Часть 8: Тошнота (2/2)

— Дата смерти – 13 июля, 22:10. Причина, — шум, беспокойные голоса, сирены, — ознакомьтесь.

Перед глазами чёрный пляшущий шрифт на белом листе, иероглифы и коды стекают по трясущимся пальцам. Гиповолемический травматический шок. Приблизительный период между – 1 час. Травматический гемопневмоторакс – 3 часа. Разрыв левого лёгкого – 3 часа. Столкновение – 3 часа. Прочие состояния – множественные переломы ключицы, лопатки и плечевой кости, множественные переломы ребер.

Не может понять и простить.

Щелчок.

И тогда Намджун вываливается из своего состояния. Протирает лицо ладонями. Он смог позволить себе это мгновение, потому что Чимин слепой и мысли читать не умеет.

— Господин Намджун! — настойчивый голос Чимина стучит по ушам. — Я уже несколько раз зову вас!..

— Ты продолжай, продолжай. — Он приходит в себя быстро и безболезненно. Никогда больше не поступать так. Нигде и ни при каких обстоятельствах. — Ты превосходно передвигаешься по улице. Я даже не сразу понял, что ты слеп.

— В первое время это составляло огромную трудность. Это ужасно – вмиг ослепнуть. Слепота... потеря зрения... напоминает лопнувшую лампочку. А вы один. Взаперти. Зажаты в маленькой кладовке, зависшей в отдалённой точке космического пространства. И никакая ракета за вами не прилетит. И вы умрёте от холода и кислородного голодания. В любом случае мне пришлось адаптироваться независимо от моих способностей, готовности и желания. Я воспринимаю окружающий мир через звуки, запахи и прикосновения. Лучший мой помощник – мои пальцы, — Чимин отрывает покрасневшие от напряжения пухлые пальцы и, оттопырив в разные стороны, демонстрирует их Намджуну. — Мои чувства осязания взвинчены до невероятной остроты. Я буквально «вижу» мир пальцами. Но это не означает, что у меня слух стал на уровень выше, чем у остальных людей. Просто именно на нём я и концентрируюсь, и мне ничто не мешает.

Когда я иду по улице, то в основном руководствуюсь памятью и звуками. Каждый предмет в этом мире обладает своим звучание. Однажды мне заложило уши – уже не помню, из-за чего конкретно, – и вот в тот момент я испытал настоящий ужас. Проснулся и понял, что не услышал, как опустились мои ноги на пол. И так длилось в течение двух-трёх дней. Я уже даже успел свыкнуться с тем, что теперь мир мне придётся воспринимать через касания и запахи. До первого насморка, конечно. После того случая я первое время клал вещи громко, чтобы убедиться, что я всё ещё слышу. По внешним признакам о моей особенности не так уж и просто узнать. Я испытываю настоящий психологический дискомфорт, когда кто-то узнаёт мой диагноз. Сразу думаю: «Ага, он прознал об этом и, скорее всего, сейчас начнёт меня жалеть». Но разве вам понравилось бы, если бы вас начали жалеть? Уверен, нет. У них проявляется бешеная заинтересованность. Некомфортная забота, я так это назвал бы. Они желают всё-всё-всё выяснить, всё из меня вытянуть. Как это случилось, почему, когда, при каких обстоятельствах? Люди интересуются, но потом я натыкаюсь только на их равнодушие. В первое время наряду с нездоровой любознательностью люди испытывали не только жалость, но и такой же дискомфорт. Они считают нужным сдерживаться в смехе, думая, что я никогда не смеюсь. Но я смеюсь, переживаю, грущу! Я могу даже посмеяться над собой или своей особенностью, как и все остальные! Меня больше беспокоит, когда они говорят, что я должен любить себя таким, какой я есть. Мне не нравится, когда меня в чём-то пытаются убедить. Я и так это знаю.

