Часть 26: Любимый Иуда (2/2)

— Пожалуйста, не надо, остановитесь! Что вы хотите от меня? Что?!

— Тише. Тише. Мне не нравится, когда ты плачешь, — он вытирает слёзы с его скул, облизывает пальцы. Дрожащие от предвкушения. Или Намджун и сам боится? Разве мог Чимин обмануть его? — Следующий вопрос. Но я немного нарушу правила, — он снова крутит барабан револьвера и приставляет к своему виску. Ладонь Чимина холодная, но нежная, благоухающая кожа, бархат, шёлк, богатство. Она такая крошечная в лапах Намджуна. Этот револьвер по размеру больше подходит Чимину, чем ему. Так элегантно смотрится, очень идёт. Хочется увидеть, как Чимин, приставив револьвер к голове человека, сделает выстрел и как к его ногам упадёт труп. — Так. Ты устроился ко мне для того, чтобы просто заработать денег и расплатиться с долгами?

— Нет! — кричит Чимин, но тут же опоминается: — В... в смысле, да!

На крючок давят, до самого конца. ОСЕЧКА!

— Ну, это был простой вопрос, я и так знаю, что вы повелись на мои деньги. Я сам этого добивался. Но это игра на двоих, хочешь задать мне какой-нибудь вопрос?

Чимин мотает головой.

— Спроси меня: «Господин Намджун, — Намджун повышает свой хриплый голос, парадируя Чимина, — а вы трахали женщин после того, как мы договорились, что вы с этим завяжите?» — Он сильнее давит лбом. Их носы соприкасаются. Пот.

Чимин ничего не может произнести. Либо «да», либо «нет», либо «пожалуйста, не надо». Он не готов к таким развёрнутым предложениям, он ничего не запомнил, только «Господин Намджун». А что было дальше?

— Давай, давай, я тоже хочу быть честным перед тобой, и я уверен, что выстрела не будет. Спрашивай! Я клянусь быть честным перед тобой, веришь мне? Я буду честным! Повторяй за мной: «Господин Намджун, а вы трахали женщин...», — и со всей силой трясёт Чимина за плечи.

— Д... Господин Намджун... — он хлюпает носом, его голос дрожит. — В... вы... трахали... тех...

— Ох, как приятно слышать от тебя ругательства. Обзови меня. Скажи, что я никчёмное говно. Скажи так: «Эй, больной ублюдок, ты трахал тех сук, когда пообещал мне завязать?»

— Пожалуйста... — шепчет. — Пожалуйста, не надо, прекратите...

— Говори! Иначе заряжу весь барабан, и тогда осечки не будет! — он сжимает в своих пальцах ладонь Чимина, мнёт хрупкие кости. — «Больной ублюдок...»

— Больной... больной... — всхлипывает, — больной ублюдок, вы... трахали тех...

— Ага-ага.

— Тех сук, когда пообещали мне завязать?

— Ох, чёрт, я сейчас возбужусь. Проклятье, — он закусывает нижнюю губу и накрывает пах ладонью, и вправду твёрдый. — Да! Да, Чимин, я каюсь! Каюсь. — Намджун, строя виноватое выражение лица, падает Чимину на плечо, отрывает его свободную руку от бока и накрывает её свою голову, двигает, пальцы путаются в волосах. Он хочет, чтобы Чимин приласкал его, простил ему все обиды. — Я ведь обещал тебе, что больше не буду водиться с теми ведьмами, а сам... — воет, трётся щекой о грудь Чимина. — Я просто хочу трахаться, ты не представляешь, как тяжело взять себя в руки! А дрочить вечно я не могу, не помогает! Я не какой-то подросток, мне нужно тело, красивое тело, изящное, мощное, крепкое. Чтобы можно было трахать до потери сознания, чтобы у этого красивого тела коленки стёрлись в кровь, чтобы руки тела больше не могли держать, чтобы это тело охрипло, чтобы я мог кончать внутрь, кончать и кончать! Я трахаю этих сук, а представляю совершенно другого человека! И когда я вижу перед собой его лицо, мне крышу срывает, я чуть не ломаю под собой этих сук, так люблю, так ненавижу! Прости, Чимин, прости меня... простишь? — он приподнимает голову, смотрит на Чимина снизу вверх наивно расширенными глазами.

— ДА! Да, да, я прощаю вас, пожалуйста! Пожалуйста, не надо!

Он сопротивляется, брыкается, пытается вырваться, но ноги сдавлены одеялом, а корпус – коленями. Свободную руку снова прижимают к боку. Крючок – ОСЕЧКА – барабан.

