Глава 1. Hold on (Acoustic) (1/2)
Hold on (Acoustic) chord overstreet
Солнце медленно встает из-за горизонта, начиная новый день. Оно поднимается не спеша, с каждой минутой все выше отдаляясь от кромки земли, что люди называют концом Света.
Лес, за которым еще скрывается солнце пробуждается, наполняя воздух множеством звуков. Они успокаивают.
Здесь хорошо.
Спокойно…
Деревянная дверь, что ведет в небольшой домик открывается. Слабый скрежет несмазанных петель разносится по округе, пропадая в звуках леса и тихом журчании ближайшего ручья, что впадает в огромное озеро, которое находится через поляну.
Женщина лет пятидесяти стоит на небольшой веранде, облокотившись об одно из деревянных перекрытий, что держат крышу.
Она улыбается. Мягко. Широко.
Ее каштановые волосы убраны под белый платок, но пару прядей все же спадают на лицо. Грейнджер сразу узнает ее. Такие лица не забываются.
— Мама, — на выдохе произносит Гермиона, которая все это время стоит напротив дома.
Женщина улыбается еще шире, хотя, казалось бы, куда еще… В уголках ее глаз появляются множество морщинок. Но она все та же.
Гермиона прикусывает губу. Ее руки дрожат, а на глаза накатывают слезы. Она не сдерживается. Идет к ней. Сначала медленно, но с каждым шагом все быстрей, пока не начинает бежать.
— Мамочка! — выкрикивает она, бросаясь в ее объятия и зарываясь носом в шею матери.
От нее пахнет точно также. Гермиона сильнее стягивает в ладонях светлый свитер матери, боясь, что она исчезнет.
Мать обнимает ее. Легко. Почти незаметно. Гладит по спине, нашептывая слова утешения, пока Гермиона плачет. Женщина на полголовы ниже самой Гермионы, но девушка не замечает, лишь немного сгибаясь в спине.
— Тише. Тише, девочка, — шепчет ей мать. — Все хорошо.
Гермиона давно не чувствовала себя так свободно. Так легко. В голове нет тысячи мыслей, и они не вертятся в подсознании заставляя мозги работать. Ей так легко, что кажется она может взлететь. Просто потому что может.
Здесь нет ни боли. Ни печали.
Нет страха, из-за которого она просыпается по ночам или не может уснуть вовсе. Здесь тихо.
В объятиях матери как никогда спокойно.
…держись Грейнджер…
Слезы стекают по ее лицу, оставляя за собой соленые дорожки. Гермиона всхлипывает. И мать прижимает ее еще сильнее.
Рядом журчит ручей. Он холодный. Горная вода там никогда не бывает теплой. В лесу раздается пение дроздов, похожее на музыку, что производит человек на флейте.
…все будет хорошо, Миона…
Девушка отстраняется от матери и смотрит в зеленые глаза, что темные будто болото. Гермиона пытается вспомнить, когда видела ее в последний раз и не может.
Вроде, это было очень давно. Еще до войны. Когда она наложила на них обливиэйт и заложила желание путешествовать по Австралии.
Это было в другой жизни. Так ей кажется.
Гермиона чувствует, как руки ее матери убирают слезы с ее лица, нежно гладят впалые щеки.
Она скучала по этому. Теперь она понимает.
Мерлин, как же она оказывается скучает.
Дверь со скрипом опять открывается, и Гермиона смотрит наверх. Уильям Грейнджер ласково улыбается, стоя в проходе.
— Папа, — тихо произносит Гермиона и улыбается словно маленький ребенок.
— Привет, Гермиона, — также тихо произносит ее отец и, пройдя пару шагов, спускается по лестнице.
Миссис Грейнджер отдаляется от дочери, позволяя той обнять отца.
— Боже, ты так выросла, — произносит тучный мужчина с бородой и черными, как смоль, волосами. Он почти впечатывает Гермиону в свою грудь.
Гермиона чувствует, как сзади ее обнимает мама.
