Глава 4 (96). И все меняется в один миг (2/2)

— Я всего-то разговариваю на равных с командующим Карраско.

Картер мгновенно переменился в лице и метнул в сторону Кертиса обозленный взгляд. Очевидно, его это задело. И не то, чтобы Нейтан злорадствовал, но понимал, что все происходит по справедливости. Его лишь удручал тот факт, что теперь Джоанна явно была настроена против Кертиса.

— Лучше просто помалкивай, — едко опустила она, прищурившись и опасно сверкнув глазами, — и все. — Красноречиво дернула бровью, выражая свое снисходительное отношение, а затем бросила, повернувшись к Картеру: — Давай уйдем отсюда.

Тот снова недобро взглянул на Кертиса и согласился с напряжением в голосе:

— Давай.

Джоанна театрально закатила глаза, старательно показывая, как ее все это раздражало, и, сунув руки в карманы, вальяжной, твердой походкой удалилась. Картер проследовал за ней, все это время не сводя с Кертиса полных недовольства глаз. Впрочем, тот стойко ответил ему тем же; а затем, когда они оказались достаточно далеко, повернулся к Нейтану и угрюмо опустил:

— Когда ты о ней рассказывал, я был о ней лучшего мнения.

— У Джоанны сложный характер, — пояснил Нейтан, хотя не был уверен, что причина ее токсичного поведения заключалась только в этом, и потому, чуть пораскинув, добавил: — И еще она очень злопамятная. Очень. А ради Картера готова на все. Серьезно, я не шучу. Лучше не провоцируй ее.

Кертис прыснул в ответ.

— Хочешь сказать, я должен ее бояться?

— Ну, бояться было бы слишком, — Нейтан повел плечами. — Хотя теперь… Я не уверен. Раньше она была просто сумасшедшей, но, знаешь, в хорошем смысле, а какая она сейчас, я не знаю. Но вижу, что она изменилась.

— Она невыносима, — чеканул Кертис, словно это было неоспоримой правдой. — Как и Картер. Ты уж прости, но терпеть все их выходки я не собираюсь.

Нейтан не знал, что сказать, и потому просто вздохнул. В глубине души он понимал, что Кертис прав; так же, как и то, что тот имел полное право держать обиду на Картера и не идти ему навстречу. Одно удручало: это то, что так же все складывалось и с Джоанной. Нейтан знал, что, стоит только ее задеть, и этот огонь уже не утихнет.

Но, впрочем, на что он надеялся? Джоанна, вероятно, уже не та, что была раньше, как и он сам. Как и все остальные. Как и все вокруг.

Нейтану стоило смириться с этим быстрее, чем в предыдущие разы.

***</p>

Разместившись, Джоанна решила остаться у себя и вздремнуть, хотя по ее недовольному выражению лица, когда она сказала об этом, Картер подумал, что она собралась запереться и дать волю скопившемуся гневу. Признаться, ее продолжительному спокойствию он немало удивился; но решил все же не трогать и дать ей отдохнуть, что бы это ни значило.

Самому же Картеру было не до отдыха от слова совсем. Он пытался заставить себя подремать хотя бы полчаса, что, казалось, должно было произойти само по себе, учитывая, что всю ночь он провел почти без сна, но ничего не выходило. В конце концов, он решил отправиться в душ, мысленно надеясь, что там не будет никаких посторонних. Было очевидно: сейчас весь Гарнизон только их и обсуждал, и Картер уж точно не хотел приковать к себе столько внимания не где-то, а в душевой.

Но, к счастью, там никого не оказалось: только бледно-зеленая плитка, разводы воды на полу и падающие с потолка капли, что звеняще цокали, когда сталкивались с холодным кафелем. Вздохнув с облегчением, Картер избавился от одежды, которую оставил на лавке, и, захватив все необходимое, прошел в самую дальнюю кабину.

Вода хлынула ледяная, от чего он вздрогнул и поежился, но не отошел в сторону. Этот обжигающий холод приятно встряхивал и отрезвлял; но уже через пару секунд вода потеплела, и вместе с тем — снова вернулись тяжелый мысли, которые гудели в голове с той самой секунды, как он переступил ворота Гарнизона.

Картер направлялся сюда с четко выстроенным планом действий. Он знал, что и кому будет говорить, с кем и как будет себя вести, даже просьбу официально назначить Джоанну своей ассистенткой он задумал заранее. Ей нужна была эта должность, чтобы заручиться хоть какой-то неприкосновенностью: это, по крайней мере, пресекло бы разговоры о том, что ей не следует здесь находиться, — и чтобы свободно делать то, что она пожелает. Знал, какие детали их путешествия следует опустить (в частности ту часть, где они вместе с повстанцами Дреттона решили устранить Карлу Галлагер, ведь неизвестно с какими последствиями от этого могли столкнуться именно они). Знал, что должен примириться с королевой и ни в коем случае не подпускать к себе Линтона.

Картер знал и то, что здесь наверняка многое успело поменяться, но не думал, что настолько. Каспер теперь вился вокруг королевы, маршала нигде не было видно, и Ее Величество отзывалась о нем с подозрительным раздражением, что не сулило ничего хорошего; гребаный Кертис стал командующим; а Линтон — сенешалем.

Линтон. Стал. Сенешалем.