— О... о... да... — Намджун задыхается, закатывая глаза. Он уже сам взволнован, его трясёт, между лопаток выступает пот, он течёт до поясницы, щекочет. — Сколько... сколько уже осечек было? Три, да? Какой ты удачливый! Когда я играл в рулетку, я видел, как револьвер выстреливал с первого раза! Это просто дикий адреналин, если сердце слабое, то тебя вынесут оттуда ногами вперёд. Ха. Так. Следующий вопрос. — Облизывается. — Ты меня ненавидишь?

— Нет!

Крючок – ОСЕЧКА – барабан.

— П... правда не ненавидишь?.. О, мой дорогой Чимин, мой любимый мальчик, как ты меня радуешь сегодня... Но если ты меня не ненавидишь, то почему согласился, почему решил прикончить меня? А может быть, ты меня не просто ненавидишь, а презираешь и считаешь грязным ничтожеством?! Я не могу тратить свои вопросы просто так. Это как желания у Джина – их ограниченное количество. Итак. Осталось три выстрела. Два из них оставлены для правды. Одно отверстие заряжено ложью. У меня есть самый главный вопрос, ради которого мы тут с тобой вдвоём собрались. Зрителей нет. Только ты и я, — Намджун снова прижимается ко лбу Чимину. — Ты. И. Я. Тебя послал урод, чтобы убить меня? Чтобы прикончить? Чтобы свести с ума? Чтобы обмануть? Чтобы разбить мне сердце?<span class="footnote" id="fn_32401604_2"></span>

— НЕТ!

Но Намджун выжидает, ему страшно.

А что если Чимин...

что если в этом и вправду нет смысла

что если он соглал

что если он обманул

что если его специально подослали чтобы уничтожить

что если в его душе нет ничего святого

Чимин скулит, пытаясь освободить ладонь.

что если Чимин презирает его так сильно что специально крикнул НЕТ чтобы произошёл выстрел

Если это так, то Намджуну больше не за чем жить. Это был его последний шанс, последняя спичка. Он не хочет больше жить в мире, который хочет его сожрать и переварить. Он вкладывает душу и осколки сердца, а из остатков его сердца делают порох, а из остатков его души варят корм для свиней. Он так сильно любит Чимина, что, даже если бы в их руках не было револьвера, его ответ убил бы Намджуна. Он так любит Чимина, что... будет только рад подарить ему свою смерть и освободить его. Ведь мечта Чимина – это свобода, а свобода – это отсутствие Намджуна. Значит, свобода – смерть. Чья-то смерть из них двоих.

Лицо Намджуна искажается от болезненной муки, он тяжело дышит, закрыв глаза – боится потерять Чимина, – сводит брови на переносице, раскрывает рот, отсчитывает до десяти. Если Чимин солгал, патрон продырявит его мозги. Задерживает дыхание. Прощай. Он знает, что Чимин его не любит. Три, два, один.

— ПОЖАЛУЙСТА!

Крючок – выстрел осознания.

Намджун хватает ртом воздух и всё понимает! Чимин, его золотой, его самый нежный, его самый любимый мальчик! Он заслуживает смерть Намджуна. Заслуживает всё только самое прекрасное и восхитительное на этом свете. Но Намджун не может подарить ему даже этого, всегда отбирает у него самое прекрасное и самое восхитительное. Намджун валится на Чимина, и от этого внезапного веса Чимин думает, что просто оглох от выстрела и на нём лежит труп. Он кричит, выбрасывает револьвер в сторону, хватается за волосы возле корней, оттягивая их, громко рыдает, двигая ногами от беспомощности, а затем находит плечи Намджуна, ощупывает их, давит, приподнимает тяжёлое тело.

— Намджун! Намджун! Эй! Ты не мог умереть! Подонок, ты не мог умереть! Пожалуйста! НЕ МОГ! — он воет, за дверьми двое мужчин прислушиваются к шуму (Намджун приказал им не входить до выстрела). Чимин подтягивает тело, укладывает себе на грудь и дрожащей рукой находит голову. — Нет, нет, нет, нет, чёрт! ЧЁРТ! — Пальцами он водит по волосам, он почувствует отверстие? Он почувствует кровь? Он почувствует вышибленные мозги? — Ч... что? — он перестаёт рыдать, замолкает, сглатывает, рёбра жуют лёгкие. — Вы не умерли?

Намджун плотнее прижимается к груди Чимина (а сердце там дробит кости), обнимает его за талию, утыкается носом, вдыхает запах его тела, трётся щекой, стискивает в своих руках. Самый ласковый мальчик. Самый желанный. Самый честный и преданный. Никогда больше не усомнится в нём! Никогда не накроет его тенью паранойи! Никогда больше не заставит признаваться! Он всегда будет верить ему, каждое его слово – посланное богом, каждое его слово – высечено на скрижалях. Намджун станет его самым верным псом, будет валяться у него в ногах, будет вставать только по команде. Она ведь и вправду сказала, что Намджун ничтожество, которое не заслуживает счастья, она тогда сказала, что седьмой патрон был приготовлен именно для него. Она перед смертью сказала именно так.

