Глава 18 (76). Раненая гордость (1/2)
«Абонент, которому вы звоните, временно недоступен. Перезвоните позже».
Расмус раздражительно поджал губы и сунул телефон в карман брюк, направляясь вниз по лестнице. Треклятое «временно» тянулось уже второй день; и уже второй день он не находил себе места, тяготимый непривычным чувством тревоги, которая перманентно грызла его, не оставляя ни минуты на передышку. Расмус прочесал каждый уголок мэрии, на всякий случай прошелся по заснеженному саду, что само по себе было бессмысленным, а в обед и по вечерам приходил к ней домой — но нигде не находил ровным счетом ничего.
Лукреция будто сквозь землю провалилась.
Случиться могло все что угодно. Она могла просто взять больничный, уехать к родителям и, скажем, по неосторожности разбить свой телефон. Но также был возможен вариант, что о ее тайной деятельности стало известно удракийским властям, и ее давным-давно взяли под стражу, допросили и… Нет, убеждал себя Расмус, этого не могло произойти. Лукреция несколько месяцев водила Империю за нос, а он успешно покрывал ее, притворяясь, будто бы окончательно зашел в тупик. И все же, если так произошло… Он не простит себя за то, что не осмелился все-таки предупредить ее. Однако надеяться стоило на лучшее: так, как он делал это всегда.
Прошел один этаж и направился вдоль по коридору. Стоило, как и всегда, по субботам, отчитаться перед Айзеллой об итогах рабочей недели. Главное только не выдавать своего волнения. Расмус по привычке вошел без стука. Айзелла, по своему обычаю, сидела за столом, развалившись на кресле с планшетом в руках и лениво вычитывая отчеты, которые она, судя по бесконечным субботним жалобам, считала занятием смертельно скучным. Когда он вошел, Айзелла посмотрела на него одновременно с недовольством и благодарностью и с тяжелым вздохом отложила планшет в сторону.
— Никогда не думала, что скажу это, но я очень рада, что ты пришел, — опустила женщина.
Расмус многозначительно дернул бровью, прошелся к дивану — своему излюбленному месту — и плюхнулся на него, нервно постукивая ногой по полу. Интересно, как долго он еще продержится вот так вот, действуя на два фронта?
— Согласился бы читать эти отчеты за доплату?
— Ни за что, — отмахнулся Расмус. — Я, конечно, люблю деньги, но это…
— Даже хуже, чем убивать людей? — опустила Айзелла со смешливой издевкой.
— Это скучнее, — он отозвался в той же манере. — А еще… Я так и не разобрался с этим делом.
Женщина издала тяжелый вздох и устало потерла переносицу. Расмус покосился на нее с толикой волнения, ожидая очередного жесткого выговора, переходящего на крик, угроз об увольнении и всего прочего, о чем она обычно начинала распинаться, стоило ей только выйти из себя, — однако Айзелла не сделала ничего из того, что он попытался предугадать. Она лишь откинулась на спинку кресла и снисходительно опустила:
— Этого следовало ожидать. Я только зря потратила время, — недовольно выплюнула она. — Нужно было и дальше самой со всем разбираться…
— И ты даже не будешь кричать на меня?
— Я устала постоянно кричать на тебя, — угрюмо процедила Айзелла. — Ты как несмышленое дитя… Достало. Лучше вообще возьми себе отпуск, пока я не придумаю тебе новое занятие.
— Отпуск? Ты серьезно?
Женщина кивнула.
— Будешь делать все, что захочешь: в пределах разумного, конечно.
Расмус мгновенно воодушевился — но всего лишь на пару секунд. Пока мысли вновь не вернулись к Лукреции. И хотя обеспокоенность насчет того, что ее, возможно, раскрыла Империя, почти исчезла (ведь Айзелла, очевидно, и сама ни о чем не догадывалась), все остальное до сих пор оставалось для него непонятным.
— Знаешь, — обходительно начал он, — у меня к тебе есть один вопрос… Ты случайно не знаешь, куда подевалась такая девушка, которая работает тут садовником… Лукреция Кавалли?
Айзелла недоумевающе нахмурилась и язвительно опустила:
— Твоя пассия? Понятия не имею. Я же не слежу за ней. Может быть, отпуск взяла, а может, больничный… Тебе виднее должно быть.