Люди, эта толпа на улице... она имеет свою динамику, под которую мне ежедневно приходится подстраиваться. Это как бритьё, прослушивание новостей, два литра воды в день или утренняя зарядка. Мне было двенадцать, когда я осознал, что эта тьма будет со мной на протяжении жизни. Что я умру во тьме. Что никогда не увижу повзрослевшего Чонгука. В моей памяти ему всегда пятнадцать, и я никак не могу представить, как он сейчас выглядит… Когда я только ослеп, мне всё больше становилось не по себе каждый день. И моя мать замечала, как я становлюсь всё более замкнутым, я всячески избегал игр с соседскими детьми, чтобы ничем не выдавать себя, и она ничего не могла с этим поделать. До сих пор не представляю, как тяжело ей было смотреть на себя. Вот так носил под сердцем ребёнка, растил его, вкладывал себя в него, своей душой жертвовал, а потом одна случайность – и все труды перестают иметь ценность.

Мы с Чонгуком всегда нуждались в деньгах. Поэтому для меня тяжёлым ударом стало его предложение играть в публичных местах за деньги. Это же такой удар! Мне пришлось встать лицом к лицу со своим самым главным страхом. Какой же это был стыд!

Хотя хочу заметить, что я не раз сбивался с дороги, когда только-только привыкал к той жизни, которая ожидает меня. Если рядом со мной происходит что-то громкое – к примеру, взрыв или пролетает самолёт, – я теряюсь, потому что мои пройденные шаги, запахи, звуки и людские голоса смешиваются в ужасную массу, и очень сложно в такой ситуации ориентироваться в пространстве. Поэтому я по возможности стараюсь ходить в безлюдных местах и только с Чонгуком. Трость меня пугает, я ей толком-то никогда и не пользовался. Через год шаг мой стал увереннее, не такой, как раньше, когда я с опаской совершал каждое движения. Если что-то пойдёт не так, люди ведь могут посмеяться надо мной. У меня ещё раньше проблема была: я когда по дороге шёл, то всё время почему-то вправо брал. Пришлось научиться идти ровно по прямой. Так я улучшил своё внимание и концентрацию. Шёл, а в голове только мысль: «Не запнись, не упади, не поверни не в ту сторону».

Вы сидите сейчас передо мной, а я ведь слышу каждое ваше телодвижение, слышу каждый вздох и, между прочим, чувствую ваш взгляд на себе. Наверняка вы смотрите в мои бездвижные глаза. Да? Все так делают. И все говорят, что у меня странные глаза. Говорят, это пугает. Вот вы у меня тогда очки прихватили, а мне без них никуда и не выйти. Чонгуку пришлось покупать новые. Без них все сразу поймут. А ещё у меня хорошая память на запахи и голоса. Стоит только один раз рядом с человеком побывать или поговорить с ним, и всё – в моей голове выделяется на него отдельная ячейка, и при следующей встрече я обязательно вспомню его.

Намджун, чувствуя подобие стыда, расстёгивает пуговицу рубашки. Теперь неловко ему. Слепой видит его насквозь.

— По голосу человек может определить возраст. Я тоже могу. И характер тоже могу. Какой настрой у человека, как он относится ко мне. Особенно чётко я ощущаю дрожь в голосе. Все чувства человека выдаёт голос и глаза. Так что когда я только услышал вас, то понял: не самая приятная личность, вы уж не обижайтесь, Господин Намджун, я этом случае хочу быть откровенным с вами. Наверное, вам уже не один раз это говорили. Чувствовался идущий от вас негатив, злоба, — Чимин, продолжая говорить, жестикулирует руками на уровне груди. — Я понял, насколько вы индивидуальны и насколько опасны, меньше всего я хотел связываться с вами, мне пришлось дать отпор.

Тут Чимин останавливается, глубоко вздыхает, унимая дрожь в пальцах, и чувствует некое облегчение: он выговорился человеку, которого опасается, и между ними исчезает один из барьеров. Теперь в этом мире на одного человека, не знающего его тайну, меньше. Что сильнее удивляет Чимина, так это то, как внимательно слушал его Намджун и даже ни разу не перебил его, чтобы задать очевидный вопрос или вставить свой комментарий.

— Простите, мне воды надо выпить. Позволите?

