Часть 1 (1/2)
Тугая пеньковая веревка покачивалась на ветру. Зимний мороз, впитавшийся в камни мостовой, промораживал колени. Тяжелые цепи сковывали руки за спиной, от неосторожных движений по ладоням с запястий текла кровь из открывшихся ран на коже, стертой железными обручами. Грубые руки на плечах придавливали к земле.
Она молчала, не смея поднять голову и встретиться с бесконечно мудрыми и печальными глазами своего Господина, который сейчас стоял на помосте перед разъяренной толпой черни, восставшей против Императорской семьи.
— Смотри, дрянь! — грубая рука хватает ее за серебряные волосы и оттягивает назад, заставляя запрокинуть голову, и, сохраняя бесстрастное лицо, встретиться с тем, кого так сильно подвела, обрекая на смерть.
Он босой. В своих изорванных и потрепанных шелковых одеждах. Все такой же хрупкий и неземной, стоял там с такой грустной и печальной улыбкой. В его глазах, полных какой-то бесконечной мудрости и всепонимания, была печаль. Он смотрел на мир вокруг и в нем, несмотря ни на что, не было ни капли злобы.
Даже сейчас у Господина находится столько доброты, чтобы так спокойно прощать тех, кто вот-вот будет повинен в его смерти.
— Господин, — она шепчет едва слышно, всматривается в его образ отчаянно и жадно в попытке уберечь, навсегда запечатлеть в своем сердце.
— Ликуйте, люди! Сегодня! Именно сегодня в нашем мире перестанет существовать проклятая нелюдская кровь! Возрадуйтесь же!
Толпа ликующе взревела.
Холодный зимний ветер всколыхнул полы шелковых одежд мальчика, стоящего на помосте. Последний из Рода Диорэн чуть сощурился, когда колючие снежинки, поднятые ветром, осыпали его совсем юное лицо.
На посиневших от холода губах расползалась поистине детская счастливая улыбка, и Юаэн Диорэн с наслаждением вдохнул зимний воздух, распахивая невероятные синие глаза и морщась от щекотки черных волос, что ветер бросил ему в лицо вместе со снегом.
Грубая веревка на тонкой шее была неуместной. Он сам казался здесь и сейчас чужим.
Его место было среди книг, пыльных тяжелых штор. В полутьме, в окружении горящих свечей и неземных сказаний.
Не на троне. Не на войне. Не на плахе.
Ему было всего одиннадцать. Всего лишь одиннадцать лет. И он не должен был умирать вот так. На потеху оголодавшей до крови толпе. Из-за трона, на который никогда не имел прав, из-за ненависти, которой никогда не было в его сердце места.
Он слушает приговор спокойно и, казалось, принимает его с легким сердцем. И лишь печаль, осевшая в уголках губ и глаз, выдает его горечь.
Всю жизнь он боролся за право просто жить с собственным слабым и немощным телом, развивая свой разум и дух, а сейчас, когда болезнь тела наконец-то отступила, Господин вынужден попрощаться со всеми своими мечтами.
Несправедливо.
— Могу ли я сказать последнее слово? — от его тихого голоса глашатай вздрагивает. — Пожалуйста.
Если бы Господин мог, он бы поклонился, но веревка мешает. И он лишь смотрит, так спокойно и просяще, и только за это она была готова вцепиться в глотки недостойным такой милости.
Никто из них не был достоин даже взгляда маленького Господина, не то что просьбы.
— Да как ты рот свой открыть посмел?! — глашатай орет, брызжа слюной. Она дергается в оковах, но вырваться не может. Пинок от близстоящего по ребрам выбивает воздух, и она задыхается, сгибаясь к земле. Слабая и ни на что не способная.
— Я имею право.
— Да ты!..
— Он имеет право, — Предводитель восстания, рослый и высокий мужчина с жестким лицом, обрывает глашатая и смотрит на мальчика суровыми серыми глазами.
Юаэн Диорэн кивает. После чего безошибочно обращает свой взгляд на нее.
— Ты верно служила мне. Прости, что я не сдержал своего обещания. Но… одно из обещаний я сдержать еще в силах. Перед этим я отдаю тебе последний приказ. Живи. Живи счастливо, — синие глаза смотрят мягко и тепло, с благодарностью. — Я дарую тебе свободу. Освобождаю от всех клятв. И с этого дня ты — Суэ. Ветер, что волен делать все что хочет.
— Нет, — она потрясенно распахивает глаза. — Нет, Господин! Позвольте мне разделить с вами…
— Нет.
Узоры сковывающих клятв на крови и на самой душе и теле вспыхивают магическим огнем и сгорают, принося ужасающую боль. Суэ чувствует, как кровь течет по подбородку.
Толпа напугано вскрикивает.
