнуть, чтобы хоть как-то донести до Аделинды свои эмоции по этому поводу. Хотя, конечно же, ей не было никакого дела.

— Куда на этот раз?

— Тебя переселяют в другое место.

— Да неужели? А я уже успел привыкнуть к этим каторжным стенам.

— Будь моя воля, я бы зашила тебе рот. Сколько еще раз надо напомнить о твоем месте?

Кэйа хохотнул.

— Вы взялись за перевоспитание самого безнадежного человека на этом свете. Думаете, вам действительно это под силу?

— Я думаю вот что: порка всё решит.

— Как грубо. Порка — самое безнравственное…

Аделинда резко обернулась, и ее непроницаемое лицо внезапно приобрело очень сердитый вид.

— А теперь послушай меня внимательно. Будь ты другим человеком, то тебя бы уже давно вышвырнули куда подальше. Если ты, преследуя свои цели, пытаешься добиться этого, то у тебя не получится. Своим поведением ты только ухудшаешь свое и без того плачевное положение.

— И что меня теперь ждет? — сложив руки на груди, спросил Кэйа. Аделинде хотелось стереть это надменное, насмешливое выражение с его лица. Этот мальчишка либо не понимал, либо отказывался понимать одну единственную истину: у него больше не было никакого права вести себя так, как он вел себя в своей прошлой жизни.

— Твой поводок стал еще короче, — промолвила Аделинда, слегка приподняв подбородок. — Отныне ты не ступишь ни одного шага от меня. Я — твой личный надсмотрщик. Это воля господина.

— Замечательно. Сторож для особенно строптивого заключенного, — зло усмехнулся Кэйа, чувствуя, как напряжение поднимается вверх по его телу и скоро подберется к лицу. — Теперь стоит называть вас «хозяйка»?

— Немедленно отправляйся в комнату и собирай все свои пожитки. Я буду ждать тебя у входа, — будто прослушав едкий вопрос Кэйи, приказала Аделинда. Но Кэйа чувствовал себя не так паршиво, как мог бы, ведь на строгом лице Аделинды промелькнуло хоть какое-то негодование. Значит, она все-таки пропускала через себя слова Кэйи. Значит, его голос все еще был слышен. Значит, он все еще был жив.

***</p>

Они в полном молчании дошли до здания, расположенного буквально в нескольких метрах от господского дома. Внутри было почти так же, как и в доме «дарованных», хотя комнат было значительно меньше. Аделинда отвела Кэйю в спальню, кажущуюся в раза два меньше его прошлой. Он едва мог сделать несколько свободных шагов, находясь в ней.

— Интересно, когда меня уже запихнут в собачью конуру, — хмыкнул Кэйа, чувствуя непередаваемую злость на Аделинду, Дилюка, на весь мир в целом. Казалось, что впереди не было никакого просвета.

— Ты сам приближаешь это мгновение, — ответила Аделинда. — Я живу в соседней комнате. Имей в виду.

Она ушла, захлопнув дверь. Кэйа, чувствуя ярость, пожирающую изнутри, с размаху треснул кулаком по стене и шикнул от острой, отрезвляющей боли, которая тут же ударила в самую голову и резко привела разум в порядок. Кэйа сел на край низкой кровати и невидящим взором уставился в окно. Из него был виден черный вход в господский дом, через который спустя полчаса Аделинда и провела опекаемого «дарованного». Они очутились в комнате для прислуги, где можно было найти всё для уборки: швабры, мётлы, веники и остальную утварь. Кэйа огляделся, припоминая и это помещение. Однажды в детстве, пока отец развлекался в бальном зале с остальными прибывшими к Рагнвиндрам гостями, Кэйа как-то набрел сюда и ужасно испугался темных очертаний метлы. Сейчас он тоже побаивался этой же метлы, ведь понимал, что скоро ему придется ею мести, мести, мести, пока руки просто не отвалятся.

Но, несмотря на отвратительную перспективу быть под постоянным надзором Аделинды, Кэйа старался цепляться за остатки надежды. Его опять привели в господский дом, но теперь уже в качестве слуги. А слуги могли незамеченными пробраться куда угодно, поэтому у Кэйи появился призрачный шанс раздобыть для себя хоть что-то полезное. Но вот что именно — Кэйа не знал. Оставалось только положиться на случай.

— Сегодня наводим порядок в зале, — поделилась Аделинда и вручила Кэйе тряпку, которую достала из коробки. — Надеюсь, ты в силах хотя бы вытирать пыль.

Они прошли по мраморным коридорам к одному из множества залов, и Аделинда тут же принялась за работу. Ранее Кэйа не был уверен, что она вообще занимается какой-то уборкой — весь вид Аделинды будто кричал о том, что ее предназначение заключается далеко не в этом. Но, оказывается, она такая же слуга, как и все, но с определенными привилегиями, с определенной, доступной лишь ей властью. Сказать честно, пользовалась она ею умело. Кэйа про себя, скрепя сердце, отметил, что, будь она аристократкой, то, должно быть, добилась бы высот.