Эта новость значительно подпортила Картеру настроение и заставила усомниться в том, насколько вероятно полностью реализовать все то, что он успел задумать. И не то, чтобы он сильно удивлялся: Линтон уж точно не упустил бы возможность отхватить большой куш, — его это, скорее, удручало. После Оливии Кваттроки пост сенешаля пустовал на протяжении десятка лет, и тут его вдруг занял его треклятый отец! Конечно, Картер понимал, что это не могло случиться просто по воле случая и из одного лишь желания королевы. Маршал не допустил бы этого. Но, если же подобное случилось, значит Линтон уже успел сплести свою паутину.

Тот факт, что Кертис стал командующим, тоже не радовал. Картер думал было, что эта неприязнь останется в прошлом, но одного взгляда и пары едких фраз от Гарридо хватило, чтобы разубедиться в этом. Им будет слишком мало места рядом друг с другом, и Картер вовсе не собирался становиться тем, кто будет уступать — особенно сейчас, когда впереди ждали большие свершения.

Амбиции снова поселились в нем, но он не мог иначе. Достижения поставленных целей, реализация планов, упрямство, борьба — от этого не избавиться, это у него в крови; без этого жизнь кажется бессмысленной и никчемной. Поменялись лишь причины двигаться вперед.

Угождать не следует — относиться к людям нужно так, как они того заслуживают. Признание, одобрение — все это больше ни к чему. Важнее делать и знать, что именно ты делаешь; знать, что это делаешь ты. Теперь значение имеет лишь борьба.

Теперь — когда он стал другим.

Но раньше все было совсем не так, и это было большим упущением со стороны Картера: забыть о том, что в памяти служащих Гарнизона он остался совершенно иным человеком. Они видели в нем старую версию него, никчемную версию, отвратительную версию, и презирали. Это презрение прожигало кожу и пробирало до мозга костей, настолько оно было испепеляющим и неисчерпаемым. Картер слышал это в голосе королевы, когда она говорила, видел это во взгляде Нейтан, и, что уж там, — об этом прямо и неприкрыто говорил Кертис. И не то, чтобы мнение последнего его заботило: Гарридо — последний человек, на которого Картеру будет не плевать; но вся эта желчь, все эти осуждение, недоверие и снисходительность ощущались, как приговор без права на обжалование, словно он не заслужил даже шанса исправить хоть что-то. Картер не мог винить этих людей в таком отношении к себе, но эта категоричность ощущалась до жути болезненно и несправедливо.

Даже Линтон собирал все лавры — а он разве хуже? Он разве не продукт его воспитания и влияния? Как же могут уважать отца того, кто стал объектом всеобщего презрения?

От всех этих мыслей становилось тошно, поэтому Картер поспешил выйти из душевой кабины, которая, как показалось ему тогда, и стала провокатором всех этих гнетущих размышлений. Он быстро обтерся полотенцем, надел чистое белье и направился к лавкам, как вдруг наткнулся там на Нейтана, который сидел, закинув ногу на ногу, — будто поджидал, — и сверлил его пристальным взглядом, от чего Картеру сделалось как-то не по себе. Это была совершенно не та ситуация, которой следовало произойти в душе; но он все же смог подавить в себе это неуютное ощущение и недоумевающе выдавил:

— Что ты здесь делаешь?

— Принес тебе форму.

Картер скосил взгляд в сторону: на лавке, рядом с его скомканной одеждой, и впрямь лежала аккуратно сложенная форма бледного орехового оттенка. И все-таки, это не делало ситуацию менее неловкой.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Подумал и пришел к логическому выводу, — пресно опустил Нейтан в ответ и язвительно добавил: — Удивлен, что я так могу?

Картер совершенно не понял, к чему здесь был этот самоуничижительный едкий комментарий, поэтому промолчал, лишь пожав плечами, взял штаны и принялся их поспешно натягивать, стараясь не то, что не смотреть на Нейтана — даже не дышать. Он чувствовал на себе его мрачный, полный осуждения и враждебности взгляд и хотел провалиться под землю. Застегнул ремень и нагнулся за водолазкой, мысленно проклиная себя за то, что делал все, как ему казалось, слишком медленно. Напряжение, витающее в воздухе, ощущалось так явно, что его можно было резать ножом; и Нейтан явно решил добить и без того накаленную обстановку своим бестактным вопросом:

— Что у тебя со спиной?

Картер вздрогнул и непроизвольно замер на несколько мгновений, в течение которых в памяти всплывало лицо надзирателя Хаяла, его чеканный голос, звенящий от садистского упоения, а по спине расходились фантомные боли. Этот ужасный, унизительный опыт он не забудет никогда. Картер мог не вспоминать об этом большую часть дня, но Иггаззирская тюрьма и образ Хаяла периодически являлись ему во снах и оставляли чувство горькой тяжести на душе по пробуждению.

— Я не хочу об этом говорить, — сурово отрезал он и поспешил надеть водолазку, чтобы спрятать шрамы. Нейтан обеспокоенно нахмурился, но промолчал, стараясь еще более явно продемонстрировать свою враждебность.

Картер зашнуровал ботинки, надел и застегнул Китель и собирался было уйти, когда Нейтан — опять-таки, невпопад и внезапно, будто нарочно, — воскликнул:

— Еще кое-что.

