Часть 11: Прошёл через (1/2)

— Нет, Господин Огитава, такая цена – просто посмешище, буду откровенным с вами. Увеличьте процент. Да, рекомендации я выслал вам по почте. Вот буквально только что. Уже получили? Отлично, тогда созвонимся через неделю.

Намджун кладёт трубку, отпивает виски, двигает гранёным бокалом, лёд бьётся, и в кабинет заходит Седжин.

— Занеси в расписание ещё один звонок с Оги. Вряд ли он с первого раза что-то понял. Эти проклятые японцы имеют какие-то стратегически неверные представления, я даже такого конкурента не пожелал бы себе. И назначь на среду встречу.

— Хорошо, Господин Намджун, - отвечает мужчина, он замолкает, ожидая дальнейших указаний, но Намджун отворачивается, чтобы прекратить диалог.

— Что ещё? — раздражённо.

— Вы бы... поговорили с Господином Чимином, он ведь ещё совсем молодой. Вы даже не кричали на того юношу с бокалом. Когда он пролил на вас шампанское.

— Ну да, я его просто уволил. В чём проблема?

Седжин выдерживает небольшую паузу, глубоко вдыхает и продолжает:

— Он ведь там чуть душу к Богу не отпустил. Позвольте ему освоиться здесь. Войдите в его положение.

— А тебе откуда знать, каково ему? Что, в психоаналитика заделался? У тебя есть задача работать на меня. Возить, куда следует. Защищать. Следить за расписанием и за мразями, которые крутятся вокруг меня. Советы я не просил. Наставления тоже. Он взрослый уже, ему пора привыкнуть к тому, что жизнь воспитывает в нас сталь. Это его первый урок. Меня воспитывали так же, и посмотри, кем я вырос, — ухмыляется.

— У моего деда была катаракта на двух глазах. И мне часто доводилось слышать о его образе жизни. Тяжело ему было привыкать к той или иной обстановке, поэтому он до конца своей жизни просидел в кресле возле радиоприёмника. А теперь сравните масштабы: диван и особняк. Ему ведь всего восемнадцать лет. Пожалейте его, Господин Намджун. Я за вами наблюдаю с самого детства, — на этих словах он приглаживает волосы на макушке, пальцами скользит по редкой седине. — И знаю, что вы отзывчивый человек. Добрый.

— Пять лет назад. Был. Господи, Седжин, — он демонстративно закатывает глаза. Мужчина хитро улыбается, приоткрывает дверь, испытывая Намджуна. — Почему мы раз за разом поднимаем эту тему?

— Это ведь ваш сотрудник. От состояния этого юноши зависит и его голос. Вы ведь не хотите испортить содержимое безразличием?

— Однажды я тебя всё-таки уволю.

_____________________</p>

Три уверенных удара кулаком по двери. Резко и отчётливо. Намджун ради приличия отсчитывает несколько секунд и заходит. Впервые в жизни он стучится в собственном доме. Манеры всегда сильнее гордыни.

Когда дверь раскрывается и в комнату, погружённую во мрак, проникает столб света, огибающий Намджуна, как волны огибают скалы, Чимин шевелится на постели.

— Почему тут так темно? — удивляется Намджун и щёлкает светом. Из угла комнаты на него устремляется пара заплаканных глаз, нет, не устремляется. Две зияющие бездны, покрасневшие и мутные. — Ты что, опять плакал? — бестактно интересуется он и оказывается возле кровати, разглядывает опущенную макушку.

— Нет, Господин Намджун, я не плакал, — и утирает влажную щёку запястьем. — У меня аллергия.

— На правду? Подвинься, — Намджун грубо отталкивает ноги Чимина в сторону и присаживается на край кровати. — Ну и?

— Что? — Чимин прижимается к изголовью кровати и, подбирая ноги, обнимает себя.

— И почему ты рыдал? Я ведь тебе сказал: мужчина не имеет права плакать.

— Я не плакал, честно.

