Глава 17 (1/2)

- Я же тебе говорил, собака нам жизненно необходима, - Юта улыбается как-то уж слишком мило, и Ким не сдерживает ответной улыбки, стоит ему заметить в глазах напротив такое детское упрашивание и надежду. Его глаза медовые, мягкие, ласкают и греют, и Доен все никак не хочет отпускать широкую ладонь, что плотно обвивает его прохладную.

- Ты же знаешь, я не люблю собак. Они слишком активные. Тем более, ты прекрасная альтернатива любой собаке - такой же шумный и активный. Я за тобой не успеваю.

Парень обиженно дует губы, которые Доен тут же мягко целует, словно извиняясь, а затем тихо смеется.

- С собакой меня, конечно, еще никто не сравнивал. Я в отличие от них на самовыгуле и даже не собираюсь рвать обувь хозяина.

- Какой верный и милый песик, - Доен взъерошивает мягкие волосы и взвизгивает, когда Накамото резко обхватывает его талию, сжимая ее. - Ладно, ладно, так уж и быть. Если найдется человек, что похитит меня с любимой-ненавистной работы, то собака всенепременно появится в этом доме. Только я хочу корги или самоеда!

- Обожаю тебя!

Воспоминания так органичны для человеческого сознания: они могут быть болезненным, счастливыми, радостными или же такими, что не хочется даже помнить о них, есть лишь желание выкинуть их из собственной головы. И что Доен точно усвоил за годы практики, воспоминания так же органичны, сколько и обманчивы. Ему больно осознавать, что, проснувшись, он не видит привычной темной комнаты с яркими линиями, прерывающимися жирными точками. Ему больно осознавать, что то воспоминание было обманчиво. В нем жил он сам, но не существовало Юты, который так любил его. Вместо этого он видит белые потолки - они режут глаза, из-за чего приходится даже зажмуриться на минуту, чтобы белые блики перестали разъедать его зрение, а затем медленно приоткрывает их, постепенно оглядываясь. Вокруг ни столика с лекарствами и водой, ни стен, ни тяжелой двери, ни железных завитых прутьев его широкой постели: только жесткая, отвратительно пахнущая кушетка, много приборов и огромное окно, через которое не видно солнечного света. Там все заволокло темнотой, что рассеивается благодаря холодному свету. А над ним столько света. Для чего? Ким ни о чем не думает, только ощущает боль, что окутывает его с головы до ног и проникает внутрь, в самое сердце и душу, отравляя и съеживая. Почему ему так больно? Мужчина садится на кушетке, неизменно заглядывая в темное окно, где едва виднеется его отражение - он такой незнакомый и сломанный. Только спустя несколько минут пустого сидения он замечает провода и иглу, торчащую из вены, в которую поступало какое-то лекарство. Доен снова растворяется в созерцании на длительное время. Капля за каплей срывается вниз - так напоминает слезы, что он видел бесчисленное количество раз, они были и радостные, и горькие, и отчаянные, и ненавидящие, и счастливые. Такие же крупные, тяжелые и бесконечные. Он не слышит, как в комнату кто-то входит, удивленно охая, и едва заметно вздрагивает, когда его плеча осторожно касается чья-то теплая ладонь.

Джонни смотрит на него так нежно и испуганно, что Доен сам не осознает, как начинает ронять такие же слезы, за которыми до этого наблюдал в капельнице. Ни звука не вырывается, просто падают вниз без каких-либо чувств и эмоций, и, наверное, это пугает Со больше всего на свете. Он выглядит таким красиво-измученным: волосы стали чуть длиннее и будто бы серее, ладони - более сухими, а щеки несколько впали. Где его былая внешняя мощь? Ким смотрит в глаза напротив, почти не различая лица, и дает себя обнять - руки такие крепкие, согревающие и знакомые, что он прижимается спустя несколько секунд и тихо плачет в широкое плечо. Он, как и прежде, пахнет парфюмом и чем-то отдаленно фруктовым, так сладостно-горько, так больно чувствовать это, когда думаешь о другом человеке. Он умер, иначе почему они видятся лишь сейчас?