— Колдун! — истошно визжит какая-то женщина. Палач недрогнувшей рукой дергает за рычаг, и Суэ рвется вперед с отчаянным хрипом, давясь кровью. Маленькое тело с посиневшими от холода босыми ногами дергается, покачиваясь на веревке. Черные волосы тревожит ветер, а синие глаза навсегда закрывают бледные тонкие веки с длинными смоляными ресницами.
Толпа ликует, беснуется и радуется, наслаждаясь смертью и муками на детском, уже мертвом лице.
Он же совсем еще дитя…
Сломанная куколка невероятной красоты висит, продуваемая всеми ветрами. Хлопают широкие рукава и раздуваются полы многослойного шелкового одеяния.
Суэ, что надеялась уйти следом, умереть в тот же миг со своим Господином, смотрит на маленькие босые ноги, зависшие в воздухе, и плачет. Несгибаемый воин и слуга, живое оружие, беззвучно роняет слезы на грязный стоптанный снег у своих колен, чувствуя, как ткань ее одежд пропитывается кровью, что проступила по всему телу там, где ранее были проложены сковывающие волю заклинания. Эти раны от линий, нитей-оков, никогда не пропадут, навсегда оставаясь шрамами на теле и душе.
— Отпустите ее, — приказ Предводителя восстания доносится словно издалека. — Она больше не рабыня. Она теперь свободная.
С Суэ снимают оковы и отступают в стороны. Глашатай, что зачитывал лживый приговор, торжественно вскидывает руки к небу.
— Глядите! Даже нелюдь перед смертью решил проявить человечность и отпустил эту несчастную душу из своих мерзких лап!
Суэ смотрит на Глашатая из-за занавеси серебристых волос и растягивает губы в оскале. У нее мало сил. И смерть явно не входила в последний приказ Господина, но он сказал ей быть счастливой.
А что счастье теперь для Суэ без Господина Юаэна?
Только месть. И кровь лживого предателя.
Она срывается с места в прыжке. Сил мало, но для последнего удара достаточно. Сбивая с ног мужчину, Суэ выставляет пальцы и со всей ей доступной ненавистью вгоняет их в глазницы предателя и перебежчика.
Глазная жидкость и кровь окропляют руки. Крик и скулеж оглушают и служат музыкой для ушей.
Ее хватают, пытаются оттащить, но Суэ вырывается и смотрит на всех с ненавистью. И особенно на этого лживого глашатая, что придумал про Господина эту гнусную ложь.
Он умрет. Она знает это. Чуть позже, не сейчас. Но умрет в страшных муках. На некогда аккуратных ногтях, а сейчас обломанных и окровавленных, еще сохранились остатки яда.
— Держи ее!
Она одним рывком запрыгивает на помост, но не успевает добраться до мертвого тела.
Суэ даже не сопротивляется, когда острое лезвие меча одного из стражников пронзает грудь, лишь улыбается, кашляя кровью, и оседает на колени, не пытаясь закрыть рану, из которой хлещет горячая кровь. Ее глаза устремлены в сторону хрупкого тела Господина. Гаснущим взглядом она смотрит на него, пытаясь запечатлеть последнее, что еще возможно.
На тонких белых ладонях связанных рук до сих пор видны следы чернил и красок.
Он так мечтал объехать весь мир, увидеть все чудеса. Так любил книги и рисование.
Совсем недавно он обещал ей, что они вместе увидят весь мир. Все его чудеса. Только надо было немного подождать…
Суэ падает лицом в грязный, стоптанный множеством ног снег, превратившийся в грязь, на деревянном помосте и не находит себе сил сомкнуть веки, продолжает смотреть. До последнего.
После нас останется лишь пепел,
Капли крови смоет соль из чужих глаз.
За тобою на тот свет успеть бы…
И прийти на твой зовущий глас.
***</p>
— Господин… — слово зарождается и умирает в шепоте. Суэ настороженно замирает и вдыхает запах. Едкий и резкий. Раздражающий чуткий нос.
Она умерла.
Эта простая истина не может подвергаться сомнению. Тогда почему она все еще дышит? И почему такие странные ощущения?
Суэ прислушивается к тишине и не спешит открывать глаза, притворяясь спящей. Но поблизости никого нет. Чуть приоткрыв веки, она вздрагивает и распахивает их в недоумении. Белая комната. Койка. Какие-то странные предметы. Большое окно с колыхающимися легкими занавесками, открытое ставнями внутрь.
Какая-то мебель. Странная трубка, тянущаяся к ее руке, и капли неизвестной жидкости, капающие над головой в эту трубку.
Суэ кажется, что эти капли слишком громкие. Как и колыхающиеся на ветру занавески.
За такой же белой дверью слышится эхо чьих-то шагов. Она поспешно закрывает глаза, притворяясь спящей, и слушает. Шаги легкие, быстрые. Короткие. Так не ходят мужчины, так ходят женщины.
Дверь распахивается, и неизвестная женщина возмущенно вскрикивает. Язык, странный и непонятный, заставляет Суэ напрячься. Из всех известных ей языков ни один не звучит похожим.