45. Формы благодарности (1/2)

Чудесная погода даром не прошла, и двенадцать из четырнадцати игроков оказались в лазарете. Кого-то не слушались руки-ноги, кому-то прилетело незамеченным бладжером, а кто-то — как, например, я — банально простыл. Температура подскочила у меня уже к вечеру, и Хеймдалль отвёл меня к мадам Помфри, где мы, собственно, и застали практически всех игроков. Я не могла сконцентрироваться на какой-либо мысли, так что отвлечённо думала о том, что Фрейя никогда не болела. Мадам Помфри приложила, как мне показалось, прохладную ладонь к моему лбу, всплеснула руками и отвела меня к койке. Через мгновение там оказалась больничная полосатая пижама, в которую я с трудом переоделась, как только меня задёрнули ширмой. Сознание начинало плыть — я слышала, что Хеймдалль и мадам Помфри говорили о чём-то, но слов разобрать не могла. Затем медиковедьма подошла ко мне, дала выпить горьковатого зелья, и я вырубилась.

Похоже, что высокая температура держалась у меня довольно долго: мне снилось что-то странное, мутное, и вроде иногда я возвращалась в реальность. Пробуждение было тяжёлым. Когда я открыла глаза, моя первая мысль была о том, что мне ужасно хотелось пить. Мне было жарко, а губы растрескались и болели. Я перевела взгляд туда, где должна была находиться тумбочка, полагая, что найду там стакан, но там ничего не было. Я вяло пошевелилась, обводя взглядом закуток за ширмой, и обнаружила Хеймдалля. Он сидел лицом ко мне на простом стуле и что-то читал. Глаза у него были красные, и когда я зашуршала, он вскинулся и посмотрел на меня.

— Воды? — тихо спросил он. Я кивнула. — Сильно же тебя приложило…

— Приложило? — сипло переспросила я.

Он откуда-то достал стакан, и я попыталась сесть, но у меня не получилось. Тогда Хеймдалль поставил его на тумбочку и поднял меня, подоткнув подушку, а затем сам напоил. Я глубоко вздохнула и почувствовала странное бульканье где-то в груди.

— Простуда, — он вздохнул. — Если быть точнее — двустороннее воспаление лёгких. Тебя лихорадило четыре дня.

— Сколько? — я дёрнулась, но сесть без опоры не смогла. — А кентавры? А…

— Лежи, — строго произнёс Хеймдалль. — Что сразу о делах-то говорить?

— Я… — я зашлась в приступе кашля.

— Вот говорить тебе бы тоже не надо, — он поморщился. — Ты же должна понимать, — я слабо кивнула и жалобно посмотрела на стакан. Он вздохнул и снова напоил меня. — Тебе не помогли никакие зелья — ни Бодроперцовое, ни даже Лист Иггдрасиля. Мне пришлось наколдовать антибиотики, но даже они не сразу дали эффект. Я даже про проклятие успел подумать.

— Меня нельзя… — просипела я.

— Я знаю, — перебил Хеймдалль. — Но я подумал, что кому-то удалось найти способ… К счастью, это просто пневмония. Однако тебе придётся провести здесь ещё дней десять.

Я сокрушённо вздохнула, и в груди опять забулькало. Однако меня действительно сильно приложило, раз уж даже волшебные зелья не могли поставить меня на ноги раньше. Я не особо переживала из-за учёбы и предстоящих экзаменов, но вот проваляться без какой-либо деятельности ещё десять дней представлялось мне довольно тяжким испытанием. Впрочем, нетрудно было предположить, что ещё пару дней я буду только есть и спать, а потом можно будет выклянчить книги, чтобы хоть почитать.

— Твоё состояние тебе понятно? — спросил Хеймдалль и строго на меня посмотрел. Я мрачно кивнула. — Я могу быть уверен, что ты не будешь пытаться сбежать из лазарета или делать ещё что-либо, что может навредить тебе? — я скорчила кислую мину и снова кивнула. Как будто я вообще могла встать сейчас. — Хорошо, — он улыбнулся. — Ты спрашивала о кентаврах. Ты не представляешь, на какое мероприятие Магориан нас пригласил. Это был обряд становления для жеребят.

— «Обряд становления для жеребят?» — переспросила я мысленно, чтобы не напрягать больное горло.