- Доен... Доен, боже, Доен... ты нашелся... я знал, что ты жив, - Джонни выдавливает эти слова на грани истерики, так плачет, что глаза стремительно краснеют. Он никогда не плакал, это первый раз, когда Ким видит его в таком состоянии. Его лицо бережно обхватывают ладонями и стирают слезы пальцами. - Все будет хорошо. Все уже хорошо. Ты жив, это главное. Я тебя люблю. Так люблю.

Доена эти слова заставляют закрыться. Он морщится, отталкивая чужие руки, и резко вырывает иглу из вены, вскакивая на дрожащие ноги. Это пугает Джонни, который совсем не понимает, как с ним совладать, пытаясь спокойно сказать:

- Доен. Доен, все в порядке. Это я, Джонни. Твой жених. Тот, кого ты любишь.

- Я хочу уйти, - Доен хрипит это севшим голосом, снова горло болит и давит, но он не обращает на это внимания. Только стоит у постели, готовый вот-вот сорваться с места, чтобы оказаться где угодно, но не в этом месте, где все белое, где все пахнет лекарствами и есть люди в белых халатах.

- Ты не можешь уйти. Ты в больнице, Доен, тебе здесь помогут вылечиться.

- Я здоров. Пусти меня!

Он требует, хмурясь, начиная злиться, но их прерывают двое, что врываются в комнату с грохотом, - мужчина в форме и в белом халате. Доен резко отступает назад, не обращая внимания на то, как кровь густо и стремительно бежит вниз по руке, пачкая светлую одежду и пол. Он лишь бледнеет, а конечности постепенно холодеют, но мужчина стоит на своем, никого не подпуская к себе.

- Я хочу уйти. Немедленно. Сейчас же.

- Мистер Ким, Вы не можете уйти никуда в таком состоянии. У Вас кровь, Вы уже навредили себе, - это говорит ему врач, глазами указывая на раненую руку, но Ким и бровью не ведет, делая еще один шаг назад. Его все злит: и запахи, и цвета окружающей обстановки, и люди, что пытаются ограничить его свободу. Он шумно и часто дышит, словно пробежал трехкилометровый кросс, теряясь в ситуации и совсем не зная, что ему делать.

- Доен, - Джонни снова тихо зовет его, ласково, будто не было здесь ничего страшного, словно они были наедине. Он делает мелкий шаг к нему и останавливается, когда замечает, что мужчина напрягается. - Хорошо... я... знаю, ты напуган, не понимаешь, что происходит, но ты ведь помнишь и знаешь меня. Я никогда тебе не сделаю больно, никогда не причиню вреда. Ты же знаешь, Доен, что можешь мне доверять. Прошу, давай просто посидим и обработаем твою рану. А потом уедем отсюда сразу же. Обещаю.

Доен не знает, почему верит этим словам и этому человеку, но только едва кивает головой, позволяя мужчине коснуться своей руки и прижать к себе. К ним тут же подходят те двое, но Ким ясно дает понять, что не хочет чужих прикосновений, и Джонни приходится под тихим руководством врача обрабатывать рану. Он долго сидит, останавливая кровь, и глаз не может оторвать от апатичного Доена, что еле-еле пытается осознать, что с ним и что вообще происходит. Они долго молчат, и доктора это состояние явно беспокоит, но он лишь бросает мимолетный взгляд сначала на Со, а затем на полицейского.

- Доен, - Джонни зовет едва слышно, но что удивительно, Доену этого достаточно, чтобы вынырнуть из серого омута и более-менее сосредоточить взгляд на нем. - Как себя чувствуешь?

Ким серьезно об этом задумывается, слегка хмуря брови, и спустя минуту отвечает:

- У меня все болит.

- Хочешь есть? Пить?