Часть 9. Исповедь неполноценного человека (1/2)

«Понять, почему решаешься на тот или иной поступок, не всегда возможно. Порой обстоятельства просто подбрасывают в твою жизнь неуравновешенного рыжего придурка и диктуют: “Теперь ты работаешь с ним”. И сколько бы ты ни злился, ни упирался, рано или поздно придётся смириться с фактом: теперь этот недоумок — часть твоей паршивой жизни.

Чуя-чи, неужели прошло семь лет, с тех пор как ты средь бела дня повалил меня на землю и, ткнув носком ботинка в грудь, рявкнул: “Ты — портовая шавка? Я вас не перевариваю”. Прошло совсем немного времени, и твои слова сменились другими: “Да известно ли тебе, что я — исполнитель Портовой Мафии?” В целом ты должен согласиться, коротышка: судьба непредсказуема.

Не бойся, я пишу подобное не с целью задеть тебя за живое. Может быть, впервые за долгие годы я не стремлюсь тебя задеть. Хочу лишь указать на сходства между нами, ведь ни я, ни ты не знали, в какую сторону свернёт дорога, по которой мы шли рука об руку. Ты тоже не можешь сказать точно, что нас с тобой связывает? “Я, в конце концов, твой бывший напарник”, — выдал однажды ты. “Напарники” — нейтральное обозначение наших непростых отношений.

И опять-таки не подумай, что я издеваюсь. Но как мне объяснить иначе, что я люблю это, Чуя? Люблю доводить тебя до истерики, люблю наблюдать за твоим праведным гневом, готовым обрушиться на весь мир, люблю, когда ты не в состоянии скрыть ненависти, если я шучу про твой рост. Может быть, я даже люблю тебя самого, слизняк, какую-то маленькую частичку твоей озлобленной души, находящую отклик в моей собственной. И может быть, она куда темнее, чем твоя; ты не предавал. Тебя предавали, да, но ты — никогда.

Нам случалось говорить об уходе из Мафии, и в твоих глазах я каждый раз читал невысказанный прямой вопрос: “Почему, Дазай?” А я ни разу не ответил. Не упущу возможности подразнить тебя: помню, ты напился в баре и, позвонив мне, разорался в трубку: “Я убью тебя, чёртов суицидник! Что у вас за дела с Мори? Почему он упомянул сегодня, будто было бы неплохо, вернись ты к нам? ЭТО ТИПА НАМЁК, ЧТО ТЕКУЩАЯ ПЯТЁРКА НЕ СПРАВЛЯЕТСЯ?!” Ну да, ну да, красней и отнекивайся, что не помнишь, — я записал весь разговор.

Ладно, хватит лирических отступлений: я ушёл из Мафии, Чуя, потому, что оставаться там дальше было нельзя. Я давно потерял семью, лучшего друга, надежду, что завтра будет лучше, и веру в людей. Хотя, признаться, когда мы вдвоём выходили на поле боя против всей Вселенной, мне казалось, что коли я во что-то и верю на свете, то верю в “Двойной чёрный”. Однако стоило врагу найти смерть на встрече с нами, как я стягивал у тебя с головы шляпу и пародировал использование “Смутной печали”, на что ты, обессиленный, ворчал: “Не переношу тебя, скумбрия суицидальная. Будь моя воля — придушил бы!” Я тогда задавался вопросом: а как бы ты в действительности отреагировал на мою смерть? Ежедневно мы выступали единой командой и твердили, что не переносим друг друга, а сейчас я, неполноценный человек, трачу драгоценные минуты, чтобы сказать тебе:

Понять, почему решаешься на тот или иной поступок, не всегда возможно, но я всё-таки попытался. И тому есть причина».

***</p>

У витрины магазина Чуя рассматривал изящное чёрное пальто. Погода становилась всё капризнее, ветер — холоднее, расхаживать по улицам без тёплых вещей было уже некомфортно. А пальто выглядело шикарно и имело только один-единственный недостаток: Чуя рисковал в нём утонуть. Удручающее обстоятельство выводило его из себя — ну кто шьёт такую громадную одежду? «В талии будет сидеть просто идеально, — с завистью размышлял он, — но слишком длинное. Дазаю бы подошло, ну, или людям более...» Тут ему ударила в лицо краска: конечно, людям более высоким.

— Прошу прощения, я бы не советовала вам приобретать конкретно эту модель, — тактично намекнула продавщица на кассе, проследившая за примеркой, но покупатель пропустил её замечание мимо ушей.

Спотыкаясь и путаясь в рукавах до пола, Чуя неспешно двигался в неизвестном направлении. В «Люпине» в дневные часы народу немного — и поболтать-то не с кем. Пить в одиночку не хотелось: без того ходят слухи о его пристрастии к алкоголю, ещё чего доброго, подчинённые уважать перестанут. Он ведь не был пьяницей, всего-то испытывал непреодолимую тягу к дорогому вину. Терпеливо пройдя вывеску бара и прочитав её с ноющей болью в душе (а не пил он ни капли больше недели), исполнитель Мафии тяжело вздохнул. Апатия поглотила его настолько, что Чуя потерялся в мыслях и врезался в случайного прохожего.

— Следи за дорогой, — пробубнел он, привычно выставляя себя оскорблённым и по-прежнему глядя перед собой вдаль.

— Накахара Чуя-кун! — весело прокричали ему в спину. — Ты совершенно не меняешься!

Неподъёмная гора, которая не чувствовалась ранее, ощутимо спала с плеч. Чуя с трепетом обернулся, зная, что это не сон. Это же Дазай, чёрт его возьми.

***</p>

— Не сомневался, что ты поведёшься на банальный фокус, — рассказывал Дазай за столиком «Люпина» с бокалом вина в подрагивающих не то от эмоций, не то от лёгкого опьянения пальцах. — Но никак не предполагал, что на него поведётся Фёдор Достоевский! План-то на скорую руку, если честно.

— Я похоронил тебя неделю назад, проклятая рыбина. Молчи, — Чуя демонстративно прикрыл уши ладонями, хотя его приятель прекрасно знал, что он внимает каждой фразе.

— Кто-кто? Мне начать составлять список прозвищ?

— Чья бы корова мычала!

— Ты не хоронил меня, не ври самому себе. Ты не мог не надеяться, что я жив.

— Делать мне нечего, кроме как надеяться на тебя! Задаваться ты стал, давненько по башке не получал? Что было после того, как ты меня вытолкнул из здания?

— Разумеется, стянул с себя бомбу, отбросил подальше и укрылся за каменной дверью.

— Да неужто? Не видел я там никакой каменной двери!

— Достоевский почему-то не учёл, что я изучил все возможные штабы Крыс. План строения был мне знаком, когда-то в этом здании находилась нелегальная ночлежка Мафии. Не напрягай память — тебя тогда и на свете, небось, не было.

— Да ты старше-то на жалкий месяц с хвостиком!