part 15. (1/2)

— Уснула?

— Уснула, — Арсений осторожно выходит из спальни дочери и прикрывает дверь. — Спасибо за подарки, Оль. Она была очень счастлива.

— Не за что. Ты же знаешь, Арсений, подарки — самое простое, что можно подарить детям. Откупиться проще всего. Вот что не купишь ни за какие деньги — так это восхищение и любовь ребёнка, — девушка сидит за столом в кухне и мешает трубочкой смузи.

Мужчина садится рядом и задумчиво следит за движением пальцев Ольги. Несмотря на свою беспечность, она иногда говорит умные вещи и бывает даже милой. И сейчас его мысли снова возвращаются к Антону. Горящие глаза Кьяры, её преданный и восхищенный взгляд — вот о чём она говорит. Даже на него дочь никогда так не смотрела. У неё с Антоном как будто с самого начала образовалась особая связь. И что бы там он себе ни думал, парень всегда был по-отечески внимателен и заботлив по отношению к ней. Из-за осознания этого ему становится противно от самого себя.

Впервые за долгое время он ощущает, что мог ошибиться. Он старается относиться к людям хорошо, но этот факт его всегда отталкивает. Серёжу он слишком любит, чтобы отвернуться от него, только поэтому и терпит. Друг ценен для него и как партнёр, и как талантливый дизайнер, и как просто близкий человек. Серёжа — тот человек, который всегда молча будет рядом, даже если ты не прав. Поэтому Попов старается быть таким же хорошим другом для него.

Но почему же его так сильно взбесил Антон Шастун?

Мужчине удалось так близко подобраться к нему, что это пугало и настораживало. Арсений не такой уж и большой специалист в людях, но вряд ли Шастун делал это для каких-то целей, что отталкивало ещё сильнее. Такой кудрявый, нескладный, высокий, со своими бренчащими кольцами, всегда внимательный и спокойный — он был просто создан для роли психотерапевта в его жизни.

Рядом с ним у Арсения развязывался язык. Он как будто разговаривал со своим отражением — так хорошо читал его эмоции и чувства Антон. Брюнет кладёт руку на своё бедро и вдруг так ясно и отчётливо чувствует ладонь Антона, которой тот касался его не раз. Густая стая мурашек пробегает по его пояснице, ему становится н е п р и я т н о.

Он не особенно любит чужие прикосновения, но почему же помнит каждый раз, когда этот писатель оказывался к нему слишком близко? Его кожа б у к в а л ь н о хранит на себе отпечатки Шастуна. Это не может не пугать! Это сводит его с ума! И ему хочется оказаться от него как можно дальше. Вот и всё.

— Ты поедешь домой или останешься? У нас есть свободная комната, — стремится занять свой разум чем-то или кем-то ещё, кроме этого Антона Шастуна.

— Да, ехать сейчас совсем поздно, — соглашается девушка. — Я вообще рано ложусь спать. Но сначала, — она пододвигается к Попову, — расскажи мне, что это за красивый мальчик, с которым ты поссорился в офисе? Он выглядел таким злым, но так мило пожелал мне хорошего дня. Душка просто, — она жеманно обхватывает накрашенными губами трубочку и, не сводя глаз с мужчины, пьёт смузи.

Красивый? Он красивый?

Да, в нём что-то такое есть. Эти кудряшки и яркие зелёные глаза, которые всегда смотрят в душу: так грустно и внимательно. Но его это не интересует. Он об этом не думает.

— Тебе ничего не светит, — бурчит в ответ Арсений. — Он гей.

— Тогда всё понятно, — Оля улыбается и выпрямляется. — Подай-ка мне сумочку, — брюнет повинуется. Она достаёт из сумочки тюбик с кремом, выдавливает прозрачную жидкость себе на ладонь и мягко распределяет по коже рук, плавно массируя её. — Наш Арсений вышел из себя по причине того, что какой-то мальчик любит мальчиков.

— Мы обязательно должны обсуждать это?

— Кьяра мне все уши прожужжала про этого Антона, — возражает девушка. — Не ты ли, случайно, приложил руку к тому, что они перестали общаться?

— Что ты хочешь от меня, Оль? — устало поднимает глаза на неё. — Ну не переношу я эту гомосятину, что мне теперь делать? Ещё моя дочь начитается всякого…

— Ты не переносишь. Это важный момент, — она встаёт из-за стола и потягивается. — Дорогой, научись уже не проецировать свои комплексы и травмы на других людях.

— Что, прости?