Он достал из кармана значок командующего, увенчанной настурцией, и протянул его Картеру, который, бросив хмурый взгляд на ладонь Нейтана, смог принять его лишь спустя секундную заминку. Нацепил на грудь, поправил. Так странно… Раньше за него Картер готов был глотки грызть и идти по головам, а теперь это воспринималось, как данность, и не столь уж трепетная и ценная. Забавно. Но все-таки, ведь не звание определяло его заслуги и компетентность, напротив — это они определяли его звание. Сейчас это казалось до безобразия очевидным, но раньше за такие обесценивающие слова он мог бы и растерзать.

Забавно.

— Не хочешь уже что-нибудь сказать?

Каждая следующая фраза Нейтана приводила в замешательство и вгоняла в неловкость еще большую, чем предыдущая. Картер опешил, поднял на него растерянный взгляд и столкнулся с янтарными глазами, которые смотрели на него прожигающе, с раздражением, укоризной и…

Обидой.

Картер сдавленно сглотнул и с тяжелым вздохом опустился на лавку, стоящую справа от Нейтана, задумчиво подавшись вперед и сцепив руки в замок.

Вспомнилось, как Нейтан когда-то крепко врезал ему, в чем он, впрочем, нуждался — иначе образумиться казалось просто невозможным — и чего, без всяких сомнений, заслуживал, ведь Нейтан такого отношения к себе — точно нет. Точно не после всего того, что тот для него сделал. Нейтан был единственным, кто оставался с ним до самого конца, пока терпение не иссякло; но честолюбие слишком поглотило Картера, чтобы он мог ценить эту помощь по достоинству.

Теперь же он себя за это ненавидел.

— Извини, — проговорил Картер, и его кадык нервно дернулся. — За все.

Сейчас ему не хватало ни сил, ни смелости, чтобы посмотреть Нейтану в глаза, но он чувствовал с его стороны прожигающий, полный презрительного снисхождения взгляд. Казалось, Нейтан молчал целую вечность; и эта интенсивная тишина душила путами.

— Думаешь, это так легко?

— Конечно, нет.

До этого Картер думал лишь о том, что взять и попросить прощения стоило ему титанических усилий, ведь искренне, когда был виноват по-настоящему, он, на самом-то деле, просил его не часто, если не совсем уж редко; но сейчас его будто переклинило. Прощать — в разы тяжелее. А иногда это просто невозможно.

— Ты можешь не делать этого, если не хочешь, — добавил Картер, по-прежнему не поднимая головы, — но я просто хочу, чтобы ты знал, что я понимаю, что я виноват, и сожалею.

Право слово, сейчас, что бы он ни сказал, все казалось несусветной чушью. Прости, сожалею… Идиотские, заезженные фразы, не несущие в себе ни грамма ценности. Но Картер не умел по-другому. И потому продолжал говорить про то, на что вообще только был способен.

— Я мог вести себя так с кем угодно, но точно не с тобой, потому что, на самом деле, именно ты был рядом, когда мне было паршивей всего. Но именно из-за того, что мне было так паршиво, я и вел себя… Вот так. И я не оправдываюсь. Просто хочу, чтобы ты знал, что дело было не в тебе, что бы я ни говорил.

Картер закончил и украдкой покосился на Нейтана, ожидая от него хоть какой-то реакции помимо осуждающего молчания. Тот сидел, закинув ногу на ногу и сложив руки на груди, хмурым взглядом сверлил пустоту перед собой, и растрепанный пучок на голове, право слово, только прибавлял ему мрачности и зловещности. Прямо сейчас Нейтан напоминал грозовую тучу, готовую с мига на миг разразиться лязгающими молниями, и этого Картеру было совершенно не по себе. Его убивала эта тишина, эта безмолвная задумчивость и видимая отстраненность от происходящего.

— Если хочешь, можешь мне врезать.

Вообще-то, Картер был вполне серьезен: он был согласен на все, лишь бы Нейтан перестал вести себя так, словно его здесь не существовало, — но тот вдруг прыснул и окинул его недоумевающим, несколько изумленным взглядом.

— Ты что, дурак?

Картер пожал плечами, потому что был слишком обескуражен, чтобы придумать реакцию получше, и снова напрягся — даже, наверное, сильнее предыдущего, — когда Нейтан вновь затих и призадумался, а от былой усмешки не осталось и следа. Впрочем, на сей раз пауза не продлилась так долго.

— Я вот пытаюсь понять, — протянул Нейтан, — как Джоанна-то смогла тебя простить?

Картер непроизвольно сжал сцепленные пальцы, когда услышал этот вопрос, которого уж точно никак не ожидал. Казалось бы, Джоанна — последняя, о ком Нейтан должен был думать прямо сейчас; но все-таки он спросил, а Картер не мог оставить его без ответа.

— Если честно, я и сам до сих пор не понимаю, — признался он, нахмурившись, и неопределенно повел плечами. — Когда я увидел ее после… всего этого, я думал, что она меня убьет голыми руками. Но она не сделала этого. Ни сразу, ни потом.

— Не похоже на нее.

— Я знаю. Но именно так она и сделала. И, более того, она спасла меня, во всех смыслах. Вытащила из этого болота. Не знаю, что было бы со мной, если бы не она, и не хочу знать.

Потому что жизнь без Джоанны — не жизнь.

Нейтан выслушал его и вздохнул, покачав ногой. У него, похоже, накопилось много вопросов, и, вероятно, ни у него единственного. Все изменилось в один миг, и Картер не представлял, сколько времени и усилий теперь уйдет на то, чтобы наверстать упущенное.