Намджун задумчиво кивает головой и, выйдя из оцепенения, понимает, что только что сделал перед слепым, говорит Чимину: «Да». Пока Намджун, прислушиваясь к тишине в комнате, которая только вызывает в нём сонливость, анализирует услышанное, Чимин наворачивает круги на кухне, заламывает руки, дрожь охватывает всё тело. Зачем он это сделал?! Нет более грубой ошибки, чем раскрываться перед властной личностью, знакомой с человеческими слабостями. На конечностях раскручиваются шарниры, они вот-вот отвалятся от его тела, разобьются об пол. Чимин осушает половину графина, слышит, как вода шумно проталкивается и оказывается в желудке. Потирая переносицу, Чимин вспоминает о Чонгуке, который совсем скоро должен вернуться домой.

— «Поскорее бы», — думает Чимин. Он морально истощён.

В разговоре с Намджуном нужно сохранять трезвость рассудка, успевать отражать его оскорбления, экономить энергию, подбирать слова и предугадывать каждый свой шаг на год вперёд, чтобы сегодняшнее откровение не стало причиной несчастья в будущем.

Зачем он был с ним настолько честным?

Когда Чимин не возвращается уже с четверть часа, Намджун, кидая в последний раз раздражённый взгляд на наручные часы, настроенные секунда в секунду, не выдерживает и начинает беспокойно отбивать ритм пальцами об подлокотник. Снова смотрит на часы, уже почти два, целое утро он уделил этому негодяю. Какое пренебрежение деньгами и временем. Намджун снова принимается размышлять о своём решении и о миллионах, которые он вскоре отдаст. Если Чимин разочарует его или если из него не получится вылепить выдающуюся личность, Намджун не пощадит даже такое юное существо.

— Да где он пропадает? — тихо произносит юноша, заглядывая в пустой коридор. — Сбежал, что ли?

Балконная дверь внезапно распахивается с грохотом, раздаётся дребезжание стекла – это в комнату проникает ветер, принося запах дождя. В доме заметно темнеет, невообразимая тишина, плотная и непробиваемая, разбрызгивается по комнатам, и Намджун, стоя на кухне, не знает, что предпринять, когда слышит всхлипы. В список потери денег и времени Намджун добавляет «пучок собственных нервов». Слёзы терпеть он не может, тем более от сильного пола. Но Чимина сейчас, наверное, простить можно: несформировавшаяся личность, неустойчивая психика и судьба слепого. Он ещё не успел развить собственное мировоззрение. Не знает ещё, думает Намджун, что мужчине плакать не позволительно.

Чимин стоит, развернувшись к окну, зажимает рот ладонью до боли в челюстях и тихо плачет, не понимая, что с ним происходит. Ногти глубже проникают в покрасневшую кожу. Ветер с запахом дождя и влажной земли ворошит чёрную копну волос. Плечи слабо сотрясаются от беззвучных рыданий, и, как Чимин не старается, совладать со своими эмоциями он не в состоянии. Только наберёт воздуха полную грудь, только прикажет себе прекратить – и его прошибает во сто крат сильнее. Он горбится, медленно, загибаясь, сжимается всем телом, как расплавленная свеча, и безостановочно рыдает. Наверное, надеется Чимин, из него выходят все страхи, отчаяние и безысходность, которые ржавой коркой покрыли тело и душу.

Он пугается, когда грузная ладонь опускается ему на плечо. И это подбивает сильнее.

