Никогда (1/1)

…И вновь был вечер, и вновь было мерзко у Клема на душе. Деревянная поварешка, бродила по кругу в кипящем медном котле, то и дело зачерпывая и выплескивая в подставляемые глиняные миски густую похлебку из мяса и картофеля. И поварешку, и котел Прыгуны раздобыли два дня назад на одной из брошенных Мигунских ферм?— этого потребовал обозленный Клем, когда несколько воинов, до этого питавшихся лишь обжаренным на открытом огне мясом, наконец захворали животами. Многие Марраны по-прежнему не доверяли вареной пище, утверждая, что кипяток высасывает из еды вкус и силу, но спорить со знахарем, когда у тебя в брюхе словно скребется наружу бешеная кошка, не так-то просто и не слишком охота. Кашеварить поставили Дрюка, предварительно пообещав открутить ему уши, если из котла начнет пропадать гуща. Нельзя сказать, что толстяку это понравилось, но ему вообще ничего в жизни особенно не нравилось. Теперь длинная вереница воинов двигалась мимо постепенно пустеющего котла, рассыпаясь впереди на негромко переговаривающиеся кучки и группки. Клем, уже получивший свою долю, в одиночестве сидел на краю лагеря. Никогда у него не было особенно много друзей. Отбор нового войска начался на следующий же день после написания письма и ссоры с Хартом. То отдельные воины, то целые отряды получали приказ сняться со стоянки и отправляться на площадь перед Фиолетовым дворцом. Харту приказа не приходило. Деятельное участие в отборе принимали не только князь и старейшины, но и те Марраны, которых в последнее время почему-то постоянно переводили из одного стойбища в другое,?— травник, постоянно бродивший между лагерями, натыкался на них то здесь, то там?— но при этом в самом войске этих шатунов не было: за всю неделю, что они были в пути, Клем ни разу не замечал их рожи среди бойцов… что же все-таки задумал князь, змею ему на шею?! Ясно, что ничего хорошего… Торм произнес перед войском речь, когда оно закончило собирать в городе припасы для дальнего похода и в последний раз собралось у дворца. Цветной плащ князя блестел на солнце удивительно ярко. Клем стоял в первых рядах, но не мог разобрать ни слова?— лишь интонацию, торжественную и снисходительную. Здесь, в городе, было совсем иное эхо, нежели в горах: голос Торма метался между домами, отражаясь куда попало, сминая сам себя, превращая слова в бессмысленную мешанину звуков. Кто будет командовать войском, так и осталось неясным?— никому из старейшин отправляться в поход не захотелось. Внятных приказов отдано тоже не было. Казалось, огромная толпа Марранов просто предоставлена сама себе?— иди куда хочешь, твори что пожелаешь, без победы не возвращайся. Кое-как объединившиеся отряды шли без всякого порядка, не обмениваясь вестовыми и лишь на ночь становясь единым лагерем. Старый страх Марранов перед темнотой даже у огня было легче переносить вместе, чем порознь… ?— Слышь, лекарь! —?окликнули его из-за спины. —?Можешь двоих парней посмотреть? ?— Чего у вас там еще? —?буркнул Клем, поднимаясь и отряхивая руки. —?Опять горелого натрескались? Я зря, что ли, позавчера перед вами всю глотку сорвал? ?— Не,?— у позвавшего его Прыгуна был смущенный, даже слегка испуганный вид. —?Кашляют они. Дышать тяжело… Чертыхнувшись, травник пошел вслед за ним к кострам. Мало было отравлений, так теперь еще и это… ?Это? началось два или три месяца назад, еще до низложения Огненного Бога. Непонятная болезнь стала одолевать то одну, то другую семью в разных концах горного хребта: сухой, раздражающий грудь и горло кашель. Сам по себе он было не слишком неприятен, но стоило больному посильнее напрячься, как дыхание у него мигом ссекалось, он начинал задыхаться, становился непригодным для охоты и тяжелого труда, утрачивал способность к прыжкам. Ни Клем, ни другие лекари почти ничего не могли поделать с этой хворью. Единственное, что сумел понять травник?— она не поражала тех, кто успел выстроить себе новые дома из кирпича или дерева: злой дух кашля ютился в шалашах и пещерах. Будь среди них врач из Страны, лежащей за Кругосветными горами, он мог бы объяснить им, что болезнь вызывают частички копоти, скапливающейся под кровом?— ведь в обиталищах Марранов, не пользовавшихся огнем, отсутствовали выходы для дыма?— однако совета и помощи ждать было неоткуда. От кашля не помогали ни примочки, ни горькие травы: некоторую пользу приносило лишь рвотное зелье, но от него тела Прыгунов слабели еще больше. При виде молодых Марранов, угрюмо сгорбившихся у костра, травник понял, что эти двое уже не бойцы. Дыхание у обоих было сиплым и сдавленным, глаза слезились, а на лицах то и дело выступал пот. На него они глядели одновременно с надеждой и боязливой угрозой, словно причиной их болезни был сам Клем. Впрочем, на него часто так смотрели еще дома. ?