Не выдержав бессмысленной лжи, Намджун хватает Чимина за подбородок и поворачивает его лицо к себе. У него есть привычка заглядывать людям в глаза с минимального расстояния, но он забывает, что привычные методы с Чимином не работают. Покрасневшие белки. У слепых и вправду странные глаза.

— Говори мне. Немедленно. Это наше условие, паршивец, – говорить мне всё, что я потребую от тебя.

Чимин тяжко вздыхает, лёгкие сжимаются, выжимая наружу душу, рёбра складываются гармошкой. От принуждения к откровению Чимина подташнивает, он волнуется, впивается пальцами в бока, ногтями полосит кожу, вонзает до вмятин – хочет добраться до сердца и выковырять. Руки, отяжелевшие, падают на кровать. Чимин освобождает лицо от захвата.

— Я не знаю, где я нахожусь, — наконец признаётся Чимин.

Его откровение на этом обрывается – как телефонный звонок, и его тяжёлое дыхание распространяется эхом гудков по комнате. Некомфортно. Намджун, ожидающий объяснений, выгибает бровь и отодвигается от Чимина.

— Как часто вам приходилось менять один дом на другой? — продолжает Чимин спустя длительное молчание.

— Довольно часто. В детстве мы меняли не только районы, но и города.

— И вам это нравилось?

— Нет.

— Почему?

— В плане жилья я предпочитаю стабильность. Образовывались проблемы с социализацией и адаптацией. Конечно, я уже устранил эти неудобства в себе, я в этом даже не сомневался. Но факт остаётся фактом. Зато я ни к чему не привязываюсь. Это лишняя потребность. Человеческая слабость.

— Вот и я не переношу такого. Мне кажется, что ваша проблема в том, что вы из-за частых переездов забывали, откуда вы родом. А моя проблема состоит в том, что мне заново приходится учиться жить. Не скажу, что обучение проходит по одному и тому же плану, потому что везде свои нюансы. Мне требуется много времени, чтобы исследовать одну только крохотную комнатку, запомнить местоположение каждой ручки и каждого угла. Я навожу свой порядок, и меня выводит из равновесия отсутствие привычной мебели. А сейчас в моём представлении... я какой-то подопытный кролик, и вместо шляпы коробка с крышкой. Понимаете, о чём я говорю?

— Не совсем, — Намджун смотрит на Чимина, прислушиваясь к его мягкому, тихому голосу, плавно переходящему на шёпот – верный признак подступающего секрета.

— А вы закройте глаза и дайте мне свою руку, — Чимин, воодушевлённый, что его пытаются понять, уверенно поднимается с места, окончательно вытирает слёзы с лица и поворачивается к Намджуну, его глаза глядят в стену напротив, в точку над головой Намджуна.

Намджун неосознанно слушается и перехватывает ладонь Чимина, горячую и нежную. Он закрывает глаза, и его ведут вперёд, ладонь опускают на полки книжного шкафа, покрытые пылью.

— Что вы чувствуете? — Чимин накрывает ладонь Намджуна собственной и начинает двигать по поверхности. — Вы ведь не смотрите, да? Что это?

— Полка? — Намджун ещё раз проводит по дереву, убеждаясь в своих словах. — Полка книжного шкафа. И пыль. Почему здесь пыль? — он удивлённо раскрывает глаза и разглядывает грязную сторону ладони. От неё он задыхается.

— А я совсем не понимаю. Не понимаю, что передо мной. Ничего не понимаю. Я обошёл эту комнату десятки раз, но у меня будто все органы и чувства атрофировались, все нервы... обрезали. И я утрачиваю способность к осязанию. Трогаю, а форму представить не могу, — удручённо признаётся Чимин. — И мне это совсем не нравится. Я чувствую себя скверно. Я в абсолютной прострации, и это угнетает. Теперь понимаете?

— Немного больше. Но этого недостаточно.

Чимин поджимает губы, нерешительно поднимает свою руку, проводит кончиками пальцем по ребру доски.

— Что же мне делать?

— Ну, это же пройдёт? — Намджун вытирает пальцы о наволочку.