— Эт-то так тяжело! — удручённо выдаёт Чимин. — Я так устал от такой жизни! Я думал... — он издаёт плачевный стон, от которого саднит горло, прерывается и тут же продолжает: — Я думал, у меня и вправду уже всё получается! Я ведь знаю, что люди, точно такие же люди, как и я, живут себе спокойно, у них есть семья, дети! Но у меня совсем ничего нет. Только Чонгук и это поломанное пианино. Да разве... — Чимин переходит на сокровенный шёпот. — Разве могу я надеяться в таких условиях на полноценную жизнь? Когда я смогу радоваться каждому прожитому дню? Я совру, если скажу, что до этого я справлялся. Я видеть хочу. Хочу видеть белую пену моря, хочу видеть дождь, хочу видеть, как наступает весна и выпадает первый снег. Хочу видеть прибывающие и отбывающие поезда. Хочу видеть лица переговаривающихся в метро людей. Хочу видеть, как растворяется молоко в чае. Я хочу видеть женщину, которая проходит мимо меня. Я хочу её видеть, а не слышать шорох колёс её детской коляски! Её лёгкие шаги. Никто не решится ухаживать за таким человеком, как я. Никто. И я уже чувствую, слышу... — Чимин проталкивает свои признания в форточку. Они должны выпорхнуть и избежать стального кулака Намджуна. — Как Чонгуку порой бывает тяжко со мной. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, через какое-то время стремились покинуть мою жизнь, потому что они понимали, насколько обременительны незрячие. Они уходят. Все они. А мне так тяжело просить Чонгука о чём-то, он ведь не заслужил такого, как я. Ради чего он вообще ухаживает за мной? Порой я думаю, что мне было бы проще выживать в одиночестве, чем усложнять ему жизнь. Он молодой и амбициозный, в его возрасте встречаются с девушками, а не ухаживают за… з-за… инвалидами.

Рука Намджуна, выжимающая из Чимина все остатки огорчения, перемещается на затылок, пальцы шевелятся на загривке. В это мгновение Чимин резко крутится на месте, выставляя своё открытое заплаканное лицо, его глаза движутся, словно пытаются увидеть Намджуна. Глаза и вправду пугающие. Первые глаза, с которыми Намджуну тяжело совладать. От таких глаз глубокие тени потаённых грехов не скрыть.

— Вы ведь стоите передо мной, а я и лица вашего не знаю. Вы позволите? — Чимин протягивает руки к лицу юноши, и Намджун даже не успевает понять, что от него хотят, и ответить.

Подушечки у него чувствительные, пугливо и осторожно они опускаются на щёки, проводят по ним, оглаживают, ладони полностью обхватывают лицо, будто взвешивая его, и Намджун ощущает приятное тепло, на его коже остаются солёные следы. Чимин изучает так, словно аккуратно лепит из глины.

— У вас нет щетины или бороды, — подмечает Чимин, черты его лица выражают напряжённое внимание. — А я по-другому представлял.

Пальцы продолжают путь, медленно подбираясь ко лбу. Движения рук становятся медленнее и осторожнее, чётче вглядываются в его лицо. Чимин достигает глаз, проводит по закрытым векам, запоминает длину ресниц, ощупывает переносицу, ведёт по длине носа, когда Чимин понимает, что доходит до губ, – крупных и объёмных – он непроизвольно улыбается. Исследование оканчивается на линии нижней челюсти, он тяжко вздыхает (объедки пережитой истерики) и опускает руки. Намджун, всё это время пребывающий в ступоре, оживает, двигает плечами и мотает головой, сбрасывая с себя тактильный гипноз. Таких сумбурных и полярных эмоций ему ещё никогда не удавалось пережить. Под подушечками пальцев он чувствовал движение его молящей души. Дрожащей. Чимин больше не плачет, слёзы замерзают на щеках. Он успокаивается и говорит:

— А вы красивый, да? Ну, по меркам нынешней моды. Не знаю даже. Я составляю некую картину у себя в голове, когда ощупываю какие-то предметы. Вы не подумайте, я никогда так с людьми не знакомлюсь. Но мне придётся работать с вами долгое время, а подавлять интерес и любопытство я не умею. Это был единственный шанс, который я не мог упустить. Спасибо вам, что выслушали меня. Не знаю, что на меня нашло, но вы превосходный слушатель. Хоть и злой.

— Ошибочное суждение, — Намджун выгибает одну бровь. — Ты делаешь выводы только исходя из моего молчания, но ты даже не представляешь, что я-

— А одеколон невыносимый, — добавляет Чимин, хлюпая носом, и поправляет волосы.

— Ты хоть знаешь, сколько он стоит-

— Там дождь начался, да?

— Да. Начался.

— Пойдёмте, — Чимин дёргает Намджуна за собой и выводит из кухни.

— Что? Куда?