— Ты и ты, завтра понесете их поклажу,?— ткнул он пальцем в своего провожатого и еще одного воина, что сидел у огня. Те заворчали, но послушно подгребли к себе тяжелые, явно уже не по силам, мешки больных. —?Чистая вода есть? Так и знал, что нету, а еще охотники называетесь. Принесите кто-нибудь с родника, да не в горстях… Ночью ему не спалось. Здесь, на равнине, ночи были слишком теплыми, в шалаше стояла влажная духота, как на болоте. Отбросив потертый плащ из овечьих шкур, служивший ему одеялом, Клем встал и вышел наружу, окунувшись в теплый сумрак. Вокруг стойбища было тихо. Лагерные костры давно потухли, часовые клевали носами на постах. Усевшись возле входа, знахарь скрестил ноги и выискал взглядом среди смутных фиолетовых теней на горизонте темный, изломанный зубец. Дом. Что-то там сейчас делается? Где родная земля, ее ручьи, скалы и луга? Охотничьи угодья племени… семья… Мама… Сестра… Клема с детства называли любимчиком удачи, и не зря. В семье, где он родился, ни прежде, ни после не бросали новорожденных?— даже в конце сезона ветров, в самое голодное время, когда тощает скот, а запасенное мясо заканчивается, когда даже мужчины-охотники рыщут по горам полуголодные, разыскивая пищу для жен, детей и стариков. Родись он в другом клане?— узкогрудый, хилый, недоношенный на добрых двадцать дней?— надо думать, жизнь его была бы гораздо короче и завершилась бы быстрым и непродолжительным полетом вниз со скалы. Но его семья не убивала даже таких никчемных детей, и так будущему травнику повезло в самый первый раз. Второй удачей Клема была доставшаяся при рождении смекалистость. Суровая горская жизнь не дает ни поблажек, ни шансов исправить ошибку?— дважды оступиться на тропе или промедлить с ударом получается редко и мало у кого. Но хотя Клем не мог бегать и прыгать так же быстро и далеко, как его двоюродные братья, в настороженные им ловушки часто попадалась дичь, и мало кто лучше него мог сварить отраву для стрел и копий, способную убить сильного зверя и не повредить тому, кто затем его съест. Со временем ему начали покоряться не только яды, но и лекарства. На Кряже мало чего растет и еще меньше растет полезного людям, поэтому лекарей среди Марранов всегда было немного. Юного знахаря зауважали в семье, братья постепенно привыкли ходить к нему за примочками от синяков, а потом и за советом. А изредка не только братья, но и взрослые мужи, и даже отец с матерью… И только Танжери никогда ни о чем с ним не советовалась. Танжери… С ней одной он всю жизнь попадал впросак?— то к добру, то к худу. Единственная сестра для множества братьев, она росла в роду как маленькая мать. Женщин в горах всегда меньше, чем мужчин: вот объяснил бы кто, почему во многих кланах новорожденных девочек выбрасывают на мороз, не желая кормить ?лишние рты?, а на уже взрослых смотрят как на великую ценность? Обычай прежде разума… Впрочем, Танжери никто не собирался убивать, просто так уж получилось, что в их поколении семья пополнилась почти одними только мальчишками. Она сызмальства знала, что принесет роду богатый выкуп, а в новой семье будет матерью множества детей, почти такой же авторитетной, как сам старейшина. Дочери Марранов рождались либо для скорой смерти, либо для того, чтобы править, и ей еще до рождения улыбнулось счастье. Вероятно, это Клем поделился с ней?— ведь они родились у одной матери. Или она с ним?.. Ловкая, быстроглазая и хитрая, с младых ногтей привыкшая помыкать толпой братьев, сестра верховодила и в играх, и в труде?— когда юные Марраны собирали осколки кремня для стрел или чесали у овец шерсть на новую одежду, над согнутыми спинами то и дело раздавался ее требовательный, властный голос. Переспорить ее не удавалось не только сверстникам, но и многим взрослым. Не получалось это и у юного Клема, впрочем, он не особо и пытался. В те дни он не любил спорить?— просто делал, что велят родители или прочие родичи. Или сестра, пусть даже и младшая… Дольше всего Танжери не могла смириться с его хворями. Ей все время казалось, что брат просто ленится, что нужно лишь поднатужиться сильнее обычного?— и слабость уйдет, а руки и ноги будут слушаться не хуже, чем отца или деда-старейшину. Мало того, своей убежденностью она время от времени ухитрялась заражать и его?