— Одолжишь мне свою одежду? Нужно переодеться и как-то смыть макияж…

— Твои какие-то вещи остались у нас. Посмотри в шкафу.

Она проходит мимо него в гостиную, а Арсений роняет лицо в ладони и снова горбится. Как когда-то десять лет назад.

* * *</p>

Маленький мальчик сидит на корточках в кустах, он наблюдает за тем, как купаются под душем ребята, его одногруппники.

Он ходит в детский садик недалеко от дома. В летнее и тёплое время воспитатели купают малышню прямо в летнем душе, который расположен на улице, за площадкой. Мальчики отдельно, девочки отдельно. Ребятня визжит от удовольствия, брызгается прохладной водой и хохочет.

Мальчик сидит, затаившись, наблюдает за всем этим зрелищем. Он сбежал с купания, это мероприятие всегда смущало его, он предпочитал появляться к самому концу и мыться в одиночестве. Нянечка бурчала на него, но в целом относилась с пониманием и даже особо не искала в момент общего сбора, знала, что он всё равно не придёт. Затаится в кустах и будет ждать своего часа.

— А ты чего тут прячешься? — его окликает невысокая девочка со светлыми кудряшками. Она изо всех машет ему руками, привлекая внимание, а он старательно игнорирует её. Надеется, что она покричит и отстанет. — Что здесь такого интересного? — но малышка оказывается настойчивее, чем он предполагает. Она залезает к нему в кусты и выглядывает вместе с ним из травы. — Ого! — смущается и отпрыгивает прочь. — За мальчиками подсматриваешь? Поня-я-ятно! — вылезает и упрыгивает на одной ножке в сторону здания детского сада.

Он недовольно вздыхает и вылезает за ней следом. Ему пока пять лет, но он точно знает, что теперь это место больше небезопасно, поэтому тут нельзя находиться. Медленно бредёт в сторону раздевалок, чтобы переодеться и пойти купаться в гордом одиночестве.

* * *</p>

Вечер. Он спешит скорее одеться, чтобы поехать с папой домой. Обычно его забирает мама, но сегодня… сегодня за ним заехал папа. Что может быть лучше для пятилетнего ребёнка, чем прокатиться в отцовской машине?

— Папа! Папа! — бросается в объятия отца.

— А ну-ка давай! Собирайся быстро, — мужчина треплет парня по голове и улыбается.

Он слушается, бежит к своему шкафчику, чтобы убрать туда сменную обувь и взять свою курточку. Навстречу ему выбегает так самая девчонка, которая сидела с ним в кустах.

— Пока, мальчик подглядывающий за мальчиками! — она смеётся ему в лицо.

— Что это значит? — отец стоит рядом, сверлит его взглядом, но он лишь вжимает голову в плечи. — Почему молчишь?!

— Он в кустах подглядывал за мальчиками, которые купались! — выпаливает она, снова хихикает и убегает. Кажется, эта девочка из другой группы, потому что он раньше никогда не видел её.

— Это правда? Отвечай! — только растерянно кивает в ответ, даже не зная, можно ли в такой ситуации оправдываться. А, главное, как?

Отец хватает его за руку, тащит за собой в автомобиль. А он лишь глотает слёзы, которые уже снова и снова льются по испуганному лицу, старается оставить этот факт незаметным для всех.

А дома… дома хуже. Дома намного хуже. Отец запирается вместе с ним в их с мамой спальне, свет в которой зловеще приглушён. А ведь он так боится темноты. Особенно именно этой темноты, в которой точно не кроется ничего хорошего.

Главное правило: не кричать. И ещё, желательно, не плакать. Так есть возможность ускорить логическую развязку мероприятия. Он должен держаться.

Из губ раздаётся приглушённый стон, когда пряжка ремня в первый раз касается обнажённой и нежной кожи. Он вздрагивает, но старается изо всех сил не издать ни звука, кусая костяшки пальцев зубами до крови. Дальше уже проще. И не так больно.

Слизывает слёзы, снова и снова вздрагивает от хлёстких и буквально обжигающих ударов. Отец всегда бьёт его молча, сосредоточенно, будто пытается донести своими действиями какую-то глубокую мысль, которую сын не в состоянии понять в устной форме.

Эта не та боль, какая бывает от разбитой коленки. Эта другая боль. Она въедается в маленькое детское сердце, пожирая его изнутри, разрушая самое ценное и важное — веру в людей. Веру в любовь, веру в то, что в этом мире ему будет хорошо и прекрасно.