— Может быть, теперь ты все-таки расскажешь, что с вами случилось? — с налетом нетерпения произнес Нейтан. — Где вы были, что делали все эти месяцы?

— Расскажу, но, опять же, это очень долгая история, и мне не хотелось бы повторять одно и то же все подряд по сто раз. Где Алисса? Я думал, она самая первая…

— Картер.

Нейтан оборвал его так резко и сурово, что Картер невольно опешил и поднял на него недоумевающий взгляд. Он сделался еще мрачнее, чем был только что, взволнованным и растерянным, даже словно испуганным, слишком напряженным, и Картеру не понравилась такая резкая смена настроения.

Что-то было не так.

— Алисса… — протянул Нейтан и запнулся. Ему пришлось сделать шумный вздох, прежде чем он смог промолвить: — Ее здесь нет. Она мертва.

***</p>

Горькие воспоминания, траурная тоска и въевшаяся намертво в сердце боль могли терзать Нейтана сколько угодно, где угодно и как угодно, но этого никогда не было достаточно для того, чтобы прийти на кладбище.

Если признаться честно, после похорон Алиссы он не бывал здесь ни сразу. Это место, кишащее каменными плитами, многие из которых уже позеленели, покрывшись легким пушистым мхом, угнетало. Стоило сюда прийти, и в памяти снова всплывали звуки выстрелов, грохот взрывов, кровавые разводы, удушливые запахи металла и дыма — и ужасающее осознание того, что все это и впрямь происходило.

Нейтан знал о том, что существует пять стадий принятия горя, и считал, что уже успел пройти их все. В конце концов, он действительно смирился с пережитыми потерями, свыкся с новой картиной мира и даже начал потихоньку забывать старую; но вот: прошлое вновь нависло над ним грозовой тучей.

И воспоминание и холодном трупе Алиссы, покрытым ужасающими ожогами, стало более, чем реальным.

Нейтан неподвижно стоял за спиной у Картера, который посчитал жизненно необходимым прийти на могилу Алиссы, и нервно поджимал губы, пока хвост иррационально бил воздух в неконтролируемой горечи. Тут лежали уже засохшие цветы, которые принесла принцесса — единственная, кто исправно навещала это угнетающее место, — а надпись на памятнике гласила: «Здесь покоится Алисса Витте, капитан военного гарнизона при Бурайе».

— Она получила звание после Пепельной пустоши, — пояснил Нейтан. — Потому что королева посчитала, что она было достаточно смелой.

Одно время он обвинял именно это проклятое звание в ее смерти. Это казалось вполне логичным: Алисса стала капитаном, возглавила операцию и на ней же — погибла. Правда, потом перестало. Нейтан просто искал оправдание, которое могло бы утешить его ярость, ведь именно она охватывала его, когда он понимал, что единственным источником всех бед была лишь Империя; но сделать он ничего не мог. Он не был ни капитаном, ни майором, ни командующим, ни правительственным агентом и ни кем бы то ни было еще, кто мог бы в достаточной степени повлиять на происходящее. По сути, Нейтан был рядовым солдатом, уроженцем Пепельной пустоши и просто тупоголовым кретином, который не мог бы добиться чего-то действительно стоящего. У него хорошо получалось выбивать дерьмо из ублюдков, но этого было слишком мало, чтобы заставить проклятых имперцев ответить за все, что они сделали.

Нейтан чувствовал, что ненависть пожирала его изнутри, но был перед ней совершенно бессилен.

— Как это случилось? — протянул Картер, и в его осевшем, пресном голосе Нейтан уловил еще различимую дрожь. Признаться, ему и самому говорить сейчас было непросто, но, все же, он говорил.

Смирился ведь.

— В Окулусе. Ее отряд должен был уничтожить удракийскую базу, но они не смогли покинуть ее вовремя.

— Ясно.

Нейтану всегда казалось, что Картер способен выдержать такие ситуации с завидным спокойствием и хладнокровием, и потому шумный, судорожный всхлип стал для него неожиданностью, как и открывшаяся в нем горестная жалость.

Наверное, было что-то ироничное в том, что людей сплочала именно боль.

***</p>

— Ваше Величество.

— Мистер Карраско.

Линтон появился в кабинете Кармен с видом настолько тяжким и безотрадным, что та не смогла сдержать своего изумления, ведь состояние настолько удрученное и омраченное, как он предпочитал убеждать окружающих, было для него совершенно неестественным. Она отвлеклась от ноутбука, в котором вычитывала свежие отчеты, недоумевающе приподняла бровь и настороженно протянула:

— Что это с вами?

Линтон нервно облизнул губы и притопнул ногой по полу. Похоже, свое внутреннее смятение на сей раз скрыть ему и впрямь не удалось. Сложно было поддерживать иллюзию контроля, когда он неосмотрительно выпустил его из рук и бросил прямо под ноги этой проклятой шельмы, Джоанны Лиггер.

Ее появление было той самой недопустимой внезапностью, которую невозможно было просчитать ни в одном из воображаемых сценариев. Право слово, Линтон ведь думал, что избавился от нее раз и навсегда. Джоанна часто лезла туда, куда ее не просили, и усиленно пыталась разрушить его хитро сплетенную, тщательно выверенную и по кирпичикам построенную систему; но проиграла. Линтон думал, что проиграла. Ей ведь незачем было возвращаться в Гарнизон, потому как, даже если эти больные мысли, роящиеся в ее дурной голове, и взяли бы верх над здравым смыслом, Картер, за которого она так цеплялась, был мертв.

