Часть 22. (1/2)

В четыре часа ночи один из цветочков Се Ляня сообщил, о небожителе, обходящем кругом город Шаньмо. Предпринимать какие-либо действия, пока неопознанный субъект не проявит агрессии не имело смысла, однако поступившая в мозг информация вынудила бывшего принца очнуться ото сна.

На случай срочного перемещения он принял человеческий облик, перевернулся на спину и уставился в потолок чуть светящимися от заклятия ночного зрения глазами. То ли это было мягкое свечение, то ли движение воздуха, однако что-то заставило проснуться и Хуа Чена.

«А может он и не спал. Хоть Высшие демоны и похожи на людей, но сон им так же бесполезен как и Низшим. В конце концов, будь это не так, это было бы слабостью вроде инстинкта, а им подвержены только те, кто не достиг высшего ранга...»

Хотя это были лишь мысли, Се Лянь, привыкший, что его истинное лицо скрыто от стороннего наблюдателя, беззвучно шевелил губами.

— Гэгэ хочет что-то сказать? — спросил демон, заставив Се Ляня вздрогнуть от неожиданности.

Голос Хуа Чена был низким и мягким. Любой, кто не знал, что перед ним демон решил бы, что это со сна, однако небожитель не мог обмануться.

— У Сань Лана очень хорошо выходит быть человеком, — с мягкой улыбкой сказал Се Лянь и мечтательно прикрыл глаза.

Его голос был тих, но звучал чётко и завораживающе. Слуга Хуа Чена потратил сотню лет, чтобы научиться выглядеть человеком среди людей и призраком среди демонов, и теперь он с гордостью вспоминал об этом.

— Я стараюсь, — полушёпотом ответил Хуа Чен. — Однако и гэгэ сейчас больше похож на призрака, чем я в истинном обличии.

— Я питаю слабость к смешению света и тьмы. Демон с божественным ликом, божество с демонической силой – это ли не искусство, — демоническое божество прошептало это с такой уверенностью, что Хуа Чен невольно почувствовал неясный образ, стоящий за причудливым суждением.

— ... У гэгэ необычная точка зрения в искусстве, — с трудом нашёлся с ответом демон. — От чего же ты не стал творцом?

— Я не учил ритмов и нот, не способен нарисовать живые глаза, мои идеалы обращаются окровавленным мечом, а слова становятся ядом, что отравляет меня самого и тех, кто им верил, — беззаботно улыбаясь поведал бывший принц. — Однажды я просто нашёл безмолвное и гармоничное Искусство – плод причудливого переплетения жизни и смерти. Я попытался создать нечто столь же идеальное, однако угодил в ловушку, о чём не сожалею. Я не смог сотворить совершенство, но смог его найти. Моё восхищение им не знало границ и я отдал ему свою жизнь.

— Ваше... Се Лянь, тебе не следует такое говорить, — встревоженно приподнявшись заметил Хуа Чен.

— «Самокритичность – путь к самопознанию». Хочешь, я докажу что нет ничего страшнее моих слов? Я сейчас кое-что попробую, — Хуан Се резко подорвался и принялся мерить размашистыми шагами крошечное пространство монастыря Водных Каштанов.

В его руках вспыхивали и гасли серебрянные цветы. Се Лянь хмурился, прикрывал глаза, замедлял и ускорял шаг. Наконец он замер с крупным маком на ладони и с сомнением оглядел призрачный цветок.

Чуть поразмыслив, он кивнул собственным мыслям и подошёл ко вставшему к тому времени Хуа Чену. Се Лянь без усилий отмёл все сомнения и протянул своему божеству цветущий осколок воспоминаний.

— Просто прикоснитесь к нему, как к демону, открывшему вам своё сознание, — со сверкающими нетерпением глазами пояснил принц. — Это осколок души с воспоминанием.

— Никогда не использовал их так, — заметил Сань Лан, намеренно или нет пропустив мимо ушей излишне почтительное обращение.

С любопытством и скрытым благоговением он аккуратно принял хрупкий на вид цветок из рук принца. Стоило полупрозрачным искристым лепесткам оторваться от пальцев Се Ляня, как сознание Хуа Чена затянуло в мир, где правят тени прошлого.