— Вы что думаете, это какой-то насморк: отлежитесь – и снова начнёте чувствовать? Поможете мне, Господин Намджун? Пожалуйста.

— И как это я могу тебе помочь, объясни-ка мне. — Намджун переводит пытливый взгляд на Чимина. Бледное и безжизненное. На нём присутствует лишь одна эмоция – смятение.

— А вы расскажите, что здесь находится. Покажите, — просит Чимин и аккуратно касается плеча юноши, ведёт вниз, достигает ладони, хватает мягко и бережно.

Его губы изгибаются в подобии ласковой улыбки, застенчивой. «И знаю, что вы отзывчивый человек. Добрый». Проклятье. Этот Седжин его совсем скоро доведёт. Намджун не страдает от приступа самовнушения, но интерес побуждает протянуть руку помощи Чимину в буквальном смысле слова. И в течение часа он водит Чимина по периметру комнаты, двигает его от одного угла к другому и описывает каждую вещь, до которой они дотрагиваются.

— Это обои, — говорит Намджун, опуская миниатюрную ладонь на стену, — у них пастельные тона. Я в дизайне не разбираюсь, меня это не волнует, но человек, разрабатывающий интерьер помещения, утверждал, что это тёплые оттенки розового. Они шершавые, потому что на них присутствуют узоры. — Намджун опускает ладонь ниже, позволяя чувствительным подушечкам пальцев запомнить контуры. — А узоры... какие-то обычные завитушки. Не могу сказать конкретнее.

Намджун по просьбе описывает форму предмета, его габариты, цвет, царапины, материал и запах; помогает Чимину в голове выстроить некую проекцию комнаты. Чимин запоминает количество шагов, он ударяется, запинается, но уже в следующий раз не повторяет той же ошибки и идёт более уверенно. Иногда Намджун рассказывает о стране производителя, год выпуска и вспоминает незначительные факты. Он описывает потолки, их высоту, стены, размер кровати, цвет постельного белья, форму торшера, яркость лампочки. Вместе с Чимином он исследует заново поверхность полок. В эти минуты Чимин выглядит особенно возбуждённым и увлечённым, он впитывает в себя каждое слово, хмурит брови и кивает головой, подтверждая, что ему удалось мысленно установить прикроватный светильник на самом краю тумбочки.

Про себя Намджун удивляется: «Очень сообразительный. Схватывает всё налету. Дважды повторять ничего не требуется. Интересно, как ему удалось достичь таких результатов? Если он не был бы слепым, то я взял бы его к себе в компанию».

— Я уже описал всё, что только мог, — устало проговаривает Намджун, и в горле начинает першить.

— А сколько сейчас времени? — Чимин остаётся стоять посреди комнаты, как Александровская колонна, и плавно двигает руками по воздуху вокруг себя – подгребает под себя остывшие остатки напряжения между ними двумя. Благодаря небольшой экскурсии он забывает о голоде, который был особенно невыносимым и не позволял уснуть.

— Начало первого. Почему ты вечно спрашиваешь о времени?

— У меня с этим проблемы. Не знаю, обычно людям удаётся хотя бы приблизительно ощущать время, но только не мне.

— А до этого ты как определял?

— У меня там в сумке... — Чимин точно указывает пальцем на сумку, оставленную возле кровати, и, желая показать Намджуну свой незатейливый фокус, подпрыгивает к ней, роется во внутренних карманах. — Вот, — он достаёт наручные часы, прикладывает к уху, прислушиваясь к тихому механизму, и подаёт их Намджуну.

— Как? — изумляется юноша и принимается крутить часы.

— Да вот же, — Чимин отодвигает защитное стекло, обнажая циферблат, и накрывает ровно идущие стрелки пальцами. — Так и определяю. Не так уж и сложно, если приловчиться. Только я часы часто теряю, а иногда забываю надеть – это моя дурная привычка. С телефоном у меня вечные проблемы, поэтому на него я никогда не надеюсь.

— Ты неправильно подбираешь слова.