Часть 3. "Орфей и Эвридика" (1/2)

Кристина сняла наперсток и положила его рядом с длинной иглой в специальное углубление. Потом распрямилась и потерла глаза, покрасневшие от многочасового напряжения и работы в темноте. Мадам Жири была права, говоря когда-то, что вставать ей придется рано, чтобы большей частью трудиться при солнечном свете, но она забыла уточнить, что дорабатывать в любом случае придется при свете свечи. В мастерской не было ни одного человека, кто справлялся бы с ежедневными обязанностями до заката, а Кристина, как менее привычная, была еще и медлительнее остальных. Правда, она служила в ателье Антуанетты Жири уже около двух лет, но окружавшие ее мастерицы – новенькие ученицы не в счет – имели за плечами многолетний опыт. Иногда она завидовала им, но не столько их ловкости, сколько тому, что им нечего было оплакивать. У них не было голоса, и они его не потеряли.

Кристина жила все в той же комнате, деля ее с двумя товарками; за последние месяцы она отложила кое-какие средства, пусть и весьма скромные, и могла бы, наверное, снять себе отдельную комнатушку, но не видела в этом особого смысла. К спартанским условиям она привыкла в театре, скрывать от подруг ей было нечего, оставаться одной – невыносимо. Парадоксально, но с одной стороны она стремилась сбежать от людей, с другой – не могла без них находиться. В абсолютном одиночестве у нее снова начинались приступы удушья. Грудь как будто стягивало веревкой, воздух не проходил внутрь, она начинала мелко и часто дышать, потом приступ проходил, но через некоторое время начинался вновь. В наше время его назвали бы панической атакой, но Кристина таких мудреных слов не знала, а если бы и знала, вряд ли бы ей это помогло. Ее вполне устраивало соседство девушек – и в душу не лезут, и ощущение присутствия создают. Она не искала у них понимания, а потому и не наталкивалась на глухую стену.

Кристина по-прежнему занималась простыми мужскими рубашками, не претендуя ни на что изысканное, и, хотя ей нравилось смотреть, как работают по более сложным выкройкам старшие портнихи, она не испытывала в этом отношении никаких амбиций. Ателье за то время, что Кристина там пробыла, расширилось еще больше; между прочим, через кузину мадам Антуанетта получала много театральных заказов, которые в последние месяцы стали несколько интереснее, чем раньше; эскизы, по которым делались выкройки, были сложны, но в то же время удивительно выверены, изящны и элегантны. Кристине, впрочем, не было до этого никакого дела – чем меньше она соприкасалась с делами Оперы, тем была довольнее, хотя совсем не слышать о театре из-за обеих Жири у девушки, к ее большому сожалению, не получалось.

- Должно быть, они поменяли художника по костюмам, – заметила как-то мадам Антуанетта, – прежний справлялся куда хуже. Кроить по его эскизам было легче, но как-то… скучнее, что ли.

Вообще, мадам Антуанетта значительно подобрела. Дела ателье шли в гору, долгов не было, прибыль увеличивалась. Она все дружелюбнее, почти по-матерински вела себя с Кристиной, иногда даже приглашала ее к себе на чашку чая. Учитывая, что выходные для девушки ничем особенно не отличались от будней в плане содержательности, эти чаепития составляли для нее приятное разнообразие. Мадам не особенно расспрашивала Кристину о ее прошлом, зато много говорила сама. У нее была непростая жизнь: оставшись бедной вдовой двадцать лет назад, она должна была сама обеспечивать себя и маленького сына; швейная мастерская поначалу не оправдывала вложений, но из крохотного предприятия с двумя ученицами постепенно, благодаря усердию и бережливости хозяйки, разрослась до весьма внушительных размеров. Теперь, когда сын вырос и стал зарабатывать на жизнь самостоятельно (он был почтовым служащим), мадам смогла отложить наконец кое-какие средства для достойной старости. Однако ее интересы не сводились к шитью: Антуанетта любила музыку и танцы со всей страстью человека, ничего в них не смыслящего, и преклонялась перед всеми людьми искусства. Возможно, на это ее увлечение повлияло и занятие кузины: мадам Жири-младшая иногда доставала для своей родственницы билеты на галерку в Опере. В последние месяцы Антуанетта иногда приглашала Кристину пойти на спектакль вместе, но девушка всякий раз решительно отказывалась. Она ценила сдержанность своей наставницы, не рассказавшей кузине ее историю, но порой думала, что, возможно, было бы лучше, если бы Антуанетта была чуть больше осведомлена о причинах нежелания Кристины присоединиться к ней. Вот и сейчас, сидя с Кристиной за чаем на следующий день после тяжелой работы по новым эскизам для театра, Антуанетта завела разговор о спектакле:

- Дорогая моя, в следующие выходные я собираюсь на «Орфея и Эвридику». Говорят, это что-то потрясающее. Опера идет уже третий сезон и собирает полные залы.

- Новая постановка Глюка? – без особого интереса спросила Кристина.

- Нет-нет, это новая трактовка истории, автор – малоизвестный композитор.

- Неужели кто-то осмелился серьезно заняться этой темой после Глюка? – удивилась Кристина. Слова Антуанетты заинтриговали ее против воли. – Вы, должно быть, говорите об «Орфее в аду»?

- О нет, название – «Орфей и Эвридика», – возразила мадам, прихлебывая чай. – И постановка интересна еще и тем, что попахивает скандалом: опера ставится на итальянский лад, с кастратом в главной роли. А в роли Эвридики выступает певица, лица которой зрители не видят ни разу за все представление. Вам холодно, милочка? Вы не слушаете?

- Нет-нет, мадам, я вся внимание.

- Кузина рассказывала мне, что дирекция театра была в отчаянии: брать кастрата на французскую сцену, да еще и в наши дни, просто немыслимо! На дворе девятнадцатый век, и мы не в Италии. Но композитор неумолим.

- А как его зовут?

- Не помню… Кажется, Дестлер… имени не знаю.

Кристина пожала плечами. Фамилия ей ничего не говорила.

- Неужели директора не могли объяснить ему нелепость его требований?

- Кузина говорит, он из них веревки вьет, – заявила мадам Антуанетта. – Ни в чем отказа не знает. Очень уж музыка его хороша, в театре всегда полный аншлаг. А денежки счет любят.