— Я так по вам скучаю, — говорит она куда-то в грудь отца, так, что вязанный свитер почти проглатывает все ее слова.
Где бы она не была, Гермиона не хочет отсюда уходить. Она не может. Плевать на все. Она останется здесь. Где бы это здесь ни было.
Останется с родителями.
…пожалуйста, Гр… Гермиона…
Некоторые люди хотят жить. Некоторые не понимают, что значит «жить». А некоторые, так никогда и не начинают. Чаще всего, мы хотим жить, когда уже никогда не сможем. За секунду до того, как наши глаза навсегда закроются, а сердце сделает последний толчок крови по венам. За мгновение до того, как наш мозг полностью отключится.
Многие люди хотят жить лишь когда понимают, что больше они не смогут.
Мы часто думаем, что жизнь длинная, и мы все успеем. Мы забываем жить в моменте рассчитывая непонятно на что. Люди часто просто забывают жить.
В этом мире не должно быть большего счастья, чем просто жить. Особенно когда вокруг тебя идет война. Мысль о жизни должна быть единственной что держит тебя за руки и связывает, заставляя идти вперед.
Но…
Даже, если все наши сказания о Рае правдивы. Даже, если после смерти нас ждет покой.
Даже, если…
Даже тогда.
Но даже самые сильные порой проигрывают…
…борись, слышишь…
— Девочка моя, — шепчет Уильям в макушку дочери. — Ты должна идти, солнышко.
Гермиона начинает мотать головой не соглашайся. Тихо шепчет простое «нет», что срывается с губ, пока руки родителей обнимают ее с двух сторон. Она хочет быть с ними.
Здесь…
Ведь там.
Там, откуда она пришла их больше нет. Там, только боль и холод.
Гермиона Грейнджер больше не хочет туда.
— Мы всегда будем рядом, солнышко, — произносит Джин Грейнджер.
— Можно… я еще немного побуду… здесь?
— Только недолго, — ласково отвечает отец.
Говорят, у каждого человека есть свой Рай. Место, которое создано в его голове и которое хранит его покой. Кто-то умеет иногда туда приходить, а кто-то даже не знает о его существовании.
Гермиона Грейнджер никогда не верила в Бога. Ее родители не крестили ее и никогда не водили в церковь по воскресеньям. Она читала Старый и Новый Завет только ради знаний, также, как и Коран, курсе на четвертом.
Она всегда хотела знать все.
Но ни одна книга не приготовила ее к жизни. Ни в одной из них не было написано, как смириться с чьей-то смертью или как начать убивать без зазрения совести.
Никто не говорил, как воевать в семнадцать лет с людьми, чей опыт во много раз превосходил твой.
Почему это не было написано в книжках, которые она читала?
Она никогда особенно не понимала людей и детей, что сражались во Второй Мировой войне. Только факты и цифры.
Теперь понимает.
Но сейчас…
Находясь где-то в месте, куда, видимо ее еще не отпускают, она не думает ни о чем.
Гарри разговаривал с Дамблдором на вокзале Кингс-Кросс, а она встретилась с родителями, которые умерли два года назад. Она не смогла. Не смогла защитить их тогда.
И видеть их. Снова чувствовать их прикосновения заставляет ее ломаться. Гарри говорил, что она стала слишком черствой из-за войны. Что уроки со Снейпом, а потом с Малфоем сделали из нее машину для убийств.
Гермиона никогда не сопротивлялась.
Ей незачем больше жить.
…пожалуйста, ты нужна…
Она сидит на крыльце, опустив голову на мускулистое плечо отца, и наблюдает за тем, как солнце медленно приближается к закату.
Там, за небольшими горами, что виднеются за озером, небо начинает приобретать красный оттенок, склоняясь к завершению дня. Ветер лишь слегка колышет кроны деревьев, заставляя макушки пританцовывать под его мелодию.
Гермиона делает новый глубокий вдох, что наполняет легкие кислородом. Воздух здесь оживляет.
