сыграй мне (курокен) (2/2)
Сплетаю наши пальцы и подношу его руку к губам. Кенма тихо вздыхает и пытается отвернуться, только я не позволяю.
— Зачем… — начинает он, но я не даю договорить.
— Затем, чтобы ты наконец запомнил раз и навсегда — я люблю каждый кусочек твоего тела, каждый его миллиметр. Каждый шрам на твоих ладонях. Люблю тебя всего, Козуме Кенма.
Переступаю одной ногой и сажусь на скамью лицом к нему. Кенма поднимает свои огромные янтарные глаза, смотрит на меня пару секунд, но не выдерживает долгий контакт и снова утыкается взглядом в коленки. Не плачет. Выплакал свое в тот день, год назад, когда впервые увидел забинтованные в гипсе руки. И потом, сев за любимый рояль, на котором не мог сыграть.
— Козуме-сан, я прошу вас, не плачьте. Это еще не приговор, — пытаюсь успокоить, но сам понимаю, что сейчас мои слова звучат, как жалкое оправдание. — Ваш сын очень молод и быстро восстанавливается. Операция прошла успешно. Мы назначим ему курс реабилитации сразу, как только снимут гипс и швы.
— Но… — из-за рыданий женщина едва в силах связно говорить. — Кенма… он ведь… играть… Он больше не сможет играть?
В тщетной попытке утешить муж крепко обнимает ее за плечи.
— Вероятно, так, как прежде, уже нет.
Не могу обманывать, давая ложную надежду, хоть и ненавижу себя за то, что правда хлещет по сердцу матери хуже хлыста.
— Все бытовые функции после курса реабилитации он сможет выполнять практически без помех. Но лучезапястный сустав пострадал слишком сильно, плюс были задеты нервы, — продолжаю и физически ощущаю тяжесть каждого слова. — Мне очень жаль, но вероятность, что ваш сын сможет вернуться на сцену, как профессиональный пианист, минимальна. Однако обещаю вам, Козуме-сан, я вложу все силы в то, чтобы Кенма вернулся к нормальной жизни.
— Давай поедим, а потом ты сыграешь для меня. Ладно?
Держу его ладони к себе близко-близко, так, что мое дыхание обдает кончики тонких пальцев. Паутинки белых шрамов выделяются даже на светлой коже, и я помню каждый из них наизусть. Кенма мнется, куксится, а я продолжаю водить губами по мягким подушечкам, пока он наконец не кивает, молча соглашаясь.