Часть 8: Тошнота (1/2)

Чимин чувствует себя беспомощным только в трёх случаях: когда рядом с ним нет Чонгука, когда закладывает уши и когда не знает, который сейчас час.

Он не помнит, как лишился чувств, боль отдаёт в локте правой руки, и, потирая его, Чимин вспоминает, как потерял сознание в гостиной. Тело ломит после падения. Постепенно он приходит в себя и, дёргаясь на месте, начинает ощупывать пространство вокруг себя, чтобы убедиться: его не увезли, его не закопали в гробу под землёй, его не закинули в коробку для груза и не отправили морским путём до Боливии. Пальцы нащупывают старую ткань и знакомые отверстия от сигарет. Облегчённый выдох, выпущенный по инерции, заполняет комнату. Выдох – не облегчение, а налёт тоски и отчаяния. Он дома. Но он мечтал лишиться чувств и никогда не проснуться.

Нет никаких сил.

Никаких.

Ни моральных, ни физических.

И конечности, налитые свинцом, не желают подниматься.

Он устаёт.

Если Господин Намджун всё же ушёл, то что он скажет Чонгуку?

Ведь он видел в нём надежду.

Вот бы крохотную часть от его уверенности.

Пожалуйста.

Сил нет.

— Господин Намджун? — подаёт Чимин голос.

И собственный голос кажется ему незнакомым, словно звучит со дна высохшего колодца. Кажется, он ударился затылком при падении. В доме пусто, Чимин свободно дышит, авторитетное плечо не крошит под собой его скелет, лёгкие, помятые дорогим одеколоном, судорожно расширяются. Остаётся только лёгкий шлейф разочарования и безысходности.

На эту сумму можно купить целый остров. И Чимин ни за что в жизни не поверит, что его голос может стоить так дорого, от собственных переоценённых возможностей скверно на душе. Это не ложь, но Чимин никого не хочет обманывать или обнадёживать. Он идёт на кухню, выпивает стакан воды, затем второй, третий – Намджун выкачал из него всю энергию, пустил по венам воздух. У него дрожат колени от пережитого давления. Он его протолкнул в глотку, но не переварил, и теперь воспоминания о визите Намджуна ощущаются тяжестью в желудке – как проглоченные камни. Он старается вытряхнуть мысли из головы. А они трясутся внутри, как магнитные шарики, и потрескивают.

Нет, дело совершенно не в голосе, а в спортивном интересе, в стремлении заполучить недостижимое, доказать миру собственное превосходство, это признак эгоизма и неправильно сформировавшихся принципов. Настоящая хладнокровность в чистом виде и отсутствие человеческой жалости высокой концентрации. А прикосновения Намджуна – как кислотный дождь. Совсем скоро Чимин надоест ему, и тогда он отправит его обратно домой. Или попросит своих людей связать его, закинуть в багажник и увезти глубоко в лес. Или без документов отправит в Северную Корею. Или заставит творить страшные вещи, такие, от которых чистосердечная душа завопит. А если с его голосом действительно что-то случится? Если из-за операции он никогда больше не сможет петь? Если ему разонравится его голос? Он потребует вернуть деньги обратно. А если ради потехи потребует отработать физическим трудом? Отвратительно. Иметь дело с человеком, равнодушно расстающимся с деньгами, хочется в самую последнюю очередь. А как же Чонгук? Как Чимин оставит его одного?

— Чёрт возьми... как же всё плохо, — роняет Чимин своё разочарование в раскрытые ладони.

Да сколько можно?

Пожалуйста.

Сил нет.

— А за тобой интересно наблюдать.

Голос Намджуна раздаётся со стороны книжного шкафа, и Чимин вздрагивает от неожиданности. Намджун, отвлекшись от разглядывания первой попавшейся книги, всё это время наблюдал за ним. Он ухмыляется. Как Чимин не учуял его едкий одеколон?

— Вы здесь! Это вы так шутите со мной?

— Да. Почему бы и нет? — с этими словами Намджун ставит книгу обратно на полку. Содержимое кроется за набором крошечных отверстий. — Ты лежал здесь целый час, мне стало скучно, а сейчас, мой юный Арлекин, ты чуть-чуть развеселил меня. Такой платы недостаточно, но вряд ли ты можешь предложить мне что-то другое. Ты же бедный. Итак, часто ты в обмороки падаешь?

— Я просто переволновался. Сколько сейчас времени?

— Какой ты чувствительный мальчик. Уже почти двенадцать. Знаешь, я прошёлся по вашему дому. Он чистый, видно, что за ним следят, хоть и стоит он явно гроши, но, думаю, жить с комфортом здесь можно. Разумеется, таким, как вы. Для меня он тесноват.

Подозрительная похвала, ухмыляется Чимин. Ни спасибо не сказать, ни в ответ съязвить, контактировать с Намджуном становится с каждым разом сложнее. И желания всё меньше, Чимин отвечает с большой неохотой, у него не хватает сил даже на разговоры. Каждое движение челюстей равняется пройденному километру.