Был.

Ошибочно. Да, в тот день они ошиблись, а проказница-судьба явно решила посмеяться — над Линтоном, в первую очередь, — раз распорядилась именно так, и никак иначе. Картер оказался жив и, что самое страшное, каким-то образом снова связался с Джоанной. Одного взгляда с его стороны хватило, чтобы понять, чью сторону он занял. Картер был настроен против Линтона, и было нетрудно догадаться, с чьей подачи это произошло. Джоанна оказалась проворнее, чем он ожидал. И потому сейчас ее угрозы, как бы сильно он не хотел этого признавать, не казались пустыми словами, брошенными на ветер. Она, кажется, начала плести свои собственные сети, и он не мог закрывать на это глаза, ведь знал: Джоанна — его ученица.

— Есть один вопрос, который я должен с Вами обсудить, — пресно уведомил он, сложив руки за спиной и покачнувшись при этом. Все шло совершенно не так, как он планировал, и от этого разум, чувствующий послабление контроля над ситуацией, бесновался. — Срочно.

— Какой вопрос? — отозвалась Кармен, и настороженность в ее голосе стала еще более ощутимой. — Что-то произошло?

— Я слышал, что Вы решили восстановить в обязанностях командующего Карраско и, кроме того, официально сделать его ассистенткой Джоанну Лиггер… Это правда?

— Да, это правда. А что, вы имеете какие-то возражения?

— Да, — выпалил Линтон и тут же осекся, сделав глубокий вдох. У него это вырвалось совершенно иррационально и прозвучало непозволительно категорично, однако, отступать было некогда. Кармен почувствовала его резкий настрой и нахмурилась, ожидая, что он скажет дальше. Линтон продолжил гораздо более спокойно и обходительно: — Не поймите меня неправильно, но я считаю, что пока что это недопустимо. Командующего не было здесь многие месяцы, он многого не знает, и поэтому вряд ли сможет исполнять свои обязанности так, как надо. А Джоанна так и вообще — не военнослужащая. Как она может быть ассистенткой командующего?

— Может, если я так решила, — заявила Кармен. — Как может и командующий Карраско исполнять свои обязанности. Перебрать месячные отчеты, чтобы понять, что к чему, — несложно, а вот найти замену такому находчивому и способному человеку — совсем наоборот. Он и мисс Лиггер, если верить их словам, раздобыли уникальную информацию, которая сделает нашу победу неоспоримой.

— Если верить их словам… — вторил ей Линтон и угрюмо свел брови к переносице.

Очевидно, Кармен не собиралась так просто уступать и по всей видимости забыла о прошлых разногласиях с Картером, как и о неуважительном поведении Джоанны, которое та демонстрировала из раза в раз. Линтон допустил мысль о том, что можно было бы сыграть на этом, но тут же решил, что это дешевый трюк. Если уж Кармен закрыла на это глаза, значит, сделала какие-то выводы на этот счет, и разубеждать ее в этом будет бесполезно. Теперь Картер-то точно начнет теперь ней выслуживаться, а Джоанна…

Ему, если честно, с трудом представлялось, что будет делать Джоанна. Она могла и дальше продолжать вести себя, как невежественная выскочка, но это казалось Линтону до безумия банальным. В конце концов, она все-таки не настолько глупа.

— Но слова без фактов ничего не значат, — нашелся он. — На Вашем месте я бы…

— Вы не на моем месте, — оборвала Кармен, и в ее голосе полоснула леденящая сталь. Линтон непроизвольно опешил, когда темные глаза выразительно, укоризненно впились в него, а на дне их блеском заплескалось что-то недоброе. — Вы — сенешаль, и не более того. Вы точно так же, как и все остальные, подчиняетесь мне — своей королеве — и не имеете права оспаривать мои решения.

— Я вовсе не собирался этого делать, Ваше Величество, — тактично возразил Линтон. — Я всего лишь дал совет.

— Ваши советы не всегда так уж и необходимы, — огрызнулась Кармен. — Безусловно, я их ценю, но давайте не забывать, кто управляет государством.

Линтон ничего не ответил — только кивнул, выражая покорность, но рассудок его взбунтовался с новой силой. Все опять пошло не так, как он того планировал. Кармен не то, что не захотела соглашаться с его наставлением, — она запротестовала, затребовала автономии. Этого не должно было случиться: только не сейчас, когда эти ниточки, за которые он успешно дергал столько месяцев, могли стать избавлением от тех, кто внезапно встал у него на пути.

— К тому же, разве вы не должны быть рады, что ваш сын жив?

И снова — Линтон не знал, что ответить. Это опасался этого вопроса, потому не представлял, что на него вообще можно ответить. Никто ведь не сможет понять, почему он этим фактом куда сильнее удручен, нежели счастлив — да что там, счастью тут и места не было.

Ведь все шло не по плану.

— Конечно же, я рад, — солгал Линтон спустя несколько секунд молчания.

— Тогда почему вы так хотите избавиться от него?

