part 29. (2/2)

— А в противном случае?

— Чип отключится. И он умрёт, — Масленников складывает руки на груди, на какое-то мгновение беззаботно улыбается собеседнику, а затем снова наклоняется над компьютером.

Эмиль молча стоит рядом. Он знает, Дима — учёный. А учёных в истории никогда особо не волновали такие мелочи, как человеческие жизни. Они мыслят глобально — масштабами Вселенной. Что важнее для человечества: сохранить кому-то жизнь или провести испытание? Долой человека! Без жалости и сожаления!

Он переводит взгляд на фотографию. Молодой человек на ней беззаботно улыбается в камеру. Его зелёные глаза смотрят проницательно и грустно, а светлые волосы зачёсаны назад. Он видит это лицо каждый день, но не так долго, чтобы успеть как-то привязаться. Но ему до такой поглощенности Масленникова далеко, пока ещё он думает о таких бесполезных вещах в его работе, как гуманность и доброта.

— Чего стоишь? Помогать будешь?

— Д-да, конечно, — рассеянно кивает и отрывается от такого знакомого незнакомца.

***</p>

Антон открывает глаза.

Осознаёт, что его голова лежит на коленях Арсения. Мужчина гладит его волосы и смотрит куда-то вперёд. Голова болит, а сердце гулко и быстро барабанит в грудной клетке. Но всё это не важно, потому что он знает одно — он смог изменить будущее. И это сейчас вселяет в него надежду. Ему не хочется подавать признаки жизни, потому что на арсеньевских коленях так хорошо и спокойно, что хочется лежать так неподвижно.

— Очнулся? — мужчина опускает взгляд и улыбается.

А Шастун не спешит вставать. Имеет право. В обморок как-никак упал. Но, конечно же, он совсем не знает, что в такие моменты граничит между жизнью и смертью, пока что, к счастью, выигрывая.

— Долго я так?

— Минут двадцать. Я вызвал врача, тебя осмотрели, сказали, что жизни ничего не угрожает и нужно просто положить тебя в безопасное место.

— Ты — безопасное место?

— Получается, что да. У тебя так медленно билось сердце. Я испугался, что могу потерять тебя.

Антон встаёт и заглядывает в голубые глаза. Что-то точно в нём изменилось. Арсений совсем другой. Как будто какая-то деталь сменилась другой, и механизм заработал совсем по иному. И как будто наконец-то можно выдохнуть. И как будто наконец-то можно улыбнуться.

«Это снова закончилось. Я снова победил их ради тебя, Арсений. Нет. Мы победили. И сегодня ты снова будешь жить. Это так волшебно и так ценно. Мне не нужно больше ничего.»

Какая любовь самая драгоценная? Может быть, та, когда ты каждый день совершаешь подвиги ради любимого человека, но никогда не сможешь ему в этом признаться. И это совсем не важно — признание. Важнее то, что всё в порядке. И Антон очень и очень счастлив, что всё в порядке.

— Как ты? Какие новости?

— Ты только пришёл в себя, а уже интересуешься мной, — грустно улыбается Арсений.

Он хлопает по плечу ладонью, и Антон послушно кладёт кудрявую голову, закрывает глаза. Слышит тихие звуки из коридора отеля, чей-то смех на улице и очень отдалённый шум волн моря, которое бушует совсем неподалёку от них.

— Я переживаю за Кьяру.

— Думаю, всё будет в порядке. Алёну могли выписать, в принципе, очень давно. Это её отец настаивал на её лечении. Но не думаю, что у него что-то получится. Он депутат Московской думы, я переживаю только за это.

Шастун удобнее устраивается на плече Попова, а тот только косит взгляд на его лохматую макушку и улыбается сам себе. И совсем не ясно, кому важнее эти моменты: Арсению, чтобы получить поддержку, или Антону, чтобы насладиться этой близостью и узнать архитектора получше.

— Всё будет хорошо, правда. Я буду рядом, если захочешь.

— Захочу.

Арсений больше не говорит ни слова. Он тоже закрывает глаза и сосредотачивается на своих ощущениях. Он ощущает щёку Антона на своём плече, слышит его размеренное дыхание и вдыхает запах его шампуня. По рукам растекается приятное и расслабляющее чувство, которое клонит в сон и позволяет ему потерять бдительность.