Губы неловко строятся в улыбку.
Она давно так не улыбалась. Может сосчитать количество искренних улыбок за последний год на пальцах двух рук. Все.
Где-то, в дальнем уголке ее неустанно работающих мозгов, держится мысль, что она обязана отсюда уйти. Что в ее голове есть информация, которая позволит Ордену наконец победить. Где-то там… Но как же не хочется…
…мы все скучаем, Миона…
— Солнышко, тебе пора, — произносит Уильям смотря на почти зашедшее за гору солнце.
— Мне страшно, — тихо проговаривает Гермиона. — Мне очень страшно.
Она прикусывает нижнюю губу, боясь, что с них вырвется очередной плач. Быстро моргает, стараясь убрать мокроту с глаз.
— Ты нужна им, Гермиона, — ласково произносит Джин Грейнджер, смотря на дочь. — Ты нужна своим друзьям.
— Почти никого из них не осталось.
— Гарри с тобой. Джинни. Даже твой заносчивый хорек, — с усмешкой выдавливает ее мать, и Гермиона не сдерживается от смешка.
Она уже привыкла, что эти трое — единственные кто остались. Самые близкие к ее сердцу, но все равно за его пределами. Просто, потому что так проще. Просто так надо. Потому что жизнь — потом. После того как все это закончится.
Это же должно закончиться?
— Тебя ждет долгая жизнь, Гермиона, — произносит ее отец, и Гермиона делает свою хватку на его руки сильнее. — Насыщенная и прекрасная.
— Откуда ты знаешь?
— Мы все знаем, — отвечает за отца Джин.
Гермиона встает с лестницы медленно. Почти не дыша, делает шаг вперед, отходя от небольшого домика.
Солнце уже почти скрылось за горой, оставляя за собой лишь полоску красного цвета, погружая горную местность и лес во власть темноты. Спокойной и совсем не страшной. Темноты, что обволакивает в свои объятия и наполняет, а не пытается разодрать на маленькие кусочки. Почему-то, здесь темнота, убаюкивающая.
Девушка делает еще два шага вперед. К той полоске света, что ждет ее впереди.
— И запомни, — доносится ей в спину голос отц., — Не жалей мертвых, Гермиона. Жалей живых. Особенно тех, кто живет без любви.
Она нервно сглатывает, когда слезы срываются с ее глаз, и она прикладывает все усилия, чтобы не развернуться и не броситься к отцу в объятия.
Чтобы раствориться…
Чтобы остаться.
— Мы всегда будем рядом, солнышко, — слышит она нежный голос матери и улыбается.
Я знаю, мамочка. Знаю.
— Живи, Гермиона. Ради нас. Ради себя.
Полоска света растворяется, стоит Гермионе сделать еще пару шагов по направлению к озеру. Озера больше нет. Слева не доносятся звуки журчащей воды, что текла по горной реке. Больше ничего.
Лишь темнота.
Живи, Гермиона. Живи.
***</p>
4.07.2002
Боль.
Первое, что она ощущает — боль. Не резкая, но тягучая, та, что сковывает, запутывая в своих веревках и не отпускает. Она не пульсирует, но не дает даже пальцем пошевелить.
Она ноет, заставляя тело сопротивляться и не давая расслабиться.
Она изматывает.
Гермиона пытается разомкнуть глаза, но веки кажутся слишком тяжелыми, чтобы пошевелиться хоть на миллиметр. В горле саднит так, что она едва может сглотнуть вязкую слюну, что скопилась во рту.
Она пытается промычать. Хоть что-то, чтобы подать знак о том, что она жива.
Она ведь жива? Да? Ее спасли?
Наверное…
Гермиона не знает, что произошло после последнего брошенного в нее заклинания. Она не помнит даже сколько дней провела там. Или может часов. Минут? Она не знает.
Понимает только, что достаточно.
Теперь она со своими.
По крайней мере, Гермиона надеется, что с ними.