— А разве я говорил что-то подобное? Я просто имел ввиду, что ему пока, возможно, не стоит приступать к делам. Ведь все-таки, я — сенешаль, и должен думать в первую очередь о благополучии как Вашем, так и Ваших людей, — извернулся он. — Но если Вы считаете, что я беспокоюсь зря, тогда хорошо. Я не могу с Вами спорить.

— Вот и славно, — опустила Кармен с налетом раздражения и безапелляционно подвела: — Впредь зарубите себе на носу: мои решения не подлежат обсуждению. Можете быть свободны.

***</p>

Джоанна готова была проклинать жужжащие в небе корабли и вертолеты, ведь за долгие месяцы, проведенные вдалеке отсюда, она успела отвыкнуть от ночных учений и раздражающего, гнетущего шума, который они создавали. Она знала, что, чтобы заново привыкнуть к тому, что большинство ночей не будут проходить тихо, уйдет несколько дней, в течении которых ей придется претерпеть недосып. Вообще-то, это не было столь уж критично и катастрофично, и Джоанна вполне могла бы не злиться, — но только вот сейчас этот моторный гам был совсем не к месту. Все эти звуки были прямым свидетельствованием непрекращающейся войны и удручающим напоминанием о пережитых потерях.

Не для нее — для Картера, который лежал рядом, положив голову ей на грудь, и толком не дышал. Джоанна чувствовала, как бешено колотится его сердце, знала, что оно изнывает от боли, но не могла сделать ничего, кроме как утешающе перебирать пальцами его волосы.

Итак, Алисса была мертва. Алисса была мертва, но Джоанна толком ничего по этому поводу и не чувствовала.

Сам факт чьей-то гибели давно перестал хоть как-то ее трогать: она множество раз убивала и множество раз умирала сама, возрождаясь. Смерть шагала с ней бок о бок и стала настолько привычна и обыденна, что Джоанна перестала ее замечать. Ей ничего не стоило пролить чужую кровь и наблюдать за тем, как жизнь покидает тело; а Алисса никогда не была для нее кем-то настолько важным, чтобы лить по ней слезы. Что уж там: они с с Джоанной совсем не ладили.

Но все-таки, она была близкой подругой Картера, и его душевной боли хватило для того, чтобы и у Джоанны все начало сжиматься внутри. За этим было невыносимо наблюдать.

— Это моя вина.

Она чудом не подавилась воздухом, когда услышала это. Пальцы, запутавшиеся в медных волосах, замерли, сердце пропустило удар. Джоанна совершенно не понимала, что это значило — вернее, это просто не укладывалось у нее в голове, — и потому напряженно выпалила:

— Что?

— Это из-за меня, — повторил он. — Алисса мертва из-за меня.

Его сдавленный голос звучал почти безжизненно, но все же проскальзывал налет траурной, скрипучей горечи. Джоанна тяжело вздохнула: ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и понять, как действовать в такой ситуации. Она прекрасно знала, что Картер, как никто другой, склонен к самобичеванию, что он готовно берет на себя ответственность даже в тех вопросах, решить которые ему не под силу, и от этого же потом страдает; но все же не ожидала, что это зайдет так далеко.

— Картер, — хмуро протянула она и снова провела по его волосам: на сей раз для того, чтобы он обратил на ее слова побольше внимания, — не неси бред. Ты ни в чем не виноват. Тебя здесь даже не было. Что ты мог сделать?

— Вот именно, — отозвался он. — Меня здесь не было, и я ничего мог ничего сделать. Не мог спасти ее. Но если бы я был здесь, я бы…

— Умер вместо нее? Это ты бы сделал?

Джоанна не хотела отвечать так жестко, но Картер не оставил ей выбора. Право слово, она поразилась тому, как он ухитрился извратить смысл ее слов и притом обернуть их против самого себя. Эта самоуничтожительная логика, это самообвинительное мышление — она просто не могла понять, как он мог не понимать очевидного: не было его вины, не бы-ло. Как он может поступать так с самим собой, ну как?

Джоанну распирало от возмущения и злобы, потому что на это повлиять она не могла. Хотела, обещала защищать его и не позволять никому причинить ему боль; но как она могла защитить его от самого себя?

Тогда она начала говорить; говорить все, что думала и считала правильным, надеясь, что до него дойдет та простая истина, которую она пыталась донести:

— Если что-то случается, значит, оно должно было произойти. Это — война. Один умирает, другой продолжает жить. И, если уж искать виноватого, то это точно не ты, Картер. Не ты отдавал приказы, и не ты желал ее смерти. Это сделала Империя. Но, рано или поздно, они за это заплатят. За все заплатят…

«И не только они», — Джоанна хотела продолжить, но решила остановиться, пока ненароком, своими неосторожными словами, не расковыряла еще один нарыв.

Дело ведь здесь было не только в удракийцах, но еще и в Линтоне, который вбил Картеру в голову, будто он ответственен даже за малейшее колебание воздуха. Джоанна хорошо понимала, как это бывает, ведь Карла усердно пыталась взрастить в ней те же чувства.

Жаль только, что ее проницательного понимания было недостаточно, чтобы помочь по-настоящему.

— Картер, — она положила ладонь на его щеку и сползла вниз, чтобы их лица смогли оказаться на одном уровне. В его темных глазах Джоанна увидела застывшие слезы и не смогла удержаться от того, чтобы их утереть, пока Картер смотрел на нее растерянным, отсутствующим взглядом и даже не шевелился.

Он был разбит и опустошен, и это убивало ее.