— О, Чимин, прости меня, пожалуйста... я так виноват, о, мой мальчик.

— Вы и вправду больной ублюдок! — Чимин обмякает в объятиях, а затем гнев смешивается с кровью, и он пинает Намджуна, резко сталкивает его с кровати, падая вместе с ним, и, сидя сверху, бьёт его.

Он бьёт наугад, но по ощущениям попадает по лицу. Первый удар выпускает наружу обиду. Второй удар выпускает наружу боль. Третий удар выпускает наружу непонимание. Четвёртый удар выпускает наружу злость. Пятый удар выпускает наружу отчаяние. Шестой удар выпускает наружу застрявшую между рёбер панику. Седьмой удар – контрольный, вместо выстрела, – выпускает наружу страх за Намджуна. Он ведь и вправду боялся убить его, боялся каждого непрозвучавшего выстрела. Беспредельно болезненный выбор, но он предпочёл бы навести дуло на себя. Не хотел, чтобы Намджун погибал от собственной паранойи, не хотел его убивать. Семь ударов, и он останавливается, тяжело дыша. Намджун не сопротивляется, он принимает удары, впитывая в себя все пережитые Чимином эмоции. Это его наказание, и этого недостаточно. Чимин должен снять с него, живого, кожу, окунуть тело в морские воды, а затем вынуть это тело, искривлённое и скорчившееся, наружу и запечь под солью и солнцем.

— Хватит! Хватит! — Чимин мелко дрожит от <s>не</s>пережитого стресса, мысли в голове лопаются, как вздутая кожа, и каждая мысль о том, что же могло произойти на самом деле, заставляет его загнуться. Он сжимается, обхватив себя руками, прижимается лбом к тяжело вздымающейся груди. Он ненавидит Намджуна за его безумие, за его отказ принимать проблему, за то, что Намджун заставляет переживать его нечто подобное, но ему нравится то, каким человеком является Намджун на самом деле, хочет помочь возродить остатки. Единственное, что теперь Чимин никогда не сможет простить ему, – это то, что Намджун чуть не покончил с собой после долгих лет отчаянной борьбы в одиночестве. Они должны помочь друг другу, они обязаны спасти друг друга. Намджун должен жить, чтобы отомстить и обрести покой. Чимин должен жить, чтобы отблагодарить.

Они долго молчат, утопая в тенях ночи. Луна вибрирует за окном и подглядывает, цикады замолкают, испуганные револьвером и вспышкой праведного гнева. Намджун лежит на полу, раскинув руки. Чимин бьёт хорошо. В нём много силы. В нём много обиды. Он разбил ему губу, из носа идёт кровь, Намджун стягивает с кровати одеяло и прижимает к лицу, чтобы остановить кровь. Чимин не издаёт ни звука. Намджун боится прикоснуться к нему. В наказание боги пустят по венам электрический заряд, и он зажарится изнутри.

— Мне... знаешь... — тихо начинает Намджун, глядя в потолок. — Мне каждый раз снится один и тот же кошмар. Я его никогда ни кому не рассказывал, даже мозгоправам. Кошмар, как её сбивает машина. Скорая, вся эта возня. И каждый раз я просыпаюсь на том моменте, когда её грузят в машину. Это так сильно отпечаталось в моей голове, что мне больше ничего, кроме этого, не снится. Это проклятие. И теперь я боюсь... — он тяжко вздыхает. Замолкает, обдумывает. Экспериментальная крыса всё ещё под наблюдением. Он смотрит под кровать, видит револьвер в двух метрах от себя. Может быть, стоит довести дело до конца и нарушить планы урода? — Боюсь, что этот момент отложится в твоей голове. Что тебе раз за разом будет сниться этот день и этот не прозвучавший выстрел. Ты ни за что не сможешь простить меня, Чимин. Я это знаю. Сколько времени бы ни прошло, ты этого не забудешь. И если бы я прикончил себя прямо сейчас, то я смог бы частично искупить свою вину, может быть, ты разрешишь мне это сделать? Время не вылечит, говорю тебе. Ты можешь ходить сотни раз к мозгоправам, а они ни за что не смогут изъять из твоей памяти эту ячейку. Они будут говорить: «Всё пройдёт. Вы должны принять этот опыт. Вы должны отпустить обиду». И они никогда не бывают правы, когда говорят, что время лечит. Знаешь, что говорил Ремарк? Время – не лечит, оно просто накрывает раны повязкой новых впечатлений. И когда повязка слетает, свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль и новую жизнь. И мы так и ползём по жизни, как солдаты, и с каждым годом количество плохо наложенных повязок растёт.<span class="footnote" id="fn_32401604_3"></span> Ты ни за что не простишь. Но позволь… я всё могу исправить...