Девушка пытается заставить свои мышцы работать, хоть капельку, но те не подчиняются словно инородны ее телу. Она устает слишком быстро, когда мрак снова проникает в сознание, унося и давая ей блаженный глоток спокойного сна.
В этот раз, это действительно спасительный сон. В нем нет ни тьмы, ни боли.
***</p>
8.07.2002
Спустя время, она опять просыпается, но вокруг все та же темнота, что скрывает ее за закрытыми веками. Гермиона вновь пытается открыть глаза, но попытка не заканчивается успехом, и она лишь протяжно выдыхает сквозь едва открытые губы.
С ее губ слетает протяжный стон, и она чувствует, как кто-то кладет свою ладонь поверх ее руки. Легко, почти не касаясь. Видимо боясь сделать больнее, чем та боль, что и так проникает в каждую частичку тела.
Она не уходит…
Боль все также распространяется по телу, сжимая в свои оковы, словно надоедливый сорняк на участке. От нее нет спасения. Ничего не помогает.
Зато, это напоминает ей, что она жива.
Гермиона усмехнулась бы с этой мысли, если бы могла.
***</p>
16.07.2002
Когда наконец ей хватает сил открыть глаза, вокруг нее все та же темнота. Но она точно знает, что теперь глаза ее открыты. Чувствует, как воздух остужает засохшие роговицы.
Она не знает сколько времени прошло с момента… с момента всего. Не знает. Не хочет знать.
Ее голова приподнята благодаря пуховой подушке, так что, она может видеть свое тело, когда глаза приспосабливаются к помещению, она понимает, что рядом на тумбочке стоит ночник, от которого падает теплый свет. Его достаточно, чтобы она увидела свою кровать и собственное тело, что наполовину спрятано под покрывалом.
Левая нога полностью торчит, и одеяло местами топорщится там, где его убрали, скатав немного. На ее ноге какое-то черное сооружение, что идет от бедра до самой щиколотки. Гермиона вспоминает, что видела такое однажды в парке, когда гуляла с отцом. Мужчина сидел на скамейке, положив ногу, точно в такой же штуке, на нее, а рядом лежала пара костылей.
Гермиона сглатывает и прикусывает сухую губу, когда звук дробящихся костей разносится внутри ее головы, и она вспоминает ту боль. Резкую. Сильную. Такую, что вышибала насквозь.
Девушка горько усмехается продолжая исследовать свое тело дальше.
Руки лежат по бокам. Они замотаны, почти до самого основания. Тугие повязки сковывают движения, и Гермиона проклинает эти бинты. На пальцах, всех десяти, какие-то непонятные штуки, со стороны похожие на железки. Гермиона пробует пошевелить хоть одним. У нее получается слегка приподнять указательный палец правой руки, но резкая боль, что возникает почти сразу же, заставляет замереть, и сделать глубокий вдох сквозь сомкнутые зубы. Ее глаза непроизвольно расширяются.
Гермиона больше не решается пошевелиться. Будет больнее. Она знает. Девушка пытается забыть это. Уснуть, лишь бы больше не смотреть на собственное тело, понимая, что с ней произошло.
Ее похитили.
Ее пытали.
Спасибо, что не изнасиловали… Мерлин, она действительно благодарит их за это.
Наверное, это один из тех моментов, когда она вновь понимает, что старой Гермионы Грейнджер больше нет. Нет уже давно. Война меняет людей, Гермиона понимает это на собственной шкуре.
А может, кто-нибудь кинет в нее Аваду, и это закончится?
Пожалуйста…
***</p>
18.07.2002
В третий раз ее сознание пробуждается в тот момент, когда Мадам Помфри, почти единственная из ее старых знакомых преподавателей в Хогвартсе кто еще жив, что-то делает с ее руками.
Старушка что-то напевает себе под нос, ласково проводя тряпками по ее левой руке. Чтобы она не делала это охлаждает и как-то успокаивает. Гермиона делает едва заметный вдох и улавливает нотки бадьяна в воздухе.