— Больше никогда не думай о таком, — с нажимом протянула она, вновь обхатив его щеку ладонью. — Даже не смей, слышишь? Никогда. Ты не можешь решать, кому жить, а кому умирать. Ты не можешь всех спасти и все решить. И ты не должен себя за это винить.

Картер ничего не ответил ей. Впрочем, вряд ли у него были силы, чтобы распинаться о чем-либо. Вместо этого он смиренно выдохнул и, прикрыв глаза, подался к ней, обнимая и утыкаясь носом в ее шею. Джоанна непроизвольно поморщилась, когда кожу обдало щекотливым обжигающим дыханием, но дернуться или — тем более — отстраниться не посмела.

Она пробудет рядом столько, сколько потребуется, и будет от всей души проклинать жужжащие в небе корабли и вертолеты.

***</p>

— Создание зоны интернирования в округе Укрида будет закончено в течение трех недель. Согласно плану, в его состав войдет швейная фабрика и завод по переработке металла, на который будет направлена часть военнопленных, а также члены их семей в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет.

Когда капитан Сёнер (он представлял собой долговязого, средних лет мужчину с наполовину облысевшей головой, маленькими зелеными глазами и тонкими потрескавшимися губами, а также прямыми, длинными и тонкими, как и все его тело, рогами) закончил свой доклад, Мефтун лишь повел бровью и вяло кивнул, не оборачиваясь, но показывая, что сказанное он услышал и учел. Все же, создавалось впечатление, что он куда больше был увлечен тем, чтобы размерять широкими шагами тронный зал, залитый дневным светом, нежели заниматься делами, требующими его, как губернатора, внимания.

Держа руки сложенными за спиной, он, цокая каблуками и шелестя тяжелыми тканями черной одежды, расхаживал взад-вперед и на сей раз взял маршрут от дверей к непосредственно трону, с которого за все это время не спустил задумчивого взгляда, пронзительной стрелой вырывающегося из-под нахмуренных бровей. Было что-то в троне немекронской династии Бьеррков что-то такое, что притягивало его внимание.

Его конструкция была достаточно простой и незамысловатой: темное дерево, ажурно изрезанное в каких-то узорах, которые наверняка несли в себе какой-то смысл, который он пока не мог разгадать, и синяя ткань в качестве обивки, — но в то же время казалась массивной и грузной за счет широких, толстых подлокотников. Сверху спинка имела покатый контур, который сходился к центру в виде некоего подобия треугольника, а в нем — вставленный ромбовидный кобальтовый камень.

Этого насыщенного синего, почти что ультрамаринового, цвета здесь было абсурдно много, и, впрочем, не просто так, ведь на Немекроне это был цвет королевской власти. Даром что той толком не осталось.

Хотя, возможно, все его думы были вызваны ничем большим, чем просто скукой…

— Иногда я удивляюсь… — протянул вдруг Мефтун, остановившись совсем рядом с троном, но по-прежнему не поворачиваясь к Сёнеру. — У принца Каллана был блестящий шанс… Он мог забыть про все, оставить свое прошлое и стать королем Немекроны, наслаждаться абсолютной властью… Но он отказался от всего этого ради признания отца.

И без того длинное и худое лицо капитана вытянулось в недоумевающем изумлении, когда он услышал слова Мефтуна, которые не только совершенно не вязались с озвученным им рапортом, но и казались безумными и дикими по своему смыслу. О подобных вещах — тем более, человеку, занимавшему столь высокий пост, как губернатор, — не пристало рассуждать. И все же, Мефтун продолжал, не думая ни о приличии, ни об осторожности.

— Поразительно. Поразительно глупо, учитывая, какую злую шутку с ним в итоге сыграла судьба.

— Это была не судьба, — отозвался Сёнер с налетом укоризны. — Он сам вырыл себе могилу своим предательством. Забыл свое место.

— Именно. Его положение было ужасающим, если и вовсе не катастрофичным. Но он надеялся, что сможет спасти его, если продолжит бороться за расположение Императора, будто забыл, что еще за двенадцать лет до случившегося его отец-повелитель уже все решил. Он отказался от могущества ради мирского признания, и это меня поражает.

Сёнер больше не отвечал, ведь не знал, как следует реагировать на подобные мятежные размышления. Однако Мефтуну это словно и не было неважно. Он продолжал прожигать трон думным отрешенным взглядом, покручивая один из перстней на пальцах, пока не добавил снисходительно-насмешливым тоном:

— Как же все-таки беспощадно порой мелочность губит людей…

Двери, ведущие в тронный зал, неожиданно открылись, громко скрипя, и если Сёнер по инерции обернулся, то Мефтун так и остался стоять, как стоял.

— Губернатор Мефтун, — отвесив поклон, обратился молодой слуга, — пришла госпожа Фарья.

— Пусть войдет. Капитан, вы можете быть свободны.

Сёнер ушел, и Мефтун, откинув за спину тугую косу, которая до этого покоилась на его правом плече, поднялся к трону и опустился на него, закинул ногу на ногу и оперся на один из подлокотников, принявшись постукивать пальцами по деревянной поверхности.

Он точно был уверен, что не сделает того же мелочного хода, на котором в свое время споткнулся опальный принц.

Двери закрылись, когда в зал вошла госпожа Фарья и учтиво поклонилась, сложив прямые руки перед собой.