— в результате, побегав по крутому откосу с увесистыми камнями в руках, он обычно отлеживался в шалаше с больными ногами и спиной. Сестра злилась, ругала его на чем свет стоит, осыпала ядовитыми шуточками, но в конце концов все-таки поняла, что пытается научить сову охотиться на медведей. Тут нужен был другой подход, и вскоре Танжери его нашла. Она стала таскать его с собой на высокогорные луга, где они собирали растения для домашних нужд. Там, практически на краю неба, где уже нелегко дышится, где даже птицы лишь изредка отваживаются летать, а скот пасут лишь в самую лютую бескормицу, Клему отчего-то становилось хорошо. Ледяной ветер, постоянно колыхавший зеленые макушки лобелий, пробирал его до костей, но он же заставлял чахлую грудь юного Маррана расправляться, а кровь?— быстрее течь по жилам. Сидя рядом, они с Танжери часто смотрели с невероятной высоты на белки гор, сверкающие кромешной белизной, на родное стойбище, на долину и дальше, на предгорья, пестрящие светло- и темно-зелеными заплатами лиственных и хвойных лесов. Возможно, именно из-за этих двух-трехдневных походов?— непростой и небыстрый подъем по узкой тропе, долгий сбор пахучих трав, стылая ночевка без костра, а потом спуск по той же тропе с тяжелым кузовом на плечах?— травник в итоге вырос гораздо сильнее, чем вроде бы обещали обстоятельства рождения и целый букет неизлечимых болячек. Хотя прочие горцы все равно считали его дохляком, семья смогла поручать ему мужскую работу?— следовательно, он был мужчиной. Благодарить за это следовало сестру. Кто ее надоумил?— мать ли, отец, кто-то еще? Или же сама смекнула? Клем не спрашивал. Он вообще гораздо чаще слушал и запоминал, чем задавал вопросы. Сейчас, с высоты прожитых лет, пусть и немногих, Клем-ребенок казался себе-взрослому юным зверьком?— сметливым и хитрым, легко усваивающим новое, но не размышляющим над усвоенным. Так детеныш горной лисицы не задумывается о причинах завалившего нору оползня: он просто роется наружу сквозь него, ибо в данный момент нужно копать, чтобы не умереть. Такими же были и его братья, и многие взрослые?— даже, наверно, родители. Шевелись, а не витай в облаках, если не хочешь спать голодным?— так говорят сами горы. Спорить с ними человеку не с руки. Но почему-то Танжери с детства умела и шевелиться, и размышлять… Где она сейчас? Что с ней? Наверно, дома, уже спит или стоит на страже, охраняя чужой покой от ночных хищников. А может, при свете очага мелет ячмень или месит глину?— она очень легко приняла новшества Джюса, она чуть ли не первой научилась печь лепешки и пользоваться гончарным кругом, хотя надолго в Доме Бога не осталась?— это претило ее деятельной натуре. Или, чем черт не шутит, беседует с матерью, жадно выспрашивая, не договорился ли уже старейшина с главой какого-нибудь клана, не придется ли уже в этом году становиться женой и матерью?— а если придется, то каков он, ее нареченный?.. Клем смотрел на восток, барабаня пальцами по древку копья, лежавшего поперек колен, и мысли у него делались все горше и мрачнее. …Кому и с кем там сейчас договариваться? Всех вождей сманил с собой князь, заворожил их жаждой богатства и новых рабов. Всех вождей?— и почти всех молодых мужчин, которым война и вовсе ничего не сулит. Да и не только мужчин: кое-где и бесшабашные девки, взяв в руки оружие, присоединились к войску Торма… Зачем? Теперь племя осталось без головы, без рук и ног. Что теперь сделает безжалостный Кряж с лишенными отцов дочерьми, брошенными невестами, женами, оставшимися без мужей… одинокими матерями? Многие ли останутся в живых, когда с гор снова спустятся хищные бури? И куда потом вернутся воины?— к остывшим очагам, брошенным домам? Каким законом это оправдать, какой местью? Не получится ли так, что князь, желая возвеличить Марранов, нанесет смертельный удар собственному племени? И думает ли он об этом вообще?— какая ему разница, с какого народа брать долю в добыче и скот? И что, в конце концов, ему-то самому делать? Ему, травнику-заморышу, не то предводителю, не то пленнику бестолкового войска, которое явно послано лишь для того, чтобы без следа сгинуть в чужой земле, будь она неладна… Злость и страх. Как поступить, чтобы не совершить роковой ошибки? Клем ощущал себя натянутой до предела тетивой лука, из которого кто-то целится тяжелой и толстой стрелой. Одно резкое движение, верное или неверное?— и стрела полетит… куда? И не порвется ли тетива при выстреле? Лишь одно понятно сразу?— того, кто целится, это нимало не заботит. Он ненадолго склонил голову, затем посмотрел вокруг. Уже начинало светать. У вчерашнего кострища хмурый и сонный кашевар возился над кучкой хвороста. В предрассветной тишине звук трения дерева о дерево звучал до странности ясно. В этот день войско должно было наконец достичь земель Зеленого Племени. ?— Идем черт-те куда черт-те зачем,?— невнятно проворчали в ближайшем шалаше будто в ответ на его мысли. —?Тьфу, комарье проклятое, в самое горло лезет… Клем опять взглянул в небо. Светло-серые облака посмотрели на него в ответ глазами юной горянки. ?Я сделаю это,?— подумал он. —?Прости.?