Расмус вздохнул. Происходило что-то странное; только вот, что именно, понять он не мог. Наверное, не знай он, кем является Лукреция на самом деле, перенести ее внезапное отсутствие было хоть чуточку легче. Теперь же он не мог даже выговориться о своих переживаниях. Поэтому пришлось натянуть маску отстраненного безразличия, пожать плечами и беспечно произнести:
— Ясно. Ну, значит, тогда я пойду… — Он подскочил с места, улыбнулся (неискренне, естественно) и шутливо опустил: — Оформлю отпуск и отправлюсь на поиски новой дамы сердца.
— Я бы на твоем месте с этим уже завязала, — саркастически прокомментировала Айзелла. — Тебе с женщинами, как оказалось, не особо везет.
Но эту ее колкость Расмус оставил без ответа, молча покинув кабинет. Настроения на привычное состязание в красноречии не было никакого.
***</p>
Глухие шаги и негромкий женский голос, доносящийся откуда-то с другого конца темного коридора, вынудили Лукрецию выйти из состояния транса, в котором она пребывала несколько последних часов (а может, и дней?) и насторожиться. С тех пор, как она оказалась здесь, в подземной тюрьме, расположенной невесть где, ее никто ни разу так и не посетил. Да и не хотелось ей, по правде говоря, чтобы ее кто-то видел.
Это конец. Да, это определенно был конец, в который она, как бы не убеждала себя в обратном, верить не хотела, пусть изначально и понимала, чем все это грозило закончиться. Ни в коем случае Лукреция не отказывалась от своих взглядов и уж тем более не сожалела о совершенном. Нет, тысячу раз нет! Свою незавидную судьбу она принимала покорно, потому что прежде каждую ночь засыпала в ожидании неминуемого конца, и все же, ей было тоскливо. Суть человека — в воле к жизни. Да и представляла все это она совершенно иначе: чуть более поэтично, эффектно, так, как обычно пишут в самых вычурных книгах. В реальности все оказалось совсем не так.
По началу ее держали в тюрьме где-то в Хелдирне — точно не в мэрии, однако, — после чего вдруг посадили в машину, в очередную камеру, лишенную окон и наглухо изолированную от всяких звуков, лишь с одной маленькой щелью внизу, у пола, через которую ей подавали скудные пайки. Везли ее несколько часов, а может и целый день — Лукреция давным-давно потеряла счет времени в своем мучительном путешествии. А когда машина впервые (и, как выяснилось, окончательно) остановилась, ее наконец вывели наружу, и она оказалась в очередном подземелье с мрачными серыми стенами, петляющими коридорами без окон и массивной металлической дверью в конце, которая открывала тюрьму с сотнями пустующих камер, в одну из которых ее снова заперли — на сей раз окончательно, оставив без воды, еды и даже банального туалета. Не то, чтобы она жаловалась, однако… это угнетало и без того воспаленный всем происходящим рассудок. В какой-то момент она даже понадеялась, что Расмус придет и спасет ее… И тут же поняла, насколько это глупо. Вряд ли он знает, кем она является на самом деле и что именно с ней произошло. А если даже и знает… Как он найдет ее? Вряд ли удракийская верхушка станет рассказывать о месте ее содержания кому попало. Да и не нужно ей это геройство. Это ведь всего-навсего безумное бегство от того, что было заранее предрешено и уготовано. Поэтому она, опять же, с готовностью принимала свою судьбу.
Глухие шаги приближались; Лукреция продолжала сидеть, как сидела, подперев холодную стену головой, скованной мигренью, лишь скорее инстинктивно напрягшись. Ее затуманенный разум с трудом смог распознать в шагах звонкий цокот каблуков, и как только это произошло, Лукреции стало понятно, что посетить ее пришли отнюдь не простые тюремные охранники — это был кто-то намного поважнее. «Некто» остановился по ту сторону синеватого защитного барьера — Лукреция осторожно повернула голову в сторону, из тени разглядывая свою гостью.
Это была удракийская молодая женщина, лет так двадцати семи, облаченная в украшенное серебром бордовое платье, с длинными серебряными волосами, ниспадающими на плечи, вьющимися острыми рогами и сверкающими от отвращения глазами. Высокомерие переполняло ее с ног до головы, и Лукреция поймала себя на мысли, что, не разделяй их этот треклятый барьер, она непременно плюнула бы ей в лицо — до того, отвратительной ей казалась она.