Госпожа Фарья была сверстницей Мефтуна. Вопреки тому, что ее происхождение было не самым благородным, у нее было по-настоящему аристократическое лицо: четкий контур челюсти, пухлые губы, которые она всегда держала слегка поджатыми, миндалевидные голубые глаза, тонкие брови домиков, маленький кукольный нос, вьющиеся длинные волосы, рассыпанные по плечам, и иссиня-черные рога, что плавно загибались назад. Стройная, среднего роста, облаченная в бордовый кафтан с заостренными черными наплечниками и классическими для удракийского наряда цепями на ремне.

— Губернатор Мефтун, вы меня вызывали?

— Вызывал, госпожа Фарья, вызывал, — отозвался тот, покачав головой. — Есть один вопрос, который я хотел обсудить с вами. — Женщина кивнула, показывая свою готовность внимать, после чего он продолжил: — Как вам известно, после моего назначения, пост мэра Хелдирна пустует. Найти подходящую на это место кандидатуру было не так уж и просто, как казалось сначала, но я все же отыскал того, кто был мне нужен: вас. Вас я хочу назначить мэром Хелдирна.

Смуглое лицо Фарьи озарила озадаченность, которая, однако, быстро сменилась хмурой задумчивостью, и спустя несколько секунд усердных торопливых размышлений она произнесла:

— Это большая честь, однако… Извольте возразить, губернатор, но я никогда прежде не занималась управлением или чем-то подобным. Я — экономист.

— Да, я это знаю. Но не говорите со мной так, будто я не понимаю, что делаю, — с налетом раздражения парировал Мефтун, чем заставил Фарью поморщится и потупить взгляд, словно пристыдив. — Мы живем в смутное время. Каждый второй объявляет себя королем, королевой и императрицей, скользкие людишки думают лишь о том, чтобы выбить самое удобное место под солнцем, а о чувстве долга и ответственности никто и не вспоминает. Удивительно, что в таких обстоятельствах мы по-прежнему живы…

— Не могу с вами не согласиться, — бесцветно отозвалась женщина. — Но все же, я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.

— Дело в том, госпожа Фарья, что я не хочу, чтобы все так и продолжалось. И я думаю, — подступился Мефтун, — что вы — одна из немногих, на кого можно положиться. — Да, — ему пришлось повысить голос и повелительно взмахнуть рукой, чтобы пресечь зарождающиеся возражения с ее стороны до того, как она успеет озвучить их и развернуть бессмысленную демагогию, — управление — это не совсем то, чем вы привыкли обычно заниматься, но никогда не поздно попробовать что-то новое, так ведь? — Мефтун дернул уголком рта и приподнял бровь, пока Фарья продолжала сомневаться и хмуриться, готовая сопротивляться чуть-ли не до последнего. — Я, если помните, тоже не политик, а военный.

— Только вот постройка роты куда больше похожа на управление губернией, чем ведение финансов, — нашлась Фарья.

«Звезды, эта женщина просто невыносима!» — вертелось в мыслях у Мефтуна; но на деле он лишь смешливо фыркнул.

— Это вам только кажется. Представьте, что люди — это деньги, а городские дела — это экономические вопросы, и точно сможете справиться со всем, — находчиво заключил он. — В любом случае, вы же понимаете, что я не изменю своего решения? А поскольку я губернатор, вы не в силах с ним спорить.

Грязный прием — и его главный козырь. Фарья закатила глаза и неудовлетворенно стиснула зубы — настолько сильно, что у нее на лице заиграли желваки. Ей ведь действительно не оставалось ничего, кроме как согласиться.

— Я даю вам на сборы весь сегодняшний день, чтобы завтра же, с самого утра, вы отправились в Хелдирн.

Фарья не спешила отвечать, ведь была слишком занята тем, чтобы подавить в себе злость. Но Мефтун-то знал: ее протест не продлится долго. Она приедет на новое место, займет новую должность, вкусит прелесть власти и господства и уже не сможет остановиться, а затем будет безгранично благодарна за это назначение, ввиду чего останется ему предана — настолько, насколько это вообще было возможно.

Мефтун мог рассуждать сколько угодно о том, как низменна человеческая алчность и властолюбие; но все это напуское. Даже самый добропорядочный человек подсознательно жаждет могущества и подтверждения со стороны окружающих: такова уж человеческая природа — она эгоистична. Мефтун, в свое время, с легкостью смог принять это в самом себе; но знал, что другие не признавали это столь же охотно и решительно. В этом и заключался главный парадокс людской натуры: тем сильнее ты отвергаешь порок, тем более готовно и безотказно отдаешься ему в последующем.

Научиться управлять людьми можно было, лишь поняв их искушения и научившись их ублажать. Не страх обеспечивал преданность — а вовремя протянутая рука помощи, которая в последующем подтолкнет человека в бездну, во тьму, которой он будет упиваться и из которой не захочет выходить. В конце концов, падший во мрак разучится видеть и будет отчаянно цепляться за одного только своего поводыря.

Мефтун собирался стать никем иным, как тем самым поводырем.

Итак, он смотрел на Фарью, ожидая ее реакции — безропотного согласия, если быть точнее. Смотрел, мысленно отсчитывая секунды, и уже прикидывал, кого стоит подцепить на крючок следующим.

Он дошел до десяти, когда Фарья, издав шумный вздох, процедила:

— Как прикажете, губернатор.