Они останавливаются возле балкона, Чимин чего-то ждёт, вставая за спиной Намджуна, а затем выталкивает его на задний двор, задорно смеётся, когда слышит возмущение.

— Наверное, вид у вас смешной! — сквозь хохот проговаривает Чимин, хватаясь за живот. — Честное слово, хотел бы я видеть ваше лицо!

Намджун мгновенно промокает под стеной дождя. Тучи над головой затягивают небо, словно застёгивают его в зимнюю шубу. Волосы растягиваются чёрной паутинкой по лицу, рубашка липнет к телу. Он без пиджака. Намджун тут же снимает часы, прячет их в карман. В проёме стоит Чимин, прекративший смеяться, вид у него растерянный: он почти ничего не слышит из-за шума дождя. Намджун зачёсывает чёлку назад, намереваясь поставить Чимина на место, но тот осторожно ступает босыми пятками на траву. Всё ещё пытается вспомнить, какая она по цвету. Он боится поскользнуться и оказывается возле Намджуна.

— Хорошо здесь, да? Как пел Боб Дилан: «Одни дождём наслаждаются, а другие просто промокают»! — и тогда Чимин начинает петь «Thank you» Дайдо и слабо качаться из стороны в сторону.

Намджун косится на Чимина, не понимает ни его мыслей, ни душевных порывов, ни динамики эмоционального состояния. Сознание рассеивается, мягко ударяясь о стенки черепа, Намджун снова возвращается на пять лет назад. Тошнота охватывает его с головой, он прикрывает рот ладонью, тяжело дышит, тревога увеличивается в размерах, давит, душит, затаптывает, принижает, поглощает, прижимает, губит, унижает, доминирует, закапывает на три метра ненависти, он – распятый на кресте Иисус Христос. Пустота в голове и в сердце. Чимин перестаёт петь, улыбаясь самому себе, Намджун, дыша через рот, чтобы подавить тошноту, поднимает лицо к небу. Почему они все поступили так с ним? Чем он заслужил это? Они стали причиной того, кем он является сейчас.

— Не думал, что скажу вам это, но в каком-то смысле я рад, что сегодня вы пришли. Спасибо, правда. Я занял у вас так много времени.

— Ты тешишь себя иллюзией. Думаешь, что если выговорился малознакомому человеку, то облегчил себе душу. Ты глубоко ошибаешься. Думаешь, что твои секреты и слабость останутся личными, но это не так. Ты дал только мне чёткое понимание того, кем ты являешься, и выводы неутешительные. Ты слабый. Но мы с тобой надолго, времени достаточно. Тебе придётся свыкнуться с моим характером, с моими правилами, запросами и требованиями, с моим гневом и правосудием. — Намджун победно ухмыляется, глядя на Чимина, надеясь почувствовать его страх, но не в этот раз. — Иногда, знаешь, мой гнев не знает границ, и молись, чтобы ты остался невредимым. Твой голос – я заплатил за него. И ты уйдёшь от меня только тогда, когда станешь немым.

Намджун всё ещё злится на Чимина за его выходку, за его поведение, за его слёзы, за его голос, который выворачивает душу. Чимин продолжает улыбаться, волосы облепляют его лицо, чёрной кляксой стекают по лицу.

— Ты занял слишком много времени, больше с тобой возиться я не намерен. Даю тебе последний шанс собраться и попрощаться. Что-то мне подсказывает, что с Чонгуком ты больше не увидишься. Завтра за тобой заедут, Чимин, — предупреждает Намджун, отстраняясь от парня. — Будь готов и не заставляй людей ждать. В этот раз получаса у тебя не будет, только десять минут, не успеешь – они силой впихнут тебя в машину.

За забором Намджун видит высунувшееся лицо Седжина, вытянутое от шока и растерянности. И уже возле самых дверей он встречает Намджуна с зонтом и говорит о погоде и низкой температуре. Кресло промокает. Прошло пять лет. А сейчас всё как заново. Намджун должен снова научиться контролировать себя, он не желает проходить этот путь с самого начала.

Но какая-то негативная часть его души осталась на заднем дворике, растворилась под дождём. Или Чимин спрятал её в карман шорт.