С каждым новым ударом его слёзы высыхают одна за другой, он лишь сильнее сцепляет зубы, заменяя одну боль на другую, потому что раны, нанесённые любимым человеком, всегда больнее любых других. Особенных для маленького формирующегося человечка.

— Серёжа! Серёжа! Вы где? Серёжа! Арсений! — мамин крик нарушает эту мертвецкую тишину, прерываемую только звуками ударов.

— Мы идём, дорогая! — откликается отец. В его голосе лишь невозмутимость. — Надеюсь, небольшая порка пошла тебе на пользу, чтобы выбить из себя всю гомосятину. Потом ещё спасибо скажешь. Ещё раз узнаю — убью. Надевай штаны, что стоишь?!

Выходит из комнаты, а Арсений, по лицу которого снова текут слёзы, одна за другой, поспешно натягивает штаны, ощущая себя полнейшим ничтожеством.

Он уничтожен, унижен и просто растерзан.

Медленно сползает на пол, утыкается зарёванным лицом в ковёр и содрогается от рыданий. Боль отступает на второй план, болит лишь маленькое детское разбитое сердечко, которое уже вряд ли кто-то сможет склеить.

А ведь он даже не знает, что такое «гомосятина».

* * *</p>

Антон просыпается в ужасе.

Просыпается и буквально подскакивает на кровати. Зажимает рот ладонью, чтобы не закричать от увиденного и не разбудить спящего рядом Диму.

Он до последнего не мог понять, что же именно происходит и какое он имеет к этому отношение. Всё внутри него сжимается снова и снова, становится так невероятно мучительно тоскливо и печально. Ведь он буквально своими глазами видел, как здоровый мужик избивает ремнём пятилетнего щуплого мальчика. Он знал. Знал, что это всего лишь сон. Но почему всё внутри так дрожит от ужаса?

Ему вдруг так захотелось обнять того маленького Арсения. Обнять его, сказать, что он не сделал ничего плохого, что он не виноват, что он просто маленький мальчик и не заслуживает такого отношения к себе.

Голубые глаза, наполненные животным страхом и непониманием, словно глаза ягнёнка в последние мгновения перед смертью от рук мясника — это новый шрам на сердце Антона. Такое забыть очень трудно. Чужие страдания никогда не проходят мимо тебя бесследно, если ты непосредственно видишь это своими глазами, и человек, который страдает, тебе не безразличен.

Мужчина кладёт руку на часто бьющееся сердце и выдыхает. Он должен успокоиться и просто уснуть снова. Но каждый раз, просыпаясь, он не хочет засыпать обратно, боясь, что увидит продолжение ненавистного сна или, что ещё хуже, новый сон. А этого ему хочется примерно никогда.

Выходит на балкон, садится на мягкий пуфик. Из раскрытого окна в помещение забегает приятный прохладный летний ветерок. Закуривает сигарету, делает глоток оставшегося холодного кофе, морщится. В планах выкурить ещё минимум три сигареты, чтобы прийти в себя.

Антон не может назвать себя уж прям впечатлительным, но всё, что связано с детьми, а особенно если этот ребёнок — Арсений, для него особенно трогательно.

Тушит сигарету, выкидывает бычок в мусорную корзину, стоящую неподалёку. Закуривает и затягивается снова.

Он как будто собирает пазл, добавляя в картину всё больше и больше деталей. Не совсем по доброй воле, но тем не менее. Возможно, именно это травматическое событие стало триггером для Арсения. Может быть, после этого он стал ненавидеть геев? Ненавидеть… и боятся? Он боится? Интересно, если бы отец не узнал об этом, то поменялась бы его жизнь? Неужели он… такой же, как и Антон?

От этих мыслей становится неуютно. Антон лишь держит кружку в левой руке, сжимая и разжимая пальцы, глядя, как то краснеет, то чернеет поверхность посуды. Он снова видит эти глаза, тёмные волосы, зачёсанные назад и внимательный молчаливый взгляд. Даже не верится, что этот красивый и статный мужчина когда-то был тем маленьким и плачущим мальчиком. Такого как будто не бывает.

Он снова вмешивается. Снова узнаёт чужие тайны и вещи, которые, возможно, не помнит сам Арсений, но помнит его подсознание, заставляя поступать именно так, а не иначе. Что же ему делать? Сделать вид, будто он ничего не видел и не знает? Это самое правильное и тяжёлое решение.

Встаёт. Выходит в комнату, осторожно прикрывает балконную дверь, затем забирается под одеяло.