Часть 9. Поклонение и исполнение (2/2)
____________________________________
Кристина посмотрела на него, не веря своим ушам.
- Что я буду делать?
- Аккомпанировать мне. Мы сыграем ларго Генделя. Мы ведь часто играли его для разминки… Это всего несколько минут.
- Но я не помню… Я не могу!!! Я не буду!!!!
- Помните, можете и будете, - твердо, как тогда, заявил он.
Она с суеверным страхом разглядывала скрипку.
- Эрик… мне кажется, или это она?
- Скрипка вашего отца? Да.
- Но... как она оказалась у вас?
- Я забрал ее из часовни.
- Вы… это вы украли ее!!!! Я думала, что она пропала! Как вы могли…
- Тогда вам не нужна была музыка. А без нее это просто ненужный старый хлам. – Безжалостно отрезал он.
- Но… - Она не договорила: что-то вспомнилось ей, и она медленно кивнула сама себе. – Вы, наверное, правы, Эрик…
-… Как всегда, дитя мое…
-…но я не смогу играть. Прошло два года…
- Тогда тоже.
- Я была ребенком!
- Тем более, сейчас вы лучше помните мои уроки.
- Я боюсь, Эрик.
- Эрик!
- Эрик!!
-…
- …
- Он снова заговорил со мной! Ангел! Я снова слышу его голос! Он был нем все это время, а сейчас, когда вы прикоснулись к ней…
- …И разве вы не хотите снова его обнять?
Он сел за орган.
Казалось, прошла вечность. Вечность сосредоточилась в том мгновении, которое проскользнуло между прикосновениями его пальцев к клавишам и ее прикосновением к смычку. Цветок в правой руке, она будет держать его нежно и осторожно, она не сможет причинить ему зла. Как когда-то причинила другому... «Эрик, нет!», - хотела она крикнуть, но поздно: из-под его пальцев полились медленные аккорды, и она привычным жестом вскинула скрипку на плечо, поднося смычок все ближе и ближе… Его торжествующая, смелая нота подтолкнула ее – и вот это случилось: смычок прикоснулся к скрипке, единение состоялось, и его нота длилась в воздухе, соединяясь с извлеченным ею звуком – первым ее собственным звуком за столько лет!.. Миг тишины: Эрик уступил ей на долю мгновенья, когда она, только она играла в полном молчании. И вновь единение. Вверх. Вниз. Вверх. Все ее тело откликалось и следовало за инструментом; как на волнах, она качалась в своей музыке, а он тихо и смиренно уступал, снова и снова, создавая ту зыбку, которая и удерживала ее на плаву… И вместе они отзвучали: хотя закончили одновременно, сладость ее ноты как будто длилась в воздухе дольше, чем его… Он медленно поднял руки, а она чуть развела их в стороны – ее сердце колотилось, как сумасшедшее, голова немного, почти приятно кружилась, сам воздух казался сладким…
Он смотрел на нее странным взглядом, значения которого она не понимала, но хорошо помнила – вот так же Эрик смотрел на нее тогда, ночью, в момент выбора.
- Подойдите ближе! – приказал он.
– Зачем? Куда? – растерянно бормотала она, подходя к органу и все еще немного пошатываясь, точно под действием опиума.
- Дайте мне скрипку!
Она подала ему скрипку, даже не осознавая этого.
- «Ex ore infantium», - объявил он.
И заиграл на скрипке ее отца.
Это было вступление к написанной им арии на слова восьмого библейского псалма – он создал ее много лет назад, вдохновившись первой арией из «Magnificat» Баха и много раз репетировал с Кристиной – собственно, последней ария и была посвящена. Кристина знала здесь каждую ноту и каждое латинское слово наизусть. Спускающиеся мотивы передают смирение как младенца, из уст которого исходит хвала Творцу, так и человека, признающего свое ничтожество перед величием Создателя. Отдельные бравурные, ликующие подъемы в середине и в самом конце повествуют об этом божественном величии. Но как музыка, сочиненная в этом подземелье, может так рассказывать о луне и звездах?.. Как он и она смеют возносить к небу эти слова благодарения?
…Но в подземелье уже не было ни его, ни ее. Был вихрь – огромный смерч, увлекающий с собою вверх – он подступал к ней все ближе, ближе, и в какой-то момент она уже не могла сопротивляться - он ворвался в ее грудь, заполнил ее, и она распахнулась вовне.
- Ex ore infantium
et lactentium
perfecisti laudem
[Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу - прим. автора]…
Услышала она вдруг, как будто со стороны, легкий, но чуть резковатый голос, а скрипка мягко и плавно сопровождала его, как бы указывая путь.
Quoniam videbo caelos tuos, opera digitorum tuorum,
lunam et stellas quae tu fundasti… [Когда взираю я на небеса Твои - дело Твоих перстов,
на луну и звезды, которые Ты поставил…]
Легкий голос медленно спускался, постепенно теряя резкость, становясь бархатнее и глубже.
Quid est homo, quod memor es ejus?
aut filius hominis,
quoniam visitas eum? [то что́ есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?] - пел голос смиренные слова с неведомыми Кристине мощью и силой.
И, наконец, она увидела скрипача, аккомпанировавшего этому новому голосу.
Minuisti eum paulominus ab angelis;
gloria et honore coronasti eum… [Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его…]
Он играл, закрыв глаза, но скрипка заставляла ее смотреть на него неотрывно. Он был ангелом, но и она сейчас была не меньше, чем он; она тоже была увенчана славой, и царство, дарованное ему свыше, было и в ее власти.
et constituisti eum
super opera manuum tuarum… [поставил его владыкою над делами рук Твоих...]
...
…Domine, Dominus noster, quam admirabile est
nomen tuum in universa terra! [Господи, Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!] - завершил голос торжествующим подъемом.
Голос.
Ее голос.
Господи. Она неверяще смотрела на Эрика – скрипач снова стал Эриком – а тот глядел на нее с непроницаемым видом – отчасти из-за маски, отчасти из-за непонятного ей выражения глаз. И молчал. Она не выдержала первой.
- Эрик! Что вы думаете об этом? Эрик… Я… - чуть хрипловато пробормотала она.
Пауза.
- Я думаю, что в следующий раз начинать все-таки следует с распевки, дитя мое, - наконец спокойно сказал он. – Пойдемте, я приготовлю вам теплое питье.
И уже по дороге на кухню бросил через плечо:
- Нам с вами придется привыкнуть к этому вашему очаровательному меццо-сопрано. За два года вы подготовили для Эрика интересный сюрприз.