— Да заткнитесь вы! — сквозь зубы цедит Чимин. Ему становится резко холодно, паника отступает – это как рассвет после долгой борьбы во тьме. И грудь свободно расширяется, и сердце замедляет ход под соловьиное пение, и роса покрывает измождённое тело, и туман накрывает, как пуховое одеяло. Он выпрямляется. — Время лечит! Есть неизлечимые раны, есть раны, которые всегда гноятся, сколько их не штопай. И они НИКОГДА не заживут. И это слишком серьёзные раны. Но время лечит то, что поддаётся лечению! Время – хороший доктор, потому что оно учит жить с этими ранами и рубцами, учит жить с болью во время заживления. Время – хирург, а не терапевт. И вы явно не тот человек, который сможет нанести мне такую смертельную рану. Успокойтесь... успокойтесь, иначе я прибью вас кулаками! Хватит ныть! Это дерьмо собачье, не верю в это! Вы меня ни черта не испугали этим, я подготовлен к этому! И я злюсь потому, что вы просто слабак, который решил сдаться в тот момент, когда подобрался слишком близко! Терпите, терпите, говорю вам, зажмите между зубов что-нибудь и ползите, терпя боль. Злости на вас не хватает!

Намджун ухмыляется. Чимин, сидя сверху, выглядит недосягаемо. Как звёзды на небе. Он весь светится изнутри. И до него страшно дотрагиваться. Страшно. Но сила Чимина искушает.

— Хочешь, я сам просто прострелю себе голову? — Намджун аккуратно снимает с себя Чимина, усаживая его на пол, падает на кровать, в бок впиваются оставшиеся патроны, цепляет револьвер и откидывает барабан. — Я не сдаюсь. Я всё ещё хочу бороться. Но я не смогу простить самого себя, что заставляю тебя испытывать это. Я засомневался в тебе, значит, предал сам себя. Я люблю одного человека, безумно люблю, но знаю, что я его не заслуживаю. И что ты посоветуешь мне в таком случае? Ты ведь так любишь спасать и давать советы, так любишь быть полезным. Но ты в этом случае не сможешь протянуть мне руку помощи, потому что это будет для тебя самоубийством. И я избавлю тебя от этого выбора.

— Даже не смейте! Слышите?! Эй! Эй! — начинает возмущённо кричать Чимин и лезет за Намджуном, когда слышит звук крутящегося барабана. Он выбивает револьвер из рук. — Ты действительно придурок, Ким Намджун! — Чимин нащупывает его лицо, переворачивает Намджуна на спину, прицеливается, а затем даёт пощёчину. Намджун, онемевший, накрывает свою щеку. — Хватит! Ты не имеешь права так распоряжаться своей жизнью! И чужой тоже! Ты не бог! Ты человек, который должен, — он трясёт его за воротник домашней рубашки, — пройти лечение, слышишь? Слышишь?! — трясёт сильней, мозги внутри – прыгающий мячик пинг-понга. И бросает на кровать. Спрыгивает на пол. Не знает, что ему теперь делать. Он теперь, по ощущениям, не сможет заснуть целую неделю, если выжать его тело, как тряпку, то адреналина наберётся целое озеро, в котором можно будет утонуть. — Придурок! — он ходит по комнате, двигая руками в воздухе. — Какой придурок! Я вот говорил, что ты должен пройти лечение! Я говорил, что будет только хуже! А ты, надменный валенок, даже не прислушиваешься ко мне! Если ты не пойдёшь лечиться, я... я... в окно выпрыгну, ясно?! Я сбегу! Слышишь? Ты пройдёшь лечение?

Намджун теряет дар речи, Чимин просто невозможный. Его надо не просто любить, ему надо поклоняться. Мой мальчик переживает за меня, мой мальчик боится, мой мальчик боится не только за себя, но и за меня... Мой мальчик любит меня. И кто я такой, чтобы ослушаться его?

— Ну? И чего молчим?! — возмущённо.

— Да. Ты прав. Пройду.

Чимин раздражённо трясёт головой, затем, самоуверенный, приподнимает подбородок, зачёсывает мокрую чёлку назад, упирается руками в бока.

— И я вообще не понял, что за дурацкий вопрос о Сокджине?! Что значит «между вами что-то есть»? Как вы могли подумать только такое! Он мой друг, он мой товарищ, он мне почти как брат уже! Какие грязные вещи вы говорите, если думаете, что я посмею влюбиться в своего друга. Фу, фу! Не смейте так думать.

Намджун восхищённо смотрит на него. Его Чимин не испытывает любви к Сокджину. Так у Намджуна всё ещё есть шанс?

— Давайте выпьем! Напиться хочу, ужас как напиться хочу!

И Намджун улыбается.

Его любимый мальчик.