Кэйа со вздохом подошел к полкам, чтобы протереть их от едва заметного слоя пыли, и вдруг наткнулся взглядом на фотографию в рамке. На ней был изображен мастер Крепус, улыбающийся, статный, всеми очертаниями напоминающий своего сына. С Дилюком они были похожи как две капли воды, отличаясь лишь возрастом и оттенком эмоций в глазах. Даже через фотокарточку Кэйа мог увидеть, как блестят глаза Крепуса — задорные, спокойные, но не теряющие властолюбия. Это были глаза взрослого, опытного мужчины, довольного своей жизнью, знающего, какой шаг необходимо сделать следующим. Кэйа смутно помнил его огненные, с почти незаметной проседью волосы, помнил игриво вздернутую бровь, помнил заливистый, добрый, располагающий смех. Кэйа помнил, как Крепус с запалом жал руку его отцу, как похлопывал по плечу, как называл его «дружище» и закидывал голову, хохоча в ответ на остроумную шутку.

Порой мастер Крепус подхватывал Кэйю на руки и с восторгом говорил: «Как подрос… Уже настоящий мужчина! Твой отец не перестает хвастаться, как мастерски ты владеешь мечом. Моему сыну не терпится провести с тобой спарринг!», — затем он весело подмигивал и гладил Кэйю по голове, взлохмачивая ему волосы. Это было другое прикосновение, не похожее на отцовское. Более естественное, не вынужденное, искреннее. Более доброе. «Кэйа мне как сын. Замечательный мальчик!», — произносил Крепус в разговоре с отцом Кэйи, вызывая натянутую улыбку у того и смущенную — у самого Кэйи.

Маленький Кэйа тогда не понимал, почему отец относится к доброму мастеру Крепусу с недоверием, но улыбается ему шире, чем кому-либо другому. Почему называет его «дружище» в ответ, хотя дома, не стесняясь, обзывает «напыщенным индюком» и с грохотом стучит кулаком по рабочему столу, стоит кому-то лишь упомянуть имя Рагнвиндра в разговоре. Всё это было загадкой для Кэйи, которую разгадать не получилось бы, даже приложив усилия. Отец отмахивался: «Не лезь во взрослые дела», но Кэйа хотел быть взрослым. Вдруг в один день Крепуса Рагнвиндра не стало. Тогда отец был не очень доволен, растерянно бормоча себе под нос «упустили мальчишку», но все равно, опустившись на корточки перед сыном, взял его ладони в свои и, глубоко заглянув в глаза, сказал: «Спасибо. Ты проявил себя». Хотя тогда Кэйа не знал, что он такого сделал. Всего лишь искал «призрака» по всему огромному особняку Рагнвиндров, заглядывая в каждый уголок, а после рисовал отцу в своем альбоме все закоулки в доме, в которых побывал, рассказывая о своих поисках. Только спустя много лет Кэйа осознал, что он, ребенок, был одним из сообщников преступления, которое совершал отец. Он был его навигатором.

Когда Аделинда шлепнула тряпкой Кэйю по руке, он вздрогнул. Кэйа сам не заметил, как взял фотографию, чтобы рассмотреть ее поближе. Аделинде это явно не понравилось, как и всё, что делал Кэйа.

— Не смей прикасаться к личным вещам господина. Поставь на место.

Она дождалась, когда Кэйа, не прекословя, вернет рамку на полку.

— Как у тебя вообще хватает совести? — чуть тише добавила она, вглядываясь к Кэйе в лицо. — Поглумиться хочешь?

— Не хочу, — ответил Кэйа, испытывая легкий укол вины, тронувший сердце. — Недавно я и сам осознал, каково это — потерять отца.

После этого, впрочем, чувство вины смыло без следа. У Кэйи теперь тоже не было отца. Более того, теперь он был лишен даже фамильного имения. И всё из-за Дилюка. Если это месть, то Кэйа поплатился сполна за деяния отца, но это не значит, что он смирится с этим. Пусть у него и не было больше никакой власти, но он не потерял самого себя. Он все еще был Кэйей Альберихом. И если он не смог защитить отца, то должен попытаться спасти хотя бы себя, во имя своего рода. Он пройдет через эти испытания, он восстанет из пепла, когда придет время. Главное — не терять свою индивидуальность.

Аделинда смерила Кэйю еще одним долгим взглядом. Кажется, такие многозначительные, молчаливые взоры были в обиходе в доме Рагнвиндров. Кэйа их не понимал и чувствовал себя потерянным, но был уверен, что сможет приспособиться к этому, как и к окружающей жизни. От отца ему досталась чудесная способность менять маски на лице, актерствовать. И это выручало.

Вот и сейчас, улыбнувшись в ответ на взгляд Аделинды, Кэйа отвернулся, чтобы продолжить начатую работу.

***</p>

Теперь Аделинда действительно привязалась к Кэйе, будто собака-поводырь — к слепому. Она не позволяла ему ступить ни шагу в сторону, следила за каждым движением, за каждой минутой, которую он тратил на исполнение обязанностей. Кэйа трудился тяжелее прежнего. Если раньше у него еще получалось отлынивать, то теперь, когда у него не было возможности даже поддержать с кем-то диалог, ему не оставалось ничего, кроме как работать в поте лица. Он перетаскивал мебель, начищал серебро, скреб полы — и всё под зорким наблюдением и командованием безжалостной Аделинды. У нее всегда всё было по плану. Каждую поставленную задачу она выполняла с блеском, без соринки и задоринки, а по вечерам еще умудрялась проводить обход по имению господина Дилюка. Как она успевала всё это — Кэйа не знал, даже представить себе не мог. Наверное, у нее было просто высочайшее жалование, но, с другой стороны, на что она могла его тратить, если ни на час не выезжала из поместья?