Се Лянь в монашеских одеяниях бесцельно идёт по улице, укрываясь стареньким красным зонтом от сильного ливня. Его губы на грани слышимости выдыхают: «и почему цена дождя в Юнани и в Сянлэ столь ужасающе разнится?»

Внезапно его внимание привлекла скрывающаяся в переулке кумирня. Справа и слева от входа её стены украшали строки-дуэляни «тело прибывает в страдании» и «душа прибудет в блаженстве». Сейчас эти слова уже не вызывали столь сильного отклика в душе принца.

Решив укрыться от дождя под ветхими сводами народного храма божество ступило на порог кумирни. За последние три года он успел повидать бесчисленное множество своих статуй и образов на бумаге, так что ничуть не удивился отсутствию хоть отдалённого сходства с собой в глиняной фигуре. Он вовсе не собирался разглядывать свой образ, но одна деталь всё же привлекла его внимание: на ладони статуи был живой белый мак – «сны и приятные воспоминания, скорбь в разлуке». Большинство его статуй изображались с мечом в одной руке и цветком в другой и, разумеется, оба дополнительных предмета были сделаны из того же материала, что и сам образ бога Войны. К тому же удивлял выбор цветка: обыкновенно скульпторы изображали пион, сливу или камелию, считая что иной цветок попросту не достоин принца.

Но сам Се Лянь бы несомненно солгал, если бы сказал, что это ему льстит. Сейчас его едва ли не тошнило от безупречного образа, созданного людьми, которому, как оказалось, он вовсе не соответствовал.

Неожиданно Наследный Принц Сянлэ услышал тихие влажные шаги у входа в кумирню и поспешил скрыть своё присутствие.

Хуа Чен с затаённой жадностью впитывал каждый шаг Се Ляня, ранее скрытый от его глаз. Он действительно тогда хотел узнать почему его бог тогда ему ответил: он спустился ради него или это лишь удача. Что ж, теперь он знал наверняка, но не то чтобы это знание его разочаровало, он тогда ни на что не надеялся, а теперь мог назвать это Судьбой.

Его Высочество тем временем зашёл за постамент и устремил полный смутного удивления взор на вход. Там сейчас стоял промокший мальчишка, почти юноша, явно скрывающий что-то в ладонях от непогоды. Половина его лица была скрыта бинтами.

Внезапно воспоминание пошло рябью и Хуа Чен увидел совершенно иную сцену: Его Высочество в простых для человека его происхождения, но не менее качественных бело-жёлтых одеждах вёз на тележке мальчика с перебинтованным лицом. На лице этого Се Ляня сияла мягкая беззаботная улыбка.

— Знаешь, а я ведь, по факту, совершаю побег, — доверительно сообщил он мальчику и легко рассмеялся.

Мальчик неотрывно смотрел на принца, но оставался безмолвным.

Картина солнечного дня и кленового леса поплыла и Хуа Чен вновь увидел стены кумирни.

Се Лянь так и стоял за спиной статуи, а мальчик подошёл к убогому изваянию и заменил цветок на более свежий, живой и влажный. Се Лянь казался до глубины души поражённым этой сценой. Он застыл словно ещё одна статуя, а взгляд его прикипел к цветку.

Тем временем мальчишка, пристроив цветок, встал перед глиняной статуей и сложил ладошки вместе, чтобы молча помолиться. При этом он не стал поступать, как остальные невежды — падать на колени. Мальчик в самом деле прислушался к первому велению Се Ляня.

Се Ляню приходили помолиться сановники и родовитая знать, выдающиеся личности нынешнего поколения и поразительные таланты. Однако теперь истинно «добросовестным» среди всех его последователей принцу казался лишь этот ребёнок двенадцати-тринадцати лет.

Теперь Принцу стало очевидно: его главный храм, где люди и думать забыли о его волеизъявлении значило для людей не больше щепотки пепла от палочки благовоний, не стоил и одного такого последователя.

Снаружи раздалось шлёпанье чьих-то ног по лужам, и возле кумирни пронеслась весёлая стайка детей с зонтиками в руках. Се Лянь вначале решил, что они только пробегали мимо. Но как только ребятишки промчались мимо входа, почти сразу же вернулись назад, словно увидели что-то невероятное. Они захлопали в ладоши, и самый старший из них воскликнул: «У-у-у! Уродца снова выгнали!»