— Юные кентавры должны пройти тропой лучника, чтобы стать полноценными членами табуна с правом голоса, — кивнув, продолжил он. — Магориан предложил мне испытать себя. Он сказал, что если я провалюсь, второго шанса не будет. Кристалл вёл себя безупречно, так что тропу лучника я прошёл. Потом табун должен был смотреть на звёзды, но было пасмурно. Впрочем, ради такого дела тучи я разогнал, за что получил дополнительных очков в глазах кентавров.

— «На игру не мог разогнать?» — мрачно подумала я.

— Я хотел поправить погоду на игру, но директор сказал, что по правилам мы не должны вмешиваться, — он поджал губы.

— «Нет таких правил», — я поморщилась.

— Спорить с ним я не стал, но учитывая, сколько потом пришлось дать студентам и преподавателям Бодроперцового, думаю, для школьного чемпионата этот момент пересмотрят, — Хеймдалль улыбнулся. — В общем, я теперь член табуна. Тебя они будут принимать как жеребёнка. Ветерок тоже добавил уважения к тебе. По итогу — лозу они подготовят нам к отъезду, и вдобавок будут поставлять нам некоторые редкие ингредиенты, а с нас — некоторые зелья и обувь. Сделка очень выгодная.

— «Не сомневаюсь, — я улыбнулась. — Ведь переговоры вёл ты».

— Что ж, — он поднялся. — Ты наконец пришла в себя. Поппи даст тебе поесть каши и зелье. Постарайся хорошо отдохнуть, чтобы поскорее поправиться.

Я кивнула, и Хеймдалль, погладив меня по голове, вышел. Прошло не больше минуты, и ко мне вошла мадам Помфри. Она принесла тарелку жидкой и почти безвкусной каши, которую я, впрочем, съела до последней ложки. Только когда она вошла, я поняла, что по ощущениям у меня живот прилип к спине. Не сказала бы, что я прямо наелась, но и переедать определённо не следовало. Потом мадам Помфри дала мне зелье, и совсем скоро я снова уснула.

Постельный режим — это очень уныло. Потому что можно только лежать. С неделю мне не разрешали даже читать, хотя на это, признаться, и сил-то особо не было. Но потом это начало превращаться в пытку, хотя мне и разрешили читать, и Хеймдалль принёс мне пару лёгких художественных книг. Койки постепенно пустели: надо заметить, что простывших было действительно много, но так, как меня, больше никого вроде бы не накрыло. Так, двадцать второго мая в лазарете я была вообще одна. Светило приветливое солнышко, птички щебетали, а я читала «Всё красное». Весь остальной Хогвартс был на стадионе по случаю закрывающей игры сезона — Гриффиндор против Когтеврана. Я болела за Карлайла. Не то чтобы мне категорически не нравился Гарри, просто хотелось, чтобы Оулзай и правда поймал хоть один снитч за сезон. С улицы доносились отдалённые вопли, так что игра определённо была жаркой.

Шум с улицы стал громче, и это означало, что либо там произошло что-то из ряда вон, либо игра закончилась и все пошли к замку. Через пару минут в лазарет вошла мадам Помфри, а следом за ней — трое игроков, придерживающих травмированные руки. Видимо, бладжеры в этот раз совсем разошлись. Меня задвинули ширмой, и я снова открыла едва отложенную книгу, но не успела прочитать и пары строк, как в лазарете резко стало шумно. В гвалте слов было не разобрать, но едва ли через полминуты мою ширму резко сдвинули, и около моей кровати оказался Оливер Вуд в квиддичной форме и ещё трое незнакомых гриффиндорцев.

— Как ты это сделала? — резко спросил капитан Гриффиндора.

— Сделала что? — негромко спросила я.

— Как ты сделала так, чтобы Гарри не смог поймать снитч?! — Вуд повысил голос.

— Я? — у меня едва не вывалились глаза.

— А кто? — он нахмурился и сложил руки на груди. — Когда Оулзай поймал его, сказал: «Спасибо Нильфхейм». Так что ты сделала?

— Мерлин… — я глубоко вздохнула. — Ничего. Я не сделала ничего. Как я могла что-то сделать, если я последние две недели лежу здесь, почти не вставая?

— Но…

И тут примчался сам, собственно, Оулзай. Практически оттолкнув Вуда, он схватил меня за руку и энергично её потряс, буквально светясь от радости.