— Мне следует поддерживать чистоту в доме. При беспорядке я не смог бы сразу найти то, что мне необходимо. Если вы так хорошо исследовали наш дом, надеюсь, в моём нижнем белье вы не рылись.

— Это то, где на кромке вышито нитками?

Чимин чувствует, как к щекам приливает кровь.

— Ага, то есть, — догадывается Намджун и проводит пальцем по рёбрам книг. — Если я переставлю здесь пару книг, то ты не сразу сможешь их найти?

— Точно, я запутаюсь. Порядок – мои третьи глаза.

— Отлично, — и он меняет местами книги, ставит их на разные полки, переворачивает и проворачивает такой трюк почти с целым шкафом, а лицо Чимина пунцовеет: он слышит шелест обложек. — А ты расскажи-ка мне, как ты вообще живёшь? — Намджун присаживается рядом с парнем.

— Ого, вы всё же поинтересовались об этом, а я уже даже почти обрадовался. Но я точно такой же человек, как и вы. Если вас, конечно, вообще человеком назвать можно.

— Можно просто Бог.

Чимин кривит губы, и одеколон отталкивает его на вторую сторону дивана. Слизистую носа жжёт.

— Мы оба с тобой прекрасно понимаем, что самое главное отличие между нами заключается в способности видеть. Давай отбросим в сторону эту ненужную толерантность и пламенные речи о том, что все равны. Мы разные. Мне наплевать на твои чувства. Меня не волнуют твои переживания. Ты обязан разбираться с ними самостоятельно и меня не втягивать. Ясно? Наплевать на то, что я могу вдруг задеть твою тонкую душевную натуру. И горестные зрелища я ненавижу. Расскажи лучше о том, как живут такие, как ты. Я имею право знать о тебе всё, что только захочу, потому что ты запросил определённую сумму. Каким богатым я бы ни был, но я знаю цену всему. И я должен понимать, выгодные ли это были вложения. Если я спрошу тебя, сколько раз ты моргаешь в день, то ты должен будешь сообщить мне точное число. Ясно?

На его заявление Чимин горестно мотает головой, стараясь проглотить задетую гордость и обиду, уголок губ дёргается, но ухмыльнутся не выходит. Он ведь прав.

— Что ж, если вы так жаждете этого знать, — Чимин берёт себя в руки, перед Намджуном нельзя показывать свои слабые стороны, — то сначала я попросил бы вас не делать упор на отсутствии зрения. Я хоть и привык к этому, но первые встречные всё же не говорят мне об этом в лицо.

— Конечно, не говорят. Ты же скрываешь это. Наверняка стесняешься.

— Ничего подобного. — Резко вставляет своё мнение Чимин и, как только чувствует, как Намджун сокращает между ними расстояние, чтобы снова захватить в кокон своих властных плеч, пересаживается на стул напротив. Усаживается, как перед интервьюером. Как на допросе. Теперь он как на ладони, но думать и формулировать мысли вслух гораздо проще. — Однако же воспринимайте меня, как и всех остальных...

— Как никчёмный материал?

— ...потому что у нас одинаковые чувства, одинаковые переживания, одинаковые причины грустить и радоваться.

— Ты меня сейчас с собой сравниваешь? — перебивает Намджун, он хочет взять второй стул и сесть рядом, но что-то ему подсказывает, что Чимин, прогадав, снова сбежит от него. Чимин хоть и выглядит простым, но стандартная стратегия по подчинению с ним не проходит. — Вот это ты даёшь, парень, — и потирает запястья, гремя часами, — впервые натыкаюсь на такую наглость. Надменный ты тип. Даже те, с кем я имею дело, обделены подобным самомнением.

— Между прочим, — продолжает Чимин, — незрячие могут работать, как и все. Ну, почти...

Намджун видит, как волнуется Чимин, видит его пустое выражение лица (тот всё ещё пытается адаптироваться к новой атмосфере в своём доме), видит, как пальцы судорожно сжимают края шорт, и воспринимает это как безмолвный комплимент. Так и надо.

Щелчок.

Это снова началось.

До этого Намджун был уверен, что это происходит только тогда, когда слышит пение Чимина.

Но почему же это начинается сейчас?

В моменты одиночества, когда происходит тот самый щелчок, Намджун неосознанно застывает и не шевелится – он как труп насекомого, у которого только что перестали в агонии дёргаться лапки. Неподвижный взгляд расширенных глаз, уставившихся вперёд, из-за пелены ничего не видно, она притупляет сознание, и увеличивается в размерах тлеющая обида, захлёстывающая кратеры смирившейся души с новой силой. После таких щелчков он сидит и размышляет под звуки разрушения чего-то прошлого в себе. Он вспоминает, обдумывает, давится воздухом, теряет контроль, глубоко дышит, а потом приходит в себя, задушив в себе очередное воспоминание. Гнилым не пахнет, потому что оно раз за разом возрождается.

И вот снова наступает это мгновение уязвимого Намджуна, он сидит, широко расставив ноги, и глядит в никуда.