Он наконец-то может отпустить ситуацию. Он всю жизнь держит всё под контролем, справляется сам и решает всё до мелочей. И вот сейчас, так удивительно, он встречает человека, который может быть сильнее него. Человека, которого не нужно оберегать и защищать, если только сам не захочешь, он сам постоит за вас двоих и обязательно выиграет. Уголки губ мужчины по привычке опускаются вниз. Он не любит думать о том, сколько потерял.

Но рядом с Антоном осознаёт, что не потерял ни разу, только приобрёл. Антон спокойно улыбается, смотрит своими изумрудными глазами, ухмыляется, самоуверенно складывает руки на груди. Он такой живой и такой яркий, что даже солнечные очки не помогают. Арсений рассмотрел его в гневе, в грусти, в максимальной сосредоточенности и... в любви. И во всех своих проявлениях он сияет.

Он очень особенный.

Снова поворачивается к писателю. Пшеничные пряди съехали на прикрытые веки, губы тихонько причмокивают, а дыхание спокойное. Уснул.

Он, осторожно придерживая голову Антона, укладывает его на кровать. Одним движением руки стягивает лежащий на кресле плед и накрывает им мужчину. Несколько минут стоит над ним, рассматривая спящего и над чем-то размышляя. Затем выходит из комнаты.

***</p>

Кьяра откладывает книгу и задумчиво хмурится. Затем тянется за кружкой, стоящей на столике рядом, делает несколько таких же задумчивых глотков горячего чая, как и она сама. Взгляд блуждает по комнате, затем снова останавливается на обложке произведения, которое она только что дочитала.

Если сначала то, что один герой — голубоглазый брюнет, а другой — зеленоглазый шатен, ей понравилось, то потом это сочетание людей в книге стало ей резать взор, явно кого-то напоминая. Возможно, она ещё верит в сказки. Но если только совсем чуть-чуть. Склоняет голову, смотрит на плакат с Антоном Шастуном, что висит на стене в её комнате. Очень даже зеленоглазый и очень даже шатен. Рядом висит её фото с папой. У них с отцом у обоих яркие голубые глаза и тёмные густые волосы.

Кьяра щурится, пристальнее разглядывая образы перед собой. Она даже не ленится и разыскивает свой альбом с коллажами вырезок чужих рисунков по различным книгам. Пальцами скользит по нарисованным изображениями, а мозг лихорадочно работает, словно пытаясь как-то оправдать, найти какое-то другое объяснение тому, что так и приходит на ум после сравнения увиденного.

Захлопывает книгу и переворачивает её, теперь рассматривая то, что напечатано на задней стороне обложки. Папа с Антоном познакомились где-то пять месяцев назад, а книга... Книга была написана раньше, до этих событий. Но почему же она читает её не как читатель, а как будто как... участник этих событий? Почему ей так знакомы некоторые реплики, ситуации и герои... Она как будто их знает. Точно знает.

Девочка берёт в руки телефон, несколько мгновений вертит его в пальцах, а затем всё-таки решается набрать знакомый номер.

Кьяре двенадцать лет. И слишком часто она не по годам умна.

***</p>

Антону точно везёт. К тому моменту, как пальцы ребёнка в другой стране касаются экрана, его телефон уже переведён в авиарежим, так что тяжелые вопросы переносятся на неопределённый срок.

Арсений сидит рядом, на глазах маска для сна, а его кресло откинуто назад. Они и вправду проделали колоссальную работу. И каждый раз писатель удивлялся, как же ему комфортно работать с Поповым. Он никуда не торопился, но четко и грамотно планировал рабочий день. Не прогибался под чужое мнение, но всегда с готовностью собирал обратную связь. Не позволял себе фамильярностей с сотрудниками, но всегда был безукоризненно вежлив и лоялен.

И Антону даже первое время казалось, что он в этом проекте просто бесполезен и ненужен, но в итоге у них получилась вполне себе продуктивная работа. Он узнал, как рисуются дизайнерские проекты на графических планшетах. Молодые парни, которые приехали к ним в ресторан, жадно выхватывали любое слово Шастуна, отражая каждое его замечание на плане. Как потом оказалось, ребята — недавние выпускники университетов, опыта у них немного, так что Попов и Шастун стали для них в каком-то смысле наставниками. Разумеется, потом проекты будут досконально проверяться супервизорами, но в любом случае, это выходит в конечном итоге дешевле, так что здесь Воля сделал ход конём. Ребята и вправду очень талантливы. Антон даже поймал себя на мысли, что очень хотел бы увидеть конечный результат.