Поппи выглядит все также. Только, может серых волос у нее стало в разы больше после этих лет, что она видела лишь трупы да разорванные тела. С меньшим к ней больше не ходили. Для мелких царапин, которыми называли переломы и глубокие раны, были сестры Патил, которые за это время успели научится лекарству почти с нуля.
Гермиона улыбается, но чувствует, что улыбка выходит измученной и совсем не такой, как она привыкла. Мышцы лица сопротивляются, и уголок губ дрогает, когда кожа вокруг ближайшего шрама начинает растягиваться, принося неудобства.
Когда Поппи наконец замечает настороженный взгляд карих глаз, Гермионы, женщина замирает. Она пронзительно смотрит своими голубыми глазами, проникая куда-то далеко. Гермиона ловит тот момент, когда ее взгляд наполняется жалостью, и она отскакивает прикрывая рот рукой.
Женщина начинает суетится, видимо, когда осознание доходит до нее. Гермиона лишь наблюдает за ней в диапазоне, что дают ей глаза. Зрачки мечутся следуя за тонкой фигурой в белом фартуке.
Гермиона слышит, как захлопывается за женщиной дверь, ее шумные шаги дальше по коридору.
Гермиона пытается повернуть голову, но не может. Она уже начинает привыкать к тому, что не может абсолютно ничего.
Сейчас, в свете дня, Гермиона наконец может немного разглядеть комнату.
Гриммо, понимает она, когда замечает схожий этому дому интерьер. Темный. Мрачный. Наполненный темным деревом и страхом. Гриммо — один из их базовых домов, что еще целы. Есть еще два, но сейчас Гермиону это не волнует. Кроме этой тройки еще десятки, скрытых для операций и прочего.
Она была почти во всех.
Но Гриммо всегда был ее любимым. Теперь, она слишком хорошо вписывалась в темное убранство бывшего дома Блэков. Еще чуть-чуть и можно было бы подумать, что настоящая хозяйка здесь она. Выдающиеся магические способности, прирожденная окклюменция и легилименция, как потом выяснилось, плюс еще и эти чертовы кудри, которые напоминали одну из Блэк.
С ее ракурса она отлично может видеть конец дубовой кровати, цвет которой совсем немного напоминает черный, большой книжный шкаф, полки которого сейчас забиты непонятными склянками и бутылками, стоит прямо рядом с резным окном, сквозь которое Гермиона видит небо.
На улице, к ее удивлению, хорошая погода. Она смотрит на кристально чистое небо, и ее губы непроизвольно складываются в улыбку. Гермиона даже не хочет представлять, как теперь та выглядит. Она и так редко улыбается.
— Гермиона! — с почти криком в ее комнату врывается Гарри, мать его за ногу, Поттер.
Гарри…
Парень чуть не влетает в ее кровать, падая на колени подле нее и аккуратно беря ее ладонь в свои руки. Ей больно, но она сдерживается от стона, когда замечает слезы на щеках друга.
Пускай он думает, что я в порядке.
— Гарри, — ее голос похож на хрип, и слова еле слышны, но Гарри слышит.
— Тссс, молчи, Гермиона. Тебе нужно молчать, — он смотрит на нее своими изумрудными глазами, что блестят из-за такого количества слез, что скопились в них. — Ты жива, — на выдохе произносит он. — Теперь все будет хорошо.
— Мистер Поттер отойдите от нее, вы делаете ей больно. — Гарри переводит взгляд на ее руку и медленно опускает, шепча тихое «прости». Поппи почти отрывает его от кровати, заставляя встать на ноги.
Мадам Помфри подносит какой-то флакончик к ее рту, и Гермиона послушно выпивает горькую на вкус жидкость.
— Вот так девочка. Пей. Теперь все будет хорошо.
Хорошо…
В ее жизни больше ничего не будет хо-ро-шо.
***</p>
20.07.2002
Она впервые видит свои руки, когда Мадам Помфри приходит их лечить. Женщина медленно убирает грязные бинты, и Гермиона может лицезреть масштаб проблем, которые ее ожидают.
Девушка нервно сглатывает.
Куча шрамов, разных размеров, разбросаны в разнобой на ее руках, перекрывая даже злополучную метку «грязнокровка» от Лейстрендж.
Ее пальцы, хоть и гнутся, но с большой болью и лишь на пару сантиметров. Фиксаторы, которые были на них раньше, Поппи сняла позавчера. С тех пор, Гермиона пыталась ими двигать. Скрипя зубами, сдерживая болевые позывы, что вызывало каждое движение на миллиметр.
Гермиона все еще не может поднимать руки высоко. Ее максимум — десять сантиметров, которых она добилась сегодня ночью, пока острая боль не пронзила ее лопатки.
Они были вывернуты. Точно.
Гермиона уже сбилась со счета, что именно у нее болело. Что именно искалечили ПСы.
Но…
Кажется… все.
Поппи нежно втирает какой-то крем. Он отличается от того, что она наносила раньше. Женщина просит прощения за то, что у нее остались шрамы.
Они не успели.
К тому же, это Сектумсемпра.
К тому же, сейчас война. Запасы и так не резиновые. И половину занимают теперь магловские таблетки и мази, что помогают значительно хуже, но все же — помогают, а это главное.
Женщина также аккуратно заматывает ее руки обратно под тугой слой бинта. Она дает ей очередное зелье, а после дает выпить таблеток. И так каждый раз.
Гермиона находится в полусознательном состоянии, засыпая на несколько часов, чтобы потом проснуться лишь на пару минут.
Женщина ласково проводит по ее волосам, что, как она выяснила, распущены и лежат на подушке, обрамляя ее лицо, пока глаза Гермионы медленно закрываются.
***</p>
21.07.2002
Она просыпается от жуткого ощущения, что на нее кто-то смотрит. Первый страх быстро сменяется спокойствием, к ее удивлению, и она не открывает глаза.
Кто бы это не был, он не навредит ей. Почему-то, Гермиона это точно знает.
Он — Гермиона уверенна, что это мужчина — бережно гладит по ее волосам. В какой-то момент она отчетливо ощущает его дыхание у себя на щеке, а потом…
Он целует ее.
В щеку. Оставляя влажный след на ее щеке.
И уходит. Прикрывая за собой дверь, чтобы никто не услышал.
Гермиона впервые плачет. Горькие слезы смешиваются в одну реку и стекают по бокам, оставляя мокрые следы на ушах и подушке. Она бы хотела стереть эти чертовы слезы, но не может.
Она. Не. Может.
Когда сон находит ее в этот раз, она впервые видит кошмар. Слишком живой и настоящий. Лишь когда она просыпается от него, понимает, что это не сон.
Воспоминание…
Не ее.
Целый день она лежит смотря в окно, за которым идет дождь. Пару раз она даже замечает молнии, что сверкали слишком близко к оконной раме. Звуки грома не пугали, а дарили свободу. Особенно когда в первый приход Поппи Гермиона попросила открыть ее окно, и в комнату забрался пресный запах дождя.
Она почти не общается с Поппи, узнала лишь всю информацию, которой та располагала.
Они все еще проигрывают. В последней миссии был убит Дин Томас, и Гермиона мысленно вычеркнула его из списка Гриффиндорцев ее курса. В итоге их осталось трое.
Война — это сложно, но Гермиона привыкла.
Гарри все также пытается отыскать крестражи. Чертовы крестражи, из-за которых они проиграли ту битву. Чертовы крестражи, которые смог сделать этот змей в том году, когда все началось. Чертовы… Гермиона знает, что это.
Вечером, Поппи дает ей только что приготовленное зелье, которое должно поставить ее на ноги. Гермиона выпивает и закашливается, начиная откашливать сгустки крови и задыхаться.
Хочется ругаться матом. Трехэтажным, как последний пьяница на районе, когда у него отобрали бутылку.