Самолёт уже плавно летит. А Шастуну совсем не страшно. Архитектор дремлет слева от него, так что полёт будет достаточно скучным. Губы мужчины сжаты, брови чуть нахмурены, будто ему снится тревожный сон. Руки с бегущими по ним выпуклыми венами покоятся на подлокотниках кресла. И Антон не может оторвать от них взгляда. Пальцы длинные и изящные, и иногда писатель представляет, как они сжимают его пальцы. Не где-то там, в кабинете или в номере отеля. А просто так. Они могли бы идти по улице и держаться на руки. Эта фантазия такая смешная и неожиданная для него, что щеки Антона моментально краснеют.

Но он не привык сдаваться. Чувствует же, как броня Арсения начинает сдавать позиции, он точно сдаётся. Поэтому Шастун думает, что вполне имеет право попробовать сделать это снова. Протягивает руку, мягко просовывает свои пальцы под ладонь брюнета и сжимает его пальцы своими.

Но по-настоящему он ощущает счастье тогда, когда чужие пальцы сжимают его пальцы в ответ.

***</p>

— Кажется, всё, — Дима устало выдыхает. Обводит взглядом блестящую от чистоты квартиру. Через полчаса к ним приедет мастер для смены замков, а днём прилетят Шастун с Поповым.

— Я чувствую себя какой-то домработницей, — недовольно бурчит Серёжа и швыряет грязную тряпку на пол. — И даже не буду поднимать, не заставляй.

— Прости, что впутал тебя во всё это. Когда-нибудь я смогу тебе рассказать подробнее, но не сейчас, правда.

— Как скажешь.

Матвиенко устало плюхается на диван и закрывает лицо ладонями. Он и вправду устал. Бзики Димы его не особо раздражают, в целом, он рад ему помочь, провести вместе время и поболтать. Но скрывать тяжело: это бы хотелось сделать совсем в другом месте.

— Злишься? — Дима присаживается на корточки напротив Сергея и, дождавшись внимания его карих глаз, виновато улыбается.

— Нет, не злюсь. Ты же знаешь, я не любитель всего этого... — он разводит руками и оглядывается. — Я тряпку-то последний раз в руках держал лет двадцать назад.

— И кто же за тебя убирался? — интересуется мужчина, и виноватая улыбка сменяется игривой. Его пальцы, касающиеся колен Матвиенко, мягко ползут выше, по внутренней стороне бедра, поглаживая кожу через ткань серых спортивных штанов.

— По-разному, — невозмутимо пожимает плечами. — В основном, просто кого-то припахивал: в общежитии в нашей комнате убирались все, кроме меня, в отношениях... я предпочитал тоже заниматься другим... Что ты делаешь?

— Тебя слушаю. Что же ещё?

Серёжа опускает взгляд на руки своего мужчины, которые наглаживают и массажируют его ляжки. Улыбается и кладёт ладонь на коротко стриженную макушку. Серьёзный и такой властный Дима в роли того, кто снизу, если честно, ему очень даже импонирует. В этом есть какой-то особый шарм.

Близость Позова и его волшебные пальцы точно играют какую-то свою роль, так что Серёжа ощущает, как сладкое предвкушение внизу живота начинает волновать его сильнее. Облизывает пересохшие губы и не может оторваться от любимого человека.

— Может быть, ты чего-то хочешь?

— Здесь? — тёмные брови удивленно приподнимаются.

— Почему нет? Считаю, мы неплохо прибрались здесь, так что можем себе позволить.

Дима не останавливается в своих ласках, но в глубине души — он в ужасе. Они находятся в квартире Антона, совсем скоро приедет мастер для смены замков, а Матвиенко тут его засыпает грязными намёками. Но с другой стороны, его другу совсем незачем об этом знать, правильно? Он усмехается. Это и вправду заводит.

Встаёт с колен, руками опирается о диван, а губы тянутся к родным губам. Они целуются. Этот поцелуй такой же, как и всегда, но в груди у Димы растекается приятное тепло от касаний Серёжи. Тот обнимает его за талию и усаживает себе на колени. Пальцы блуждают под рубашкой — наглаживают спину, рисуя невообразимые узоры, а он чувствует, как сладко и горячо внизу у архитектора. Ёрзает на коленях, отрывается от него, влажными мажущими поцелуями целует небритое лицо, затем, пальцами приподнимая его голову, опускается к шее, не пропуская ни сантиметр, наслаждаясь хриплым дыханием любовника, вдыхая его запах и носом продолжая исследовать его всего.

Это случается всё само: вот уже Серёжа второпях снимает футболку и стягивает с себя штаны, затем, дрожащими пальцами, помогает Диме расстегнуть рубашку, в которой, ну как назло, просто миллион пуговиц. Он швыряет одежду на пол, снова сажает его к себе на колени, прижимая с такой силой, что невозможно не почувствовать и... не увидеть его желание. Они снова целуются, оставшись в одном нижнем белье.

— Хочешь, я могу..?

— Да. Очень хочу, — Сергей прижимается зацелованными губами к уху Димы и кончиком языка касается его шеи. — Я очень хочу тебя.

Эти слова — распаляющий огонь, который опускает рычаг, что никак не мог опуститься и наконец-то позволить эту провокационную шалость. Позов не слышит больше ничего, он сглатывает накопившуюся слюну, соскальзывает вниз, помогает мужчине раздеться окончательно. Возбужденный член предстаёт перед его глазами, а он просто не может сдерживать себя. Языком лижет набухшую и налитую кровью головку, ласкает уздечку, а сам чутко наблюдает за тем, как меняется выражение лица Сергея. Тот закусывает губу, съезжает чуть ниже, чтобы ему было удобнее. Ладонь ложится на его шею, словно подталкивая ближе.

И Дима, который привык управлять, а не подчиняться, слушается. Вбирает в себя глубже, сначала губами посасывает лишь головку, а затем, подталкиваемый ладонью Матвиенко, что упирается в его затылок, расслабляет горло, позволяя Серёже войти в него настолько, насколько это возможно. Он двигается уверенно, сам задавая темп, что мужчина снизу только втягивает щёки, языком проводя от основания члена до самого верха. Слюна смачивает орган, а сам Дима чувствует, что в боксерах стало теснее. Рука ныряет под резинку, касается твёрдого члена и несколько раз совершает поступательные движения, обостряя ощущения до предела.

Он продолжает двигаться, смыкая губы то чуть сильнее, то ослабляя хватку, с каким-то животным наслаждением слыша, как прерывисто и сипло стонет его мужчина, реагируя на каждую смену тональности. Правой рукой ласкает себя, левой касается мошонки Матвиенко. Мягко массирует её, затем отстраняется, языком гладит нежную кожу, губами собирая остатки своих слюней и чужой смазки. Чувствует, как сам уже подходит к финишу, замедляется и сосредотачивается только на члене Серёжи: посасывает головку, затем берёт глубже, расслабляя стенки горла и позволяет ему толкаться сначала в одну щёку, затем в другую, ощущая, как приятно растягивается кожа.

Они приходят к финишу вместе. Серёжа изливается в рот Диме, цепляясь пальцами за его шею, будто пытаясь удержаться. Он громко стонет, абсолютно не беспокоясь о том, что их могут услышать, и это сводит Диму с ума. Он ласкает себя чисто механически, опьянено погружаясь в то, что слышит и чувствует; всё его тело содрогается от оргазма. Сперма течёт по его подбородку и щекам, а его собственная — пачкает ткань трусов. Он весь испачканный, использованный, но такой счастливый.

***</p>

— У меня были какие-то мои шмотки у Антона, — отвечает на немой вопрос Серёжи. — Я в душ и спущусь.

— Договорились. Люблю тебя.

— А я люблю тебя, — и мужчина первый целует его липкие губы — без всякой брезгливости и отвращения.

— Я потрахался в квартире своего лучшего друга.

— Поздравляю тебя, — Матвиенко ловит его ладонь и пожимает её. Подмигивает, а затем выходит за дверь, плотно её прикрывая.

И Дима почему-то уж очень надеется